Запах одуванчиков

17 декабря 2066 года, Зазбруйск.       Аэропорт в Зазбруйске оказался совсем крохотным. После пересадки в Гробовицах у Саввы болело всё, если не больше, чем всё. Он двадцать раз пожалел, что не рискнул запорталиться с Динькой сразу на место прибытия. Но — если летать «нет», то и скакать сквозь пространство тоже «нет». Не огорчать же окрылённого жизнью паренька своей внезапной кончиной? — Саввочка, мама написала, что стоит в зале ожидания. — Диня засветился и прикусил губку от нетерпения. — Мама!       Савва заулыбался. Времени у них было до убогого мало, а программа путешествия обширная. За два дня выходных пересечь маленькую, но страну из края в край и проявить две нити крови, смешавшейся в разноглазом, безобразно любимом колдуне. Дать ему возможность обрести себя цельного. Савва, поднимаясь на траволаторе с зоны вылета, мельком глянул на огромный сапфир, увенчавший его правую руку. Сила рода, колдовская сила. У деда их было аж шесть. Присвоенных от убитых ветрогонов столицы, не прибавивших величия, но раздиравших его и без того больную душу. Савва-то с одной яхонтовской едва ладил... — Мама! Мама дарахая! — Динячка! Сыначка!       Восторженное квохтанье заставило Яхонтова очнуться от дум. Не успел он сморгнуть их, как уже наблюдал Диньку, скачущего нелепым цыплёнком перед крупной, грудастой женщиной, отдалённо напомнившей статью Александру Малютичну. Савва аж головой помотал, чтобы развеять наваждение. Но у этой мадам оказался белобрысый пучок, закрученный вкупе с косицами на макушке, и улыбка Бляхи-Мухи. — Кроуиночка моя! Уярнулся! — причитала женщина, обхлопывая Диню. «Ну точно, мама Галя», — догадался Савва и приосанился, чтобы в лучшем виде предстать перед Галиной Лаврентьевной Капульцевич. Или, по иному — Галиной Германовной Гелиодорской? — Мамачка, это... это... — Пятнистый от следов помады Диня обернулся на подошедшего Савву и застопорился, не зная, как его представить. Галина Лаврентьевна пригляделась к крупному Саввиному лицу и пробормотала вслух: — Якой-то знакомый, будто бы Яхонтоу, не пойму! — Яхонтов, — рубанул тот, дружелюбно протягивая ладонь с перстнем. — Ля, из теляка шо ли? Узапраудашний?       Галина Лаврентьевна переключила внимание с сына на него, и Савва потеплел сердцем, видя в голубой лазури её очарованных глаз те же золотые солнечные лучики, что и у Бляхи. Диня льнул к матери и ворковал: — Да, мама, это он, Саввочка Давидович, приехал со мной похостить... — Та ты шо! Ой! О-о-ой! — она с чисто Динькиными ужимками полезла пухлой рукой в сумочку за омнифоном и, не мешкая, набрала номер: — Клава! Клавушка, ля, кахо мой Динька притащил! Хляди, Яхонтоу, натуральный, ля! — Это было столь бесцеремонно, что Савве захотелось слиться порталом, но пришлось бодро улыбнуться в экран какой-то офигевшей тётке. — Мамина подруха! — К Дине мигом вернулся акцент, и он отчаянно замахал рукой за спиной Саввы: — Тётя Клава, здорово! — Динька, приует... — еле пискнула женщина, как Галина Лаврентьевна отрубила связь. — Похлазела и нехай! Саувашка Дауидович, ну пойдёмте до тачки, бацька же Динечку заждался, а як там Юлёчек мой цвяточек... — Гали... — Яхонтов не успел поймать рукой сумку, как дородная мама-Капульцевич уже отобрала её и попёрла сама, щебеча с сыном. — А, ну окей. — Спорить с ней как-то не улыбалось. — Як тебя баскали там кормят, мой ты лапушка? Колотун у вас, по утюху передавали, околеть! — Та не, мама, не хрузись! — А, добро, а то бацька мне уялел вам свитероу навязац! А баб Лара мёду накрутила с орехами, такохо вкуснохо, ой! Бацька рухал её, понятно, шо хлюкозы мнохо, а як по мне так и немнохо, а сколько треба! Усё упрок пойдёц! Диня обернулся на Савву: — Мёд мы любим! — А что если нам заехать в лучшую кондитерскую города, да купить чего к чаю, или покрепче, за знакомство? Работает сейчас что? Динька? — включил яхонтовский задор Савва, но на его роскошное предложение отреагировали неожиданным образом. — Ни-ни-ни, ни за шо! — дружно замахали руками Капульцевичи, будто он им обворовать кондитерскую предлагал. — Не хляди у пекло, Лёшка пронюхает, шо в ехо доме куфайки, а уж тем паче алкохоль! — объяснила с боязнью Галина Лаврентьевна. — Запилит. Я вас лучше потом сама свожу покушац, — оглянулась на Диню и, покраснев, призналась, — сама так дзелаю, шобы Лёшка не рухался. Он у нас за ЗОЖ. — Соусем за ЗОЖ, — поддакнул Диня.       Савва поёжился. Мама Галя отвела их на парковку к расписанному ромашками Фольксвагену — правда на воздушной подушке — и трепалась всю дорогу пока вела машину. — О якой Капуль-мобиль мене туой бацька сладил! На тридцать лет суадьбы! — Ой! Мама дарахая, а я и не поздравил вас! — спохватился Диня. — Заработался соусем, да и Савва болел. Мамачка, прасци! — Он полез к ней обниматься. — Та ну шо ты, сына! Мы так хорошо уо Мшанск слетали, погудели, пыски проуетрили...       Несмотря на трескотню, на них было приятно смотреть. Савва с грустью вспомнил, что он никогда не общался так тепло и открыто со своей матерью — никакой пустословной ерунды, разговоры исключительно по делу. Нежности, завёрнутые в колючий сарказм, любование, приправленное высокомерием. Яхонтовы. «А я-то когда в последний раз обнимал свою мать? — вдруг с ужасом осознал Савва. — Неужели это было, пока она несла меня в больницу со срезанной задницей? А до того? Перед гибелью Дато, вроде? А после? Ваху и девок она мяла постоянно, это я помню...»       Он начал перебирать в памяти редкие моменты их с Александрой Малютичной откровений. Да, с пяти лет — как отрезало. В восемь, после того инцидента со стиралкой — и всё. То она его не подпускала, то он её. Максимум — напоказ перед камерами или на Шабашах, одной рученькой за плечо, наклеив на рожи безупречные искусственные улыбки. Образцовая деловая династия, ять! И никогда, чтобы взять да душой и сердцем прижаться к ней, давшей если не гены, то жизнь, полюбовно, согласно, даря заботу и защиту сильного взрослого сына. Нуждалась ли она в этом? А Савва? Неисправимые монстры, оба.       Савве стало ужасно душно и тошно от навалившихся мыслей, он тряхнул волосами, прогоняя тоску. Сейчас точно ни к месту.       «Капуль-мобиль» тем временем проплывал над россыпью маленьких одноэтажных домиков частного сектора. Будьте-нате, сельская жизнь в центре города! Балясна тоже могла похвастаться элитным посёлком архитекторов, где наблюдалась подобная стилизация под избы. Но тут-то была натуральная деревня! Возле некоторых заборов даже смутно виднелись птичники, а деревья занимали гнёзда аистов. Аккуратные заборчики отделяли участки, дороги вокруг были посыпаны щебёнкой — совсем без асфальтового покрытия. И это в середине двадцать первого века! Савву посетило чувство, что прогресс сюда каким-то образом не добрался, как в запретную зону, накрытую папиной силой. — О, бацька опять на дубу мядитируец! — оповестила Галина Лаврентьевна, глядя вниз на раскидистое дерево. Там и впрямь впотьмах сидел разрумяненный холодом, раздетый по пояс мужик. На толстой ветке в обрешётке из куцых сучьев его строгий силуэт смотрелся, как пирамидальное изваяние. — Папа! — заблажил Диня в приоткрытое окно, и мама клюнула его пальцами: — Тю! Не мешай бацьке бязметежносць ловиц! А то сам знаш, яких от нехо плюх можно схлопотац! — Ай, точно же! Я и отвыкший, — пристыдился тот и радостно положил ладонь на стекло, провожая степенную неподвижную фигуру. — Папачка. «Серьёзный мужик Алесь Янович», — оценил Савва, выбирая из памяти всё, что знал про Туза Зазбруйска. Своя оздоровительная система, основанная на йоге и цигун, в прошлом танцор и акробат — карьера, достойная скомороха, и Динька от отца многое перенял. Но как Алесь воспримет новость о том, что его сын — стрибог? Да ещё и из печально известного вымершего рода покорителей заоблачных высот. Да ещё и состоит в отношениях с Яхонтовым! «Лють», как сказал бы Динька.       Автолёт снизился над опрятным жёлтым трёхэтажным домом, увитым садовыми гирляндами, и припарковался на каменистой площадке у ворот. К изумлению Саввы, встречать Капульцевичей выскочили не собаки и не кошки — ну ещё бы, с Динькиной-то аллергией — а два рослых гуся, серый да белый. Захлопали крыльями, загоготали, затрясли хвостами, а Диня, спрыгнув из машины, ринулся их обнимать. — Пафнутий! Мефодий! — У вас гуси вместо питомцев? — уточнил Яхонтов у мамы Гали. — Аха! — выдала широченную улыбку та. — Лёшке их один пацент прислал у блаходарносць за помощь, а мой не смох зарубиц, вот и живут у нас. Пяць лет ужо. — Охуеть, — констатировал Савва вползвука и тут же поправился, — ох, успех, говорю! В приручении, м-да. — Та ну их! — отмахнулась Галина Лаврентьевна от гусей, как от надоедливых собачонок. — Срут уезде! Ну, хутка, Саувачка Дауидович идзёмте у дом, Динячка! Дзянис! Нехай птиц обжимац, кажи хостю нашу хибару! «Кажется, тотально влип», — догадался Савва, глядя на всё это безумие и страшась того момента, когда появится эпатажный глава семьи. — Паша! Миша! Та вы ж хорошие мои птицы, ведице к баушке! — Галина Лаврентьевна предложила восточного вида тапочки и, перестучав деревянной занавеской прихожей, двинулась через белёную светлую терраску вглубь дома, откуда густо пахло специями. — Мамо! Хости к нама! — Ты их привезла! — откликнулся бойкий старушечий голос на чистом родном языке, и навстречу по плетёному тканевому паласу вышла, обтирая руки, Лариса. Подкрашенные в светлый волосы по плечи, домашнее платье и волевой взгляд круглых, серых в металлик глаз — Савва сразу поверил, что такая и могла уйти с новорождённой дочерью из неприветного дома и отправиться на поиски счастья за тридевять земель. Сильные у Капульцевичей женщины! — Баушка, — прильнул к ней Диня прежде, чем ускакать куда-то, и Яхонтов заметил, что матриарх семьи обняла внука с хорошо припрятанным холодком. — Яхон... э-э-э, Савва, очень приятно, Лариса... — Просто Лара, — поспешила она перебить его, дипломатично улыбаясь. Видать, Динина бабушка до сих пор не простила родню за предательство. — Галочка, я готовлю карри. Синтетическое, — она закатила глаза. — Получается какое-то дерьмо. Предлагаю тайком подкрошить курятины. — Ну шо ты мама, не при птицах же! — Галина Лаврентьевна приложила палец к губам и, выгнав Пафнутия с Мефодием, тише добавила: — Подкроши. Саувашка Дауидович, вы не против курятины?       Яхонтову оставалось потрясти головой от греха подальше. Диня занимался тем, что расставлял на столе увесистые деревянные тарелки — тоже восточные. — Компоцика из ревеня? — мама Галя сунула в пальцы горячий стакан. — А, спасибо, — Савва хлебнул, глядя вослед Ларисе, и чуть не сплюнул себе под ноги от кислоты. С трудом протолкнул в носоглотку. — Ух, кха, вкусно! — А, вы, я шо хочу попросиц, — она явно пристала не просто так, — не напоминайце баушке, шо вы стрибох, не волнуйце её. И про полёты не треба, добро? — Как будто она телевизор не смотрит, — бормотнул Савва. — Лишний раз не будице лиха. — Усёк. — Савва отобрал и донёс до праздничного стола блюдо с, как ему показалось, сырой травой и нарезанными овощами. Рядом образовался Диня, добавивший к прочим яствам миску нута вперемешку с проростками пшеницы. И никаких, ять, духов-прислужников! Савве стало совсем неуютно. Захотелось прихватить Диньку под мышку и свистнуть отсюда со скоростью маха. Но тут радостный от возвращения в отчий дом скоморошек подлетел к столу и водрузил на него тарелку, полную огромных, блестящих от масла фаршированных фиников. Убегая, чмокнул в щёку и шепнул: — Я так счастлив! «Ну ладно, ладно», — уговорил себя было Яхонтов, как дверь на терраске забренчала колокольцами, и пространство дома огласилось зычным рыком: — Ох, як меня пропёрло, ох, як меня вставило! Галка! Галю! Ты дзе? Наших приуезла? О, сынка! — следом завизжал пойманный отцом Диня. — Заломаю-заломаю-заломаю шалопая! — Уи-и-и! Папачка!       Широкоплечий Алесь Янович внёс брыкающегося сына в трапезную, что твой трофейный стяг. Диня заливался смехом, дитё-дитём. Савва растерялся, глядя на них, и замер с надкусанным фиником в руке. Туз Зазбруйска казался более приземистой и крепкой Дининой копией, если не знать о другой крови — и не заподозришь неладного. Он по-бычьи накренил и наморщил большой крутой лоб, спустил наследника на пол и вытаращился на Яхонтова беспокойными серо-голубыми глазами. В его носу дрожала серьга втрое увесистее, чем у Дини. Савва мигом сообразил, что это и есть символ рода Капульцевичей. — Хыть, интересное кино!