Запах одуванчиков

      Динька, Динечка.       Как всё стало просто. Судьба нашла и скрутила, беги не беги. Была ни была! Чистый, верный, сердечный. Солнечный мальчик, который никогда не бросит, не обманет. Неужели, всё худшее схлынуло, как та волна у разрушенной башни? Неужели вот оно забрезжило робким солнышком через тучи невзгод — обыкновенное человеческое счастье? Замерцало этими милыми созвездиями с рдеющих от наслаждения скул... В секунду, пока Савва дал Диньке убрать налипший на его лоб волос, пришло воспоминание далёкой юности. Им с Вахой было лет по пятнадцать. Да, как раз первой весной после мохиканских приключений. Динька тогда в животе у мамы Гали ворочался, а Бляха-Муха была несмышлёной крошкой!       Савва с Вахой лежали в Потешках на нагретой солнцем крыше и ждали, пока Регина оттрубит на фаготе свою репетицию. И Ваха, прислушиваясь к заунывному дудению гаммы, сказал: — Знаешь, брат, я думаю, она моя судьба. — С чего ты взял? Мы просто помогли дичке расстаться с костылями. Мы дети колдунов, а жизнь долгая. Ты не хочешь спросить ведьм, она ли твоя наречённая? — Э, нет, — Вахтанг возразил с полным убеждением. — Мне не нужны предсказания, чтобы чувствовать свою судьбу. Это голос сердца. Она там, внизу, играет музыку. — Голос сердца, смешно, ей-Небо, — проворчал Савва, хоть ему и было не смешно, а грустно оттого, что Ваха покидал его, капля за каплей растворяясь в другом человеке. — Ты можешь сам знать свою судьбу! — настоял упрямый осёл. — Ты её знаешь. Но у тебя проблемы с доверием. А так... Просто подумай о ней, и сердце тебе подскажет! — Ха-ха, Ваха, сказочник. — Савва невольно коснулся золотого самородка под майкой, и, несмотря на тёплый вечер, его обволокло прохладой чуждых гор. — Раз так... — Он перевернулся на спину, вперившись в запредельную синь перед его взором. — У него глаза цвета неба и солнца. — У кого? — насторожился Ваха. Савва понял, что сболтнул лишнее. — А, понял! — растёкся в душеспасительной улыбке брат. — У твоего счастья, э! — У моего счастья. — А? — отозвался Диня. — Ты что сказал? — Говорю, одежду мне надо свежую, — подколол его Савва, поднимаясь. — И тебе бы сполоснуться не мешало, свинёнок. — Шо это я свинёнок? — Диня заправил член в штаны и торжествующе сверкнул зубами. Довольный до невозможности. Савва поймал его за татуированные щёчки одной левой, притянул, отпустил поцелуй. Как же здорово, что теперь можно! Диня судорожно дохнул. — Я сейчас заведусь опять. — Ой, всё, — с наигранным испугом отнекался Яхонтов. — Заседание! Алеф, — он тихо подозвал тьмирьца. — Принеси мне шмотки посвежее. А с тобой я вечером поговорю, как мужик с мужиком, — он ткнул Диню пальцем в нос, и тот засиял ярче. — Саввочка Давидович! Савва, — всё ещё осторожничая, Диня помог вдеться в рукава рубашки. — А правда, что у тебя татуировка на хую? — Капульцевич, а ты не разглядел? — съехидничал Савва. — Не догадался, — со смущением в голосе ответил Диня. — Вот и живи в неведении. А то сдашь меня сестре. Она-то уверена, что там её рожа набита! — Я не скажу Юльке, если вы не хотите! — пообещал Диня. — Вечером, всё вечером. Тебе задание на сегодня: развези бумаги по удалёнкам и сгоняй за кошачьим кормом на Сухарку. А то моим совсем нечего будет жрать. — Добро! Схоняю! — пообещал Диня. — Ну я пошёл, — Савва поправил галстук. — Что бы соврать Пердюкову насчёт опоздания? Например, что меня смело скоморошье торнадо. Пойдёт? — Ха-ха, Саввочка! — Диня не отказал себе в том, чтобы повиснуть у него на шее. — У меня первый раз случился. Как у мужчины. Первый! — Да ну нахер, — Яхонтов поддел его под зад, притянул и игриво всмотрелся в наполненную доверчивым счастьем мордашку. — Что ж, поздравляю, Денис Алексеевич. И благодарю за оказанное доверие. А если по чесноку, то это событие стоит отметить. — Аха! ...И снег, и холод балясненский не беда, если в сердце зажжена звезда взаимности! Путеводная! Светлейшая! Диня грузил на вьючного духа корм для пяти котов и упоенно мурлыкал себе под нос мотив песенки. Сейчас покушать отправит пушистикам, а вечером приедет, как дождётся Савву! Как обнимет, заключит в плен постели и не выпустит до Купалы! — В эту ночь дивным цветом распустится папоротник. — Хлопок ладошкой по крупу, и дух сорвался в сторону Сити. А у Капульцевича был ещё вагон дел. Диня сунул руки в карманы, запрыгал по ступенькам магазина, подвывая в голос: — В эту ночь домовые вернутся домо-о-ой! Тучи с севера, ветер с запада, значит скоро колдунья махнёт мне рукой! — Добротные ботинки давили первые льдышки, меряя шаги вниз по кольцу, пока в Дининой голове расцветали папоротники. — Будь моей тенью, скрипучей ступенью, цветным воскресеньем, грибным дождём! — Савва воскресил его из безнадёжных неудачников, дав уверенность в себе и своих силах! — Будь моим богом, берёзовым соком, электрическим током, кривым ружьём! — Савва — настоящий заряд, лютый Самум, никогда не предсказуемый, самый удивительный, самый попутный ветер! — Я был свидетель тому, что ты ветер! Ты дуешь в лицо мне, а я смеюсь, — раскочегарился Диня, не замечая почти ничего вокруг. — Я не хочу расставаться с тобою без боя, покуда тебе я снюсь! — Ни за что теперь! Никогда!       Хлоп! Чья-то стылая перчатка рассыпала мечты, плотно зажав Дине рот. Не дала начать куплет, качнула за собой, упихала в машину прежде, чем Капульцевич успел включить скомороха. Потому что матёрый паяц оказался проворнее. После бодрого, слепящего дня тёмный минивэн привиделся камерой изолятора. Руки противно заломили, давя на болевые точки, отчего желание пустить в ход морок сошло на нет. В волосы вцепились руки — Диня не мог увидеть, кто навалился на спину, и был вынужден смириться, скрючившись бубликом. Он до боли скосил глаза, чтобы понять, как оказался в новой передряге, и, увидев причину своего пленения, хрипло замычал — истошный ор залушила та же глухая кожаная перчатка. — Бунэ сяре, пуешор, кастюм киздос. Узнал? — Старый знакомец, как прежде, дюже словоохотливый, но знавший цену каждому слову, качал ирокезом и облизывал набитые силиконом губы. Он всегда любил выглядеть эпатажно, несмотря на, по слухам, десять детей от разных джиганок. Что сподвигло Андриана пойти на подобные изменения внешности — слегка косивший в сторону зелёный глаз или желтоватые от природы зубы — Дине было глубоко параллельно. Страхи Дома Некроманта воплотились в жизнь. Он наяву встретил кошмар из прошлого. — Кум житуха? — Андриан подправил торчащие волосы одним ногтем, вернув воспоминания о всех его ужимках. — Преуспеваешь на модельном бизнесе?       Диня щебетнул невразумительное в перчатку и смекнул, что в его ответах Андриан не нуждается. Тот пригладил бровь. Тусклые отсветы с улицы прокатились по всем его серёжкам, кольцам и другим цацкам, которыми он вечно увешивался, как новогодняя ёлка. — Ам тарчит ынтр-аюря. Найти тебя отчаялся. А ты сам засветился. Пурти ун черчел ин нас, те-ай касаторит? — Андриан потянулся и поддел прокуренным пальцем Динин септум. — Хорошо тебе у Яхонтова? Видно, что хорошо. Так хорошо, что ты за долги забыл. Но я-то помню, Данко, и знаю твою суть. Мэ, щи, ешть свободный художник? Ты можешь играть чью угодно роль, но ты дорогая шлюха. Ту же ынцелес же.       Диня забился в тисках чужих рук и затряс головой. Кожу на затылке стянули до выступивших слёз. — Тихо, выдерем же волосы, как своему покажешься? Диня вновь попытался высвободиться. — Поставь глаза на доску ши смотри на меня и послушай, что тебе скажет важный человек. Хай шнь-ом футе ын подвал.       Сердце ёкнуло. Андриан оказался не единственным мучителем. Тут только Диня приметил другую фигуру вдалеке салона минивэна. Рыжие дреды. Рыжие дреды, мама дарахая! Гагатовая булавка в галстуке, торчащие, как у таракана, усы... Феоктист Фатов перегнулся через сиденье, подкрутил ус и, пихнув кулаком в плечо, приветливо заявил: — Динька, ты как? Удобно? Как же ты так попал... Слушать и запоминать можешь? — Капульцевич настолько опешил от неожиданного явления, что замер, хлопая глазами. Фатов пригляделся к нему и крякнул: — Арлекин, ты подумай! Андриан, не сбрехнул! Так вот. У тебя большая дружная семья, так? — Диня гукнул и кивнул. — Им же не нужны потрясения, тебе тоже, так? Карьеру надо делать, я понимаю. Из проституток в люди выбиться сложно. Я даже тебя спонсирую. За маленькую услугу. Соврати Яхонтова и обесчести его прилюдно. Мы поможем, подгоним фотографов, ты не переживай, так? Тебя же смогли вывести на чистую воду! Дана Болида, хе! Видел я твои выступления. Смешно, хороший ты скоморох. — Фатов перемигнулся с Андрианом. Тот снова дёргано пригладил жирно набитую бровь. — Ты знал, что он скоморох, так? Диня. На тебя надежда Родины. Расстрой ему выборы. А уж мы тебя не забудем. Как минимум, с твоей большой и дружной семьей не случится плохого. Ты ж не хочешь, чтобы Юля с Майкой пострадали или папа с мамой? — Диня замотал. — Ты их защитник. От Яхонтова. Всего-то немного ласки, и готово, он и так еле держится. А мы не навредим Капульцевичам и простим тебе долги. Хорошая сделка? Савва бы одобрил? Кстати, ему о нашей беседе помалкивай. Мы же всё видим, Динька! Шаг вправо, шаг влево — расстрел семьи, прыжок на месте — попытка улететь, так? Ха-ха-ха.       Фатов говорил весело, будто шутя, но Дине было не смешно, а страшно. Он не знал, на что они способны, и понял: жизнь близких зависит от его вероломства.       Подставить того, кто заветнее сна, чище ветра, милее радости! Перчатка отпустила Динин рот, но он так и остался открытым. — Скажи хоть что, — скомандовал Андриан, — ши да ко да, ши ну ко ну, базару с носу. — Но Диня онемел от ужаса. — Да понял он всё, не глупый, так? — ответил за Диню Фатов. — Можно выпускать.       Так же резко, как похитили, Диню выбросили обратно на мостовую, минивэн взвыл двигателями и улетел в поток на третий уровень кольца. Ноги подогнулись. Диня сел на брусчатку. Страшная слабость и немая безысходность накатили на него вновь, а безотчетный ужас перед прошлым приобрел резонные черты. День, начавшийся так замечательно, закончился полным дерьмом. И как из него выбираться дрожавший на камнях скоморошек не имел представления.