Запах одуванчиков

      Ехать вместе на заднем сиденье в Саввином роскошном «Ягуаре». Зачарованно смотреть на то, как он теребит перстень, сопит и отворачивается к окну. Не может быть, Яхонтов нервничает? Стесняется? В один момент прервать его метания, поймав большую, крепкую руку и лютый, напуганный взгляд. Улыбнуться, заслужить этим улыбку в ответ, любуясь тем, как колкий страх в его зрачках плавится, словно сахар, растекаясь манящей карамелью. Услышать, как водитель понятливо задвигает шторку между передним и задним сиденьем. Ждать. Снова ждать, пока Савва не предпринимает попыток сблизиться, а его сердцебиение передается через руку напористыми толчками. Ну что же ты? Опять дразнишь? — Савва Давидович. — М? — Всё хорошо? — А, да, — Взял и убрал ладонь! Снова, снова! Диня чуть не умер на месте от досады. — Задумался. — О чём? — О своём.       Своём? Каком ещё своём? Ревность бряцнула по натянутым струнам души фальшивой нотой. — О ком?       Видать, Диня выглядел очень грозным, потому, что Савва усмехнулся и добавил: — Это было покушение, Динька. Я поймал пулю. Она у Дорохова. Жду вестей. — Мама дарахая! — Ты не ошибся. Я, — он вытянул это как последний выдох, — не хочу, чтоб тебе досталось наравне со мной. Ты-то никого не интересуешь... — Это почему? — обиделся Капульцевич. — Да не в том смысле! — отсеял Савва. — Опасно тебе со мной. Пойми ты. — Опасно, — Диня закивал, а потом затряс волосами, — опасно. С вами! Думаете, без вас я себе на жопу бед не найду? Обязательно вляпаюсь по новой. Такой я человек и паяц.       Савва зашуршал смехом, и смотреть на разошедшиеся по крупному лицу морщинки было одно удовольствие. — Эх, Динька, Динька. — Я маленький, да? Глупый? — в приливе нежности Капульцевич подсел ближе, чуть ли не Савве на колени. — Щ-щ! — тот отгородился, косясь на шторку переднего сиденья. — До дома хоть потерпи, нахрап ты мелкий! — А! Понял!       Как же сияют его узкие, лукавые, карамельные! По крови бродил сладкий жар. Происходящее казалось волшебством. Персональной сказкой перед сном, как мама любила рассказывать в детстве. Когда любимые герои благодаря ей заменялись именами Юляшки и Дини, и уже они участвовали в книжных приключениях. Здорово!       Огни пасеки-Сити больше не пугали, манили надеждами, и когда автолёт припарковался у главного входа, Диня прошествовал за Саввой, не как аферист, желающий добыть кота, а как свой. «В доску!» — порадовался Капульцевич, а Савва хмыкнул, точно бы угадал, что он думает! — Добрый вечер, Савва Давидович! — Вuenas noches, chicas! — Савва махнул девочкам на ресепшене перстнем и протолкнул Диню в лифтовой холл. Капульцевич уже представил себе езду вдвоём в лифте и что можно успеть сделать за краткое путешествие наверх, на девяносто второй, но тут их чуть не сшиб спешивший вон из здания... Второй Савва! Люто! — Вай мэ! Что за семья! Никогда им не договориться, никогда!       Он пронёсся вихрем, ничего не замечая вокруг, и его широкая спинища, точь-в-точь, как у Яхонтова, мелькнула за крутящейся дверью. Настоящий Савва напрягся, и пока Диня соображал, что это было за явление, пробормотал: — Ять. Вах? — вытаращился на обомлевшего Диню и сказал ему: — Я и забыл про них! Динька, у меня ж полна коробка родичей. — Закинул руку на темя, подёргал себя за кудри. — Балда. — Ай! Ой, — Капульцевич подорвался было на выход. — Я тохда пойду лучше! — Стоять, — Савва притянул его к себе, заставив чуть ли не кончить в брюки, — некуда тебе идти. Забыл? — Ах... Да. — Диня разрумянился раньше, чем его утрамбовали в лифт. С двумя бабками помимо них с Саввочкой! Ну что за невезение! Догадка о срыве романтики посетила Динину голову, но теперь никуда не денешься! Придётся поддерживать Савву дальше. Если он, конечно, не подстроил это всё, чтобы опять держать Диню на строгом поводке, не ближе допустимого! «Не злись, не злись, — заставлял себя Капульцевич. — Только помирились, не порти ситуацию! Но в пекло, почему опять?!» — Извини, Капульцевич, — выровнявшимся, по-гадки игривым тоном окликнул Савва. — Чую, грядёт мне разбирательство. — Да и пусть грядёт, — невпопад бросил Диня, расстроенный до невозможности. — А я говорю, Ляля, что ты обязана занять место матери! Это долг перед её памятью и Землёй Калтысь! — Как только входная дверь провернула замки и приоткрыла щель в апартаменты, оттуда прыснули коты и ворох снежинок. Ругалась Влада, её голос Диня узнал без труда. — Брат прав! — донеслось следом грозное шипение, пока Диня хрустел наледью в прихожей, а Савва ловил на лифтовой площадке своих животных. — Мать никто не видел мёртвой! Как охотно вы смирились с версией о её смерти! Что она, вас достала больше, чем меня?       Мора свирепствовала. Новый порыв ветра забросал Диню снегом, и это уже была злость Самохваловой. — Я любила маму! И я добросовестно наследую Колпаковку! А ты — тунеядка! — Я не тунеядка! Я хочу пожить для себя!       Апартаменты Саввы напоминали февральскую стужу. Бассейн затянулся коркой льда, с тренажёров свисали сосульки. Злющая Влада хлопала подёрнутыми инеем ресницами, по припорошенному снегом столу расхаживала, то и дело каркая, огромная серая ворона, которую Диня уже где-то видел, а диван, где они курили кальян, превратился в сугроб. — Да вы совсем охренели, ять! — к семье ворвался Савва, и все сосульки посрывались от его крика, дзинькнув о геопаркет кристалликами. — Вы мне растения угробите! Влада, тебе-то! А ты! И... Где папа? — Он возмущённо осмотрелся. — Я тут.       Из сугроба, натрясенного Лялей на диване, высунулась сперва тёмная рука, а потом показалась бритая голова пожилого мужчины. Его по-восточному узкие глаза укоризненно оглядели ссорящихся дочек и после ввинтились в Диню. Тот ощутил суеверный трепет поджилок, и вспомнил, что рассказывала про отчима Саввы Юлька.       Чёрный шаман, способный убить одним прикосновением! Диня хотел поздороваться, да язык отсох. — Папуль! — Савва разом смёл с дивана снег и освободил отца. Тот отряхнулся по-звериному и, вздохнув, пожаловался: — Видишь? Ругаются. — Я ни с кем не ругалась! — Ляля взметнула молочные волосы и хотела уместись себе в комнату, но Савва отловил её. — Ну-ка погоди! Ять, да не жгись ты! — Он потряс обмороженной ладонью. — Что они от тебя хотят? — Чтобы я поехала и приняла Качурку! — плюнула снегом мора. — Ляль, ну к этому всё шло, правда? — Савва храбро обнял младшую сестру за упрямые плечи. — Ты наследница. Ты пришла в этот мир, чтобы владеть Северной Землёй. — Но мне всего двадцать! — Брат действовал на Лялю усмиряюще. — И я не ведьма, и не шаманка! — Знаю, малая, — он приголубил её. — А я не баба. И что? Аксёновка моя. Есть такое слово, «должно». — Я не Яхонтова! — Ты только что несла, что и не Айвазова! А кто ж ты тогда? — подлила масла в огонь Влада. — Вам какая разница! Роди дочь, и будет Качурке наследница! — поехала по новой Ляля. — Кар! Ка-а-ар! — возмутилась ворона. — Да, бабушка, вот так! — подбоченилась мора. — Я имею полное право поступать так, как сама решу! И вы мне не указ! А ты, — она зло оскалилась на Савву, — перед тем, как меня вразумлять, лучше расскажи им, как собственноручно проклял маму! Двуличный келе! — Что-о-о?! — Влада аж наполовину завихрилась. — Савва! — Да, он ей пожелал пропасть пропадом! С башней! — пока Савва стоял, обалдевший от уличения, Ляля высвободилась из его рук и хлопнула дверью комнаты. — Савва! — воскликнула Влада. Отец продолжал сидеть в сторонке, совсем понурившись. — Я сгоряча! Я не думал, что это сработает! — растопырился Яхонтов. — Да как ты мог! — Самохвалова снесла приоткрытую дверь и завыла по коридорам здания. — Ну ять! — Савва плюхнулся на диван, подскочил, отряхнул задницу от снега и подушки тоже, уместился рядом с отцом. — Заебись я человека домой привёл.       Диня хотел провалиться сквозь девяносто два этажа. Чёрный шаман устало глянул на него, потом на виноватого сына и проворчал горлом: — Совсем не стало мира в семье. — Ты так спокоен, пап, — осторожно заметил Савва. — Потому, что я всё знаю. — Чёрный шаман зорко вгляделся в Диню. — Познакомишь? — Ам, с радостью, — Савва встрепенулся, вскочил, подвёл Диню к поднявшемуся отцу. Тот, оказалось, Капульцевичу в пуп дышит, но его представительности это ничуть не умалило. — Папа, это Денис, скоморох и... просто хороший парень. Он... Можно, он поночует с нами?       Звучало это люто, особенно из уст Яхонтова. Чёрный шаман потёр ладонью голову и усмехнулся: — Уроки будете вместе делать? — и протянул руку. Диня резво уцепился за неё и чуть не подпрыгнул от тёмной силы, наполнявшей эту смуглую маленькую кисть. — Очень приятно, Давид... — Каримович. Илья. — Папа Саввы чуть кивнул. — Ой, прасците! Простите, — смутился Диня, а Илья Каримович разглядел его и сказал то ли Савве, то ли вороне, чистившей клюв о беговую дорожку: — Судьба всегда находит нас, верно? — Пап, — упредительно шикнул Савва, Диня не понял почему. И перевёл тему: — Что насчёт поесть? — Ваха приготовил плов. — Отлично! — Яхонтов суетился, чтобы загладить неловкость. — Поедим, Динь? Пап, вы ели? — Сыты по горло, не переживай, — вздохнул Илья Каримович.       Все замолчали и замерли, будто вновь поминали Александру Малютичну. Потом Илья Каримович закряхтел, ни с того ни с сего жутенько заревел горлом неизвестный Дине эрский мотив и отправился в кухонный угол, где на встроенной плите стоял большой, вкусно пахнущий казан. На миг пресёк горловое пение, бросил Савве: «Мойте руки, дети» и полез за тарелками. Савва мигнул Дине и повёл его в ванную. Включил воду, взял ладошки в свои, надавил мыла и давай тереть кожу грубыми пальцами. Диня, наконец, заулыбался. — Как-то дела идут совсем не так, как нам хочется, — посетовал Яхонтов на ухо. — Отмотать бы назад, пока мать была жива... — А мне не верится, что она умерла, — шепнул Диня, и Савва остановил процесс намывания его рук. — Ты тоже так думаешь? — Пропала — не значит умерла! — озвучил Капульцевич то, что вертелось на уме. — Маленький мой, — Савва теснее прижался к нему, обнимая. — Ты меня понимаешь.       Потом вытер свои и Динины ладони полотенцем и погнал его «жрать». ...Нехорошо вышло с Владкой. После такого и отношения наладить будет тяжело. А Лялька, крыса мелкая! Всё от избалованности. Хотел как лучше, защитить малую, предоставить ей первой из Яхонтовых счастливое и безоблачное детство, а она в обрат... Ять-переять!       Савва лежал в кровати и не мог уснуть. Интересно, глодала ли деда совесть, или это чисто дядькино наследие? Диньку уложили на том же диване в гостиной у бассейна — раскатали, и получилось хорошее спальное место. Лялька ни есть не вышла, ни спокойной ночи пожелать. Грубиянка! Да и Морена с нею! Но вот дальше что?       Савве казалось, что он ныряет в болото, и с каждым гребком ил становится всё плотнее, всё более вязким. Так и утопнуть недолго. И Диню за собой утянуть. Яхонтов ворочался и будил котов. «Не видать мне счастья, — мотал по девяносто второму кругу рассудок. — Яхонтовы недостойны счастья. Только долгов извечных».       И когда он уже довёл себя до острого желания покурить припрятанные от родных сигареты, дверь в спальню приоткрылась. По геопаркету прошлепали торопливые, косые шаги. Савва повернулся и увидел смутный долговязый силуэт в одеяле. Диня стоял у его изголовья и пошатывался. Отрешённо моргал разноцветными глазами. — Мэл. Да, он во сне пришёл к Савве. То есть, не в Саввином сне, а в своём собственном, лунатичном. — Ты чего? — осторожно позвал Яхонтов, пока дед наблюдал это безобразие с портрета и, казалось, глумился. — Мэл, — недовольно сообщили ему. — Подвинься. Я тоже спать хочу. — И с этими словами Диня полез в постель. — Капуль... Эй, — Савва возражал лишь для галочки, а сам отползал на другой край кровати, освобождая местечко. — Динька. — Вот, так-то лучше, — полуразборчиво проныл Диня, устраиваясь Савве под бочок. — Вечно ты всё забираешь, одеяло забираешь у меня...       Яхонтову ничего не оставалось, кроме как поцеловать его, бессознательного, в пушистый висок, притянуть к себе и сторожить мирный сон до подъёма.