Запах одуванчиков

10 сентября 2066 года, Карасукск. «На каменных кострах ветер целует траву семи ветров. Вернулся в небеса путник, одетый в шёлк змеиных слов. Чудовища в ночи не властны имена твои назвать. Пришла пора любви. Кто здесь твоим любимым должен стать?» — Ай, ай, ай, время любви пришло-о-о, ай, ай, ай... — мурлыкал Савва, пока летел к папе. Знакомый мотивчик рандомно звучал из наушников вещими словами. Иной раз сама жизнь любит поиграть в ведовство, подбрасывая такие вот знаки. А сердце чует вернее чужой мережки. Вот ведь... Пришло. И что дальше? «Любит он тебя, к лешему, вот что!» «Я люблю тебя, Мэл!»       Доспать предыдущую ночь так и не удалось. На оголённых чувствах Савва проворочался до рассвета, а потом будильник поманил на тренировку, которую Яхонтов благополучно слил. Тоже из-за мыслей, переполненных Диней Капульцевичем. Душу распирало на части неизведанной доселе нежностью, и желание немедленно рассказать обо всём Денису подавляло адамантовую волю Саввы. Валера рычал, но не сильно, а в конце заявил, что сам виноват. И Савве надо не слоняться ночами, охотясь на лунатиков, а больше отдыхать.       Отдыхать! Какое тут, к Велесу, отдохновение!       Савва нацепил привычный намордник благодушия и сносно отработал день. Хвала Небу, он выдался разъездным, и в офисе Яхонтов находился от силы минут десять. Пересечься с Диней, не приведя рассудок в норму, казалось смерти подобно. Да, Савва бы справился, кое-как, но справился, только судьба оказалась милостивой к нему, и в тот день их с Капульцевичем дороги разошлись. Тем опаснее были планы на воскресенье. Обещав Бляхе присмотреть за братом и загрузить его заданиями, Савва сам себя вогнал в медвежью яму. Он внёс тренировку открытого залёта в воскресный график, и Капульцевич там числился на подачках. Зачем? Шут его поймёт! Но оставался шанс, что, зная про Савву в воскресенье, Диня в субботу не надуется рутом, а будет жить одной мечтой о завтрашнем дне.       Савва тоже. Такое вот дерьмо. «Не видит лишь слепой: любовники спят у ночи на груди. Негромко песню пой, они лишь заснули, не стоит их будить. Смелей войди в рассвет, ветер любви не знает стона стен. Его прозрачный след подобен бесконечности небес». — Как же, не знает. Врёшь ты всё. Чёрти что творится. — Яхонтов бормотал в иллюминатор певцу, уплывающей столице и маленькому солнцу, затерявшемуся где-то там, внизу.       Когда пятничные дела кончились, а это произошло ровно в половине дня, Савва понял, что не может оставаться в городе. Ему нужен был свирьский край, наставительное слово, ободряющий взгляд, узкоглазая мудрость и глоток этого чудесного чувства, будто ты вновь стал шалопаем-подростком. Он решил слетать в Карасукск до воскресенья. К папе и бабушке.       Лялька ехать к отцу отказалась наотрез. Заморозила Савве кисель и выдала вкусный фруктовый лёд на палке, мол, соси и не проси большего. Что было неудивительно — с тех пор, как профессор Айвазов возглавил Карасукский универститет археологии, Лялькино беззаботное детство кончилось. Возглавил он его, к слову, с подачи Саввы, всячески толкавшего отца подать заявку на эту должность. Но у папы была ещё одна немаловажная причина перебраться из Новосвирьска в Карасукск — родная тётка совсем состарилась. Старшие дети повылетали из гнёзд что у папы, что у его тётки, профессора археологии Ярославы Каргиной, и старая ведьма осталась одинокой. Папа хотел и Ляльку перетащить «к бабушке Ярэ», вот только малая имела другие виды на будущее. Ей не упёрлось день и ночь слушать в оба уха нотации о том, как должна себя вести наследница Качурки и единственная в мире мора. Ей хотелось дышать полной грудью. Вот Лялька и свинтила сперва к матери, с которой тоже не ужилась, потом к брату. Савва прекрасно понял малую и решил дать ей оттянуться и насладиться юностью. Но ухудшение их отношений с папой, двадцать лет потратившим на воспитание детей и вложившим в Ляльку столько сил, было удручающим. Савва очень хотел верить, что малая однажды остепенится, как случилось с ним самим, и папино одиночество — лишь вопрос времени.       Купить торт в лучшей кондитерской города, а в лучшем табачном магазине — пачку доброго трубочного. — Моя бабушка курит трубку, чёрный-пречёрный табак, — затянул Савва другую старую песенку. — Моя бабушка курит трубку в суровый моряцкий затяг. Моя бабушка курит трубку и обожает огненный ром, и когда я к бабуле заскочу на минутку, мы с ней его весело пьём!       Ром он им, конечно же, не купит. У отца детские годы были совсем не сахар. Родился на Крайнем Севере, среди снегов, мхов и оленей, терпел неприязнь племени из-за помесного происхождения, потом лишился обоих родителей в один день... Имело ли смысл вспоминать, как? Да, Малюта Златович и тут постарался — развеял их вместе за запретную связь шаманки и колдуна! А Илья спасся. Другие эрские родичи его отвергли. Попал в детдом, где тоже прижился плохо, потом чудом не превратился в обозлённого негодяя. Стал прославленным учёным. Защитил родную Качурку от поползновений Александры Малютичны на местный адамант. Да и саму Александру Малютичну оприходовать изловчился. Дважды. Но страдания в детстве наложили свой отпечаток на психику тогда ещё доцента Айвазова, и в первое время их с Саввой знакомства папа злостно пил. Причём, сам того не признавая. Савва постоянно находил в мусорке его бутылки, то коньячные, то от вискаря из мамкиного бара. Илья был, что называется, функциональным алкоголиком, и в жизни выглядел вполне достойно. Но это не отменяло того, что он медленно деградировал от спиртного, и весьма заметно. Савва гордился тем, что именно он заставил папу переосмыслить образ жизни, дать твёрдое слово больше не прикасаться к выпивке и стойко следовать ему. А теперь, судя по часто присылаемым фоткам, папа выглядел даже лучше и свежее, чем в свои сорок. Поседел, да морщинок стало больше, и только.       Савва не предупреждал родных о приезде, решил устроить сюрприз. Прошёл по карте в двери консьержа, махнув рукой, и поднялся к бабке. Звякнул в дверь, улыбаясь от уха до уха и чувствуя, как приближается к нему с той стороны знакомая убийственная сила. Поворот замка, любопытные чёрные глаза, распахнувшиеся с узких до огромных, возглас удивления и радости — и вот уже папа сдавлен объятьями большого, могучего сына, аж ноги в воздухе болтаются. Папа коротышка, но хорошо сбитый и неуязвимый, такого можно потискать вдоволь, не боясь заломать. Чёрный шаман. — Савка! — Папуль. Повезло, что он дома. — Ты как здесь? — Обещал приехать, — уклончиво ответил Савва. Папа хлопал его по плечам, рассматривая, а потом получил торт и совсем развеселился. — Надолго, сынок? — До послезавтра с ночёвкой. — Очень хорошо! А мы с бабушкой надумали лепить пельмени. Поможешь? — Что за вопрос! Ваши-то пельмени! Ехал и предвкушал!       На звуки обнимашек в прихожую выползла и бабуля. Опираясь на черёмуховую палку ведьмы, шаркая ногами и чутко прислушиваясь — глаза у неё уже совсем не видели. Савва вспомнил, как вдрызг бухим сопляком с очередного местного Шабаша земных не спешил домой в Новосвирь, а валил через портал с Вахой к бабке сюда, в Карасукск. Папе таким было стыдно предъявляться — сам троллил его за алкоголизм, и вуаля, шатался с братом на рогах. Бабушка же журила, но пускала и давала проспаться, а поутру поила травками «от бо-бо». Однажды Савва с братом на Самайн так нахрюкачились, что после портала не могли идти сами и боялись полиции. Наудачу доползли до ограды местной больницы, где Савва кое-как поднял и привёл из морга три мёртвых тела, и с помощью них добрались уже до Ярославы Каргиной. Ну у бабки было и лицо, когда она увидела близнецов под руки с синими трупаками! А Ваха спьяну ещё заигрывал с ними и то и дело мочил: «Вай-вай, птичка, телефончик дай?» И бабкин фирменный возглас: «Айна возьми! Эрлик нэ пощади!» Жесткач. — Вот что ты думаэшь, когда видишь бабушку, Консыг-Ойка! — старая вмиг просекла его воспоминания и, дойдя, огрела палкой по плечу. Потом рассмеялась, как раскаркалась, явив чёрные прокуренные зубы. Отложила посох, взяла тёплыми сухими ручонками за запястья, прищурила подернутые паутинками бельм глаза и сказала: — Мало спишь и плохо. Маэшься, шатун в чэловечьем обличьэ. — Ай, — Савва отбрехался, — когда мне, ба. Дел невпроворот. — А будэт ещё большэ. Я дам тэбэ нужных травок. Будэшь хорошо спать. Мало, но хорошо, богатырски! — Да я только курс «Антимудина» пропил! — запротестовал Савва. — Эрунда это всё. Тэбэ нэ поможэт. А мои сборы — да. — Бабушка потянулась заскорузлой рукой в карман Саввы и выудила табак. — Мэняю одну травку на другую! — Старая перечница, — пожурил её Илья, потирая загорелую макушку. Начав седеть, он и в городе взял моду бриться налысо. Ему шло. — Парня кормить надо, пока он нас с тобой не съел. Пошли лепить пельмени!       У бабки не было ничего похожего на кухню. Вся квартира — одно пространство, как в юрте, и панорамные окна в пол. Савва знал с кого копировать собственную планировку. Простор! Уголок для кухонных дел представлял собой стол и встроенную плиту, где они и засели с тестом, фаршем и беседой. Лепка пельменей для многих свирьцев — занятие семейное, тут и отец не был оригиналом. Как узнал Савва, ему с Качурки презентовали рубленую оленью тушу, и что с ней делать они с бабкой гадать не стали. Часть заморозили, часть съели так, а часть пошла в пельмешки. Савва катал шарики из натурального фарша и думал: узнай кто, как дорого ему обойдётся измена синфуду? Но заставить коренного свирьца жрать пластик, когда есть мясо, невозможно. Так что, данный жест можно было счесть дипломатическим. Не вопреки убеждениям, а во имя взаимопонимания.       Пельмени катать их четверых учила бабуля. И тем более трогательно было смотреть, как она старается ровно уложить фарш в тесто и запечатать, потом кладёт на стол, а папа тайком подбирает и молча исправляет за ней неудачные. — Как там твои сёстры? — Ничего, живы. — Мама не писала тебе из пути? — Нет. Сигналы от шаттла приняты, но пока на контакт не выходили. Всё штатно. — У Вахи сын родился? — Да. — Собираешься его проведать? — Как-нибудь. — Как Седрик? — Лучше всех.       Савве не очень хотелось говорить с отцом при бабушке, лучше с глазу на глаз, и он ждал, пока старая уползёт к себе — она быстро уставала. Когда мясо кончилось, а на столе образовалось стадо больших красивых пельменей, часть они кинули в воду, а часть в морозилку. Савва ел натуральную еду и был удовлетворен тем, что синфуд по вкусу практически не уступает ей. Ну что ж, стоило считать это не предательством, а исследованием. — Очень вкусно, бабуль!       Ярэ кивнула, прищурилась и догадливо сказала: — Ох! Что-то устала я. Пойду вздрэмну. Старость нэ радость. «Хитрая карга, — думал Савва, провожая её до топчана. — Поняла ведь, что мне нужно с отцом перетереть». — Спасибо тэбэ, Консыг-Ойка, — прокряхтела бабушка Ярэ, забираясь на ложе. — Идитэ, погуляйтэ, пока солнцэ нэ сэло. — А это мысль.