Запах одуванчиков

25 августа 2066 года, Балясна.       В дневнике у деда Савва откопал один интересный для себя пункт и заодно понял, как Малюта Златович совмещал репутацию благотворителя и мецената с тёмной славой отбитого и коварного психа. Он ремонтировал школы, спонсировал детские дома по всей Родине, разбивал парки отдыха и притом вертел нечистые дела и безжалостно мочил неугодных. «Делай бескорыстно по одному делу в день из тех, которые сочтёшь благими. Это отмоет твои грехи перед Небом и принесёт пользу бизнесу».       Савва подумал-подумал, и счёл этот совет годным. Раз уж деду было не в лом творить дозированное благо, то и ему должно. Сегодняшним актом безвозмездия от Яхонтова стала тропическая оранжерея БГУ. Своим визитом Савва, можно сказать, убивал нескольких зайцев сразу. Во-первых, он питал ничем не обоснованную приязнь к необычным растениям и охотно таскался по оранжереям и дендрариям — в любом закутке мира, в перерывах между делами — отдыхал, бродя по дорожкам, полным душных запахов, пялясь на экзотические хвойники, цветы, суккуленты, пальмы. Особенно Савву влекли пальмы, и он знал, что эта страсть ему тоже передалась от дедушки. Это была вторая причина посещения дендрария БГУ. Дед оставил после смерти дерево... Простите сердечно, траву, травину высотой двадцать метров, которую Савва считал своим деревом. Тьфу, травой. Пальмы же относятся к травянистым растениям?       Чёрный Феникс.       Финиковый колосс с голубой кровью, эбонитовым стволом и очень тёмными листьями, выросший на глазах у Саввы с маленького разлапистого кустика, теперь грозился пробить потолок оранжереи, в связи с чем его готовились спилить. Такая участь постигает все тепличные пальмы — хотя срок их жизни в природе составляет более полутораста лет. Рано или поздно они перерастают свои оранжереи. Не разбирать же крышу ради одного, пусть ценного экземпляра. Савва точно знал — разбирать. Разбирать, к шутам, усовершенствовать, делать самым лучшим и современным в мире! Наследник Яхонтовых рос вровень со своим Чёрным Фениксом, и травина, с трудом добытая, привезённая, подаренная дедом Ботсаду БГУ не должна была погибнуть только из-за того, что осмелилась перерасти, подобно Савве, границы дозволенного. Рядом с чёрным красавцем остался спил от предыдущего меланиста — его, вернее, её, женское растение, удалили, несмотря на долгие уговоры деда. Старая пальма даже разок плодоносила, но выживаемость у её семян оказалась низкой. Все погибли. У деда осталась только одна косточка... Нет, теперешнего колосса он выторговал у дахрийского шейха и привёз в столицу саженцем. А чёрная косточка от пальмы-меланиста была нужна ему для другого.       Савва полез под аляпистую пляжную рубашку и спрятал в кулак золотой самородок, болтающийся обычно на цепочке у него на шее. Слишком много с ним связано. Слишком много стараний вбито, дедовых и его собственных. Договор с Чернобогом, первый успешный в роду Яхонтовых, достался Савве. Какой ценой — какая разница. Бьющее в витражные окна оранжереи солнце вдруг подёрнулось тенями, как всегда бывало, когда Савва вспоминал кто он, и почему стал таким. Некромант и убийца в четырнадцать лет... «Никто ж тебя за хер не тянул. — Яхонтов отпустил реликвию и задумчиво прощупал шершавый от волокон ствол Феникса. — Сам тот замут устроил».       Его сызмала тянуло к деду и всему, связанному с дедом. Возможно, в пику матери, как раз и видевшей в сыне Малюту, а потому бесившейся по любому Саввиному чиху не через то плечо. В тринадцать Савва откопал старые связи деда в теневом «Юничате» и начал приторговывать духами через мохиканских некромантов-брухо. В четырнадцать узнал, что дед давно, через чёрную косточку от пальмы-меланиста, заключил договор с самим Хозяином Смерти. Заключил, на право рождения шаманом шаманов, обладающим неуязвимостью и даром мгновенно убивать. Собственно, ничего другого чёрные шаманы толком не умеют. Ну, духов, там подчиняют, окей, но деда с его желанием возвеличиться это не парило. Он хотел тотального контроля над городом и абсолютной непоборимости. Хозяин Смерти, Чернобог, Гасящий — называй, как нравится — потребовал от Малюты Златовича в качестве залога самое дорогое, что у того было. И дед в обмен на покровительство грозного бога заложил самую близкую душу.       Любовь всей жизни.       В пятнадцать Савва обнаружил Малютины наставления и окончательно убедился в том, что сны с обрывками дедовой жизни, преследовавшие его до четырнадцати лет — куски прошлого. Явь. «Живи умом, Яхонтов. Не люби никого. Этому неизменно приходит конец, и тебе достаётся лишь бездна».       Савва втянул влажный, пахнущий древесными испарениями воздух оранжереи и зажмурился на секунду. Как наяву к нему пришли чуждые, нежитые им кадры: взморье, лето, блики солнца на волнах и кровь. Дождь крови с безоблачного неба. Ещё тёплая, прямиком из размётанного в клочья сердца, капля за каплей, кровь летела с высокого неба и алыми ягодами падала в океан. А у Саввы в руках дрожал пропитанный рудой лоскуток лётного костюма — всё, что осталось от любви, сводившей его с ума и почти подчинившей себе. Почти. Но какой Яхонтов захочет жить в подчинении? Потому, возможно, он выбрал свободу, как всегда выбирал. Но вместо свободы угодил в бездну. Скупая слеза защекотала крыло носа.       Сны ушли, а память о них осталась. Осталась и дедова тоска — не на постоянной основе, наплывами, налётами, спонтанно. Стихийно. Как сейчас. Савва посжимал веки, избавляясь от наваждения. Тёплый, мокрый лоскуток сгинул, вместо него между пальцами оказался листик большой монстеры. — Савва Давидович? — напомнила о существовании делегации карасукских ботаников Наталья Николаевна Нехлюдова. Савва ошалело оглядел оранжерею, приходя в себя. «Надо же, как тебя в этот раз торкнуло, псих. Давно такого не было».       Савва порывисто смазал слезу и сделал вид, что приглаживает волосы. — В целом, мне нравится третий проект, — вздохнул он, возвращаясь к делу. — Он смотрится наиболее выигрышно, как вы находите, Анжела Сергеевна?       Директриса оранжереи с подобострастием воскликнула: — Да! Мне тоже именно он понравился больше остальных, Савва Давидович! — Ей бы только в рот ему смотреть, другого счастья не надо. Как голодная кошка, сравнил Савва, так и просит: «Дай, дай, дай». Савва даст, куда денется. За тем и подбил мать на организацию конкурса проектов реставрации главных теплиц ботанического сада. Выиграл Карасукск с группой ботаников-инженеров под руководством Нехлюдовой. И дело тут было не в давнем знакомстве между ведовским родом Нехлюдовых и колдовским Яхонтовых... Впрочем, к чему юлить, на пятьдесят процентов это. Но у свирьцев действительно вышла прекрасная оранжерея с новейшей системой подвода влаги и контроля климата. А ещё проект Натальи Николаевны оказался самым высоким из всех. Савва в личном разговоре подсказал ей, что Карасукску нужно, чтобы выиграть конкурс. — Отлично. В таком случае, оформляйте документы, Наталья Николаевна, и проект ваш. Начало строительства запланируем на следующий год — в Гормысли уже лежит соответствующее постановление. Павел Константинович по датам сориентировал: июнь шестьдесят седьмого. Чтобы в случае чего ваши эндемики не замёрзли, когда будем ломать над ними купол. — Мы очень признательны, Савва Давидович, — замяукала Анжела Сергеевна. — Безмерно признательны! Вы настоящий продолжатель дела своего великого, не побоюсь этого слова, деда. Мы перед вами в неоплатном... — Не за что, не за что. — Савва пересёкся взглядом с Нехлюдовой, и та лишь тихо сказала «спасибо», но в её «спасибо» было в разы больше искренней благодарности. — Дед любил это дерево. — Яхонтов снова прогладил шершавый, сильный ствол. — И вы его любите, — заметила тётя Наташа, подойдя и всматриваясь в Савву. Давно не виделись, что и говорить! — Хотя оно трава, — поспешил отшутиться Савва, пока, чего доброго не получил в лобешник непрошенное предсказание. — Любовь зла. — Пожилая учёная с непривычно яркими, малахитово-зелёными глазами всё же решила поиграть в ведовство, а ведьмой она была неслабой. — Порой мы любим совсем не то, что видится.       Савва якобы невзначай потёр пальцем висок, приглашая Наталью Николаевну к неустной беседе, и та чуть дрогнула веками, включая мережку. Это был придуманный ими знак, вошедший в широкий оборот среди ведьм и колдунов. Зрачки Нехлюдовой расширились — возможно, Савве не до конца удалось убрать переживания. Да, были времена, когда дед кошмарил и её с покойным мужем. «Вряд ли этому экземпляру дано родить чёрную косточку, тёть Наташ. — Савва заухмылялся на пальму. — Мужское растение, экая неудача. Он, как и я, одиночка. Как и дед был».       Нехлюдова указала одними глазами на густую и непослушную, как Саввины кудри, крону пальмы, откуда свисала длинная махровая метла пыльцы. «Видишь, цветы? Он цветёт». «Впустую». «Он полон надежды. И ты подарил ему жизнь, как шанс на чудо». «Глупый». «Упорный. Он не верит в своё одиночество. И ты не верь». «Не еби меня баобабами, мне бы бабу бы, мне бы бабу бы», — отшутился на её серьёзности Савва, как привык ерепениться ещё со школьного ботанического кружка в Карасукске, и вызвал румянец на щеках почтенной женщины. Та прекрасно помнила времена, когда только угроза накапать отцу спасала её и других учеников от слишком кипучей деятельности одного отдельно взятого юного растениеведа. «Стул с подложкой из чертополоха я тебе в жизни не прощу», — влезла в воспоминания Нехлюдова. «Как и я тебе мой украденный первый поцелуй!» «Который ты чуть не купил?»       Они посмеялись, а потом Яхонтов откланялся и развернул педали на Дуроскоковский. Сквозь карман штанов бедро кололи детка ну очень щетинистого кактуса и какой-то колючий побег с листьями. Что там тётя Наташа говорила про чертополох? Савва прижимал другие карманы, стараясь сидеть в представительском автолёте аккуратно, чтобы не растерять между подушек заднего кресла честно потыренные в оранжерее стручки и семечки. Работники ботанического сада давно знали привычку Яхонтова тащить себе в закрома всё, что у них плохо лежит или свисает, и, как предполагал Савва, порой подбрасывали ему маленькие подарки, чтобы он не трогал большие. Да, он вёл себя как хомяк. Но Зимний сад на Дуроскоковском благодаря Савве превратился в филиал оранжереи, а флорист Анфиска Светлая была готова ко всему. Ей за это и платили соответственно. — Полька! Сюда быстро мне Анфиску! — Савва, пробегая, рявкнул сменной секретарше, которая была Надя дубль два. — Анфис, держи! — Когда огненно-рыжая, рябая от конопушек флорист явилась пред очи шефа, он вывалил перед ней на стол свои трофеи. Та явно напряглась. — Савва Давидович, ну как вы это вынесли, а? Это ж жутко колется! — Ты меня поругай ещё, — надулся Савва. — Вырастишь?       Анфиса рассмотрела фронт работ. — Саговник вряд ли приживётся.       Савва понял, что она имеет в виду, и надулся пуще прежнего. — Эта палка кололась больше всего. Анфиска, ты ж даждь, давай, соображай. Что ему там надо, земля, горшок, компост, заклятья, всё купим и добудем. — Микроклимат не соответствует. — Анфиса Светлая обвела профессиональным взглядом Саввин кабинет. — Осоответим. За климат не переживай, сделаю. Поставлю пару духов, чтобы сушили воздух, как тебе? — Тут, наоборот, увлажнять надо... — Надышим!       Анфиса привыкла и к тому, что переспорить шефа невозможно, проще пойти на поводу у его прихоти. Каждому проросшему семечку и корешку Савва радовался, как ребёнок. — Я попробую. — Она, скептически поджав губёхи, сгребла растения в пакет. — Вот и умница, папке привет передавай, — проводил её на выход Яхонтов, заперся, развалился в кресле и расхохотался над ситуацией. Уловил вибрацию омнифона и принял звонок от давнего, далёкого друга. Вот как хорошо творить добро! Ты — миру подарок, он — тебе. Коля никогда не пользовался видеосвязью, и, вроде, даже мобильник его не имел такой функции за ненадобностью. — Ты обо мне забыл, мо'гда? — звучало раскатисто — и грубо, и любовно. Савва запыхтел в браслет, водя ногтями по лаку рабочего стола. От Коли дурное настроение всегда улучшалось, а к хорошему прибавлялось радости. — Коль, приеду. Месяцок мне дай, обернусь, свидимся. — Ты мне в п'гошлом месяце то же пел. — Обещаю. Как на Качурке дела? Как оленеводство? — П'гоцветает, сука, не т'гевожься. Ты думай о том, что я скучаю, а когда я скучаю, хо'гошего не жди. — Коленька, радость моя, приеду. — Савва знал, как его умастить. Не зря помянул в оранжерее одного разноокого колдуна, тут и другой нарисовался. Ну и что, что земной, всё одно свой. — Что нового, 'гассказывай. — На заднем фоне у Коли орали важенки в охоте. — Да что у меня может поменяться, Коль. Трудимся на благо Родины, аки пчёлы, — заскромничал, закокетничал по привычке Савва. — Сам-то как? — А тебе как-будто инте'гесно, — картаво проворчал Черёмухин. — Т'гутень ебучий. Как-как! Заба'гыжил в Суоми па'гтию спе'гмы загово'гённой, с'губил бабла, как ты п'гям, к'гутым бизнесменом заделался! Гово'гят, пон'гавилось! — Кому понравилось? Клиентам или их оленьим маткам? — незло уел Колю Савва. — А вот п'гиедешь и оценишь лично! — Не остался в долгу тот. — Нек'гомант па'гшивый! Сам не позвонишь, не напишешь! Всё тебя угова'гивать надо! — Приеду, Коль, приеду, обещал же...       Савва сам знал, что провинился перед Колей и совсем забросил Север. Что ж, будет время вырваться — как только, так сразу. Нельзя обижать таких друзей, как оленевод Коля, можно и банку проклятых грибов в подарок получить. С ревнивыми природниками шутки плохи!