Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
— Спи, — повторил Каз. — У нас есть ещё три часа.
Она снова разомкнула веки. Глаза ощутили болезненную резь от недосыпа, но бегло разглядели её руку, безмятежно лежавшую на груди Каза. Руку, на пальце которой блестело обручальное кольцо. И хотя Инеж могла поклясться, что была самой счастливой женщиной в этот миг, когда она засыпала в руках Каза, ей всё же приходилось признать, что за его любовь и этот реликтовый уют в своё время ей пришлось заплатить высокую цену.
Примечания
Ещё один КаНеж, потому что я могу^^
Небольшой, но обоснованный ООС: Инеж чуть менее мягкая, чем в каноне, а Каз моментами напоминает Дарклинга.
Немного мрачноватый фик со слабым намёком на романтизацию нездоровых отношений.
Ссылка на телеграм-канал: https://t.me/sandra_white_rock
.
25 июня 2023, 09:48
…В последнее время её сон легко потревожить, потому стоило успокаивающее безмолвие рассечь трель пробудившихся птиц, как Инеж издала приглушенно-недовольное мычание и заворочалась, точно пытаясь отгородить себя от внешних раздражителей. Осоловело приоткрыв левый глаз, она разглядела рябившую в поле зрения голубовато-серебристую полосу на куполе неба, да слабо мигавшие бессмысленными точками росчерки угасающих звёзд.
Внезапно некто под ней зашевелился. Вскоре Инеж почувствовала мягкий поцелуй в заросшую чёрными волосами макушку.
— Спи, ещё слишком рано.
Привычный голос, всё так же напоминавший грубый скрежет соприкоснувшихся камней, заставил её расслабленно выдохнуть. Вновь прикрыв глаза, она отчего-то прислушалась к окружавшим её звукам: птичий щебет, цокот маятниковых часов, размеренное человеческое дыхание под ней.
— Я разбудила тебя, Каз? — сквозь полудрёму спросила Инеж насилу слышным голосом, скатывающимся на грань шёпота.
— Ты была довольно-таки шумной, — чересчур задумчиво подметил Каз.
— Я молчала, — хмуро запротестовала та в свою защиту.
— Порой ты слишком громко молчишь, Призрак, — подавив короткий зевок, он осторожно обвил её маленькое тело руками и притянул к себе, отчего Инеж почти утыкалась ликом ему в шею. — Спи, — повторил Каз. — У нас есть ещё три часа.
Она снова разомкнула веки. Глаза ощутили болезненную резь от недосыпа, но бегло разглядели её руку, безмятежно лежавшую на груди Каза.
Руку, на пальце которой блестело обручальное кольцо.
И хотя Инеж могла поклясться, что была самой счастливой женщиной в этот миг, когда она засыпала в руках Каза, ей всё же приходилось признать, что за его любовь и этот реликтовый уют в своё время ей пришлось заплатить высокую цену.
-------
На самом деле, она плохо знала Каза Бреккера, когда его высокая и будто высеченная из стали фигура только появилась на пороге Зверинца. На тот момент он был для неё лишь нелюдимым юношей с высоким авторитетом и необычайными для его возраста способностями (и то Инеж сделала такие сомнительные выводы на основе испуганно-восторженных возгласов своих коллег, которые были не прочь обслужить одного из самых влиятельных людей Кеттердама). Впрочем, тогда ей было всё равно на его репутацию, если он являлся единственным ключом к спасению из загребущих рук Танте Хелен. Но даже когда ей прямо заявили, что попытка побега от Каза и Пера Хаскеля закончится в разы плачевнее, Инеж всё равно с трудом представляла, во что себя втягивала. Каз Бреккер не славился щедростью или тягой делать спонтанные подарки, однако уже скоро, когда в Клепке она прослыла Призраком, протянул ей её первый кинжал. За ним второй. Третий. Он приносил ей оружие, которому Инеж давала имена святых. — Не спеши именовать их святыми, Призрак. Ты скоро поймёшь, как это абсурдно. Инеж тогда не понимала, о чём он говорил… пока в один день обстоятельства не побудили её прийти к пониманию: этим кинжалам предназначалось перерезать глотки. Вскрывать яремные вены. Впиваться в ещё живую плоть, чтобы кровь фонтанировала у острой грани сангиновым потоком и оседала отвратной слизью между пальцами, становилась второй кожей и не отмывалась, сколько бы она не оттирала в попытках убрать кровавый запах. Каз учил её убивать. Ей, человеку светлому, — по крайней мере, Инеж хотелось верить, что она такой оставалась — это далось тяжело. — Это был живой человек! — Не убила бы ты его, он бы убил тебя. Такова закономерность, благодаря которой в Клепке люди остаются в живых, — Каз опёрся о трость, тут же выдав мимикой, что боли в сломанной ноге вновь напомнили о себе. — Вытри слёзы. Оплакивать врага — слишком жестокое, что ты можешь с ним сделать. — Он… он… — сдержав всхлип, Инеж быстро отвела взгляд от распластавшегося в углу бугая. — Ящерица не научится сбрасывать хвост во время опасности, если до этого не потеряет его сама. Проявление слабости поставит тебя на его место. Решай сама, хочешь ты того, или нет. Каз не пытался её утешить или позаботиться о том, чтобы в таком состоянии она благополучно дошла до Клепки. Инеж была уверена: останься она в сыром переулке и переночуй рядом с окоченевшим трупом, ему будет абсолютно всё равно. Он придёт на следующий день, кинет что-то, высекая в своих словах её слабость, да и то в лучшем случае. В худшем — оставит как неудачного солдата, собственный позор, в котором ему не удалось закалить сталь. Инеж сжимала зубы от досады. Это Каз мог с чистой совестью вспороть человеку брюхо заострённым концом трости. Это Каз мог вырвать кому-то глаза и швырнуть бьющегося в агонии бедолагу в море. Каз мог зашить охраннику своего врага рот, предварительно отрезав ему язык, чтобы позже отослать его обратно хозяину (разве что тогда вернул он его мёртвым, а Инеж всё ещё не могла понять, из-за чего именно: потери крови, болевого шока или грязной иглы, коей Каз зашивал ему рот). Уже за это она его ненавидела. Ещё больше — за то, что делал её такой же. Инеж думала, что сбежит, как только избавит себя и сей мир от людей вроде Каза. Она думала, что святые её простят, найдут в себе силы понять её грехи и не разгневаются за то, что для осуществления столь грязного поступка она обратится к помощью к Санкте Алине. В позднюю ночь Инеж бесшумно пробралась в его комнату, уже скоро застав Каза спящим на кровати. Полностью одетым. Будто даже во сне он выжидал, что кто-то попытается прокрасться и убить его (Инеж была полностью уверена, что такого, как Каз, мечтала прикончить добрая часть Керчии). В таком виде, когда его лицо не хмурилось и не выглядело застывшим каменистым изваянием, он впервые казался ей настолько спокойным, настолько похожим на человека, что Инеж позволила себе поколебаться: а не двойник ли это, которого Каз выставил за себя в попытке обмануть врагов? Приняв всю абсурдность смешавшихся мыслей и боязливо сглотнув, Инеж, тихо возвысившись над спящим, вознесла дрогнувшей рукой крепко сжатый между пальцами кинжал. Серебристая грань оружия прельщающе блеснула в жемчужном проблеске луны, когда она замерла, опустив взгляд. Каз смотрел на неё. Безразлично. Стеклянно. Будто сквозь неё. Инеж ненавидела этот взгляд. В подобном освещении его глаза показались ей бездонными чёрными ямами, не имеющих ни радужек, ни белёсого проблеска, и одновременно с охватившим её оцепенением Инеж вдруг подумала, человек ли он вообще: порой она уверяла себя, что имела дело с монстром, истинным шайтаном, который скрывался за человеческой плотью. — У тебя есть полминуты, чтобы одуматься, Призрак, — прозвучал его преисполненный чопорности голос. Происходящее дальше походило на чёрно-белый вихрь: в порыве гнева и ужаса Инеж быстро опустила кинжал, целясь в незащищённый висок, ожидая услышать предсмертный крик и увидеть лужу крови на белой подушке. Каз оказался быстрее: его обтянутая перчаткой ладонь до боли сильно сжала её запястье мёртвой хваткой, когда остриё оружия оказалось в миллиметре от его головы. — Прекрати. Неощутимо перейдя за грань спокойствия, он воззрел на неё резко ожесточившимся взором, выдавая недовольство её дерзким неподчинением. Его зубы сжались до пульсации в висках, а на лбу выступили крохотные бисеринки пота. Одним ловким движением Каз, всё ещё сжимая её руки, перевернулся так, что Инеж моментально распласталась под ним, а в следующую секунду выхватил у неё оружие. Она тяжело задышала, насилу готовая принять поражение. Возможно, в эту ночь Каз Бреккер решит перерезать ей горло за предательство. Инеж не могла назвать это худшей из всех кульминацией, каким бы ироничным ни было умереть от рук того, кто заставил её пройти по столь грешной дороге. Подняв взор, она заметила дикий блеск в чёрных глазах Каза. Он совершенно не походил на тот, что она видела в глазах всякого заходившего в Зверинец мужчины. — Какое разочарование. А я-то считал тебя хоть немного умнее, — но вопреки сказанному Инеж слышала явственную насмешку над ней. Каз присел перед ней на колени, ничуть не беспокоясь за то, что человек, минуту назад пытавшийся его прикончить, более никем не удерживался и мог если и не перерезать ему глотку, то как минимум придушить. Выдохнув, он поправил взъерошенные волосы, позволив себе на мгновение ока обратить взгляд к сливающемуся с темнотой потолку. — Ты знал, что я пойду против тебя? — пытаясь остановить дрожь в теле (не то от страха, не то от злости на себя и на него), спросила Инеж. Губы Каза исказила ухмылка, куда больше походившая на волчий оскал. Это побудило её снова податься сомнению, что он не дьявол во плоти человека. — Меня уже пытались прикончить бесчисленное количество раз. Часть из этих людей уже похоронена — я позаботился об этом. С моей стороны чересчур высокомерно недооценивать своего противника, а с твоей глупо считать, что ты преуспеешь в этом лучше профессионалов. Каз потянулся к ней, и Инеж, уверенная, что он собирался задушить её, уже попыталась отпрянуть, но он только убрал спадающую ей на лицо прядь волос. Почти забота. — Ты научишься доверять мне, Инеж, — произнёс он, смешивая не присущую ему мягкость с угрозой. — Может, не сегодня и не через месяц. Может, через год, да и то не полностью. Я буду ждать.-------
Нельзя было сказать, что Инеж научилась доверять Казу со временем, но некоторые ситуации вынуждали прислушаться к нему. Остановить собственную строптивость. Заморозить здравый смысл вместе с желанием покончить с Казом точно так же, как и с тем мужчиной, чьей кровью всё ещё разило от Санкта Феликса. Привязаться к нему, каким бы отвратным то не звучало. Инеж была ниже остальных в Клепке и запросто стала предметом брошенных в спину колкостей, пока Каз не вмешался в эту репризу: уже за это стоило его поблагодарить. В Зверинце защитников найти ей не удавалось. А ещё, к её удивлению, вопреки своей природной ловкости и умению биться одновременно с пятью людьми, иногда Каз возвращался в крови — не чужой, своей — и ранах. Первые месяцы Инеж ненавидела тех, кто сотворил это с ним, не зная, то ли это из-за того, что Каза добить им так и не удалось, то ли того, что эту возможность пытались вырвать из её рук. Теперь, когда барьер недоверия между ними познал небольшую трещину, она проводила его хромавшую и местами пропитанную алыми порезами фигуру сочувствием. Таким, на которое она была способна ещё задолго до приезда в Керчию, так яро старающуюся уничтожить всё человеческое в ней. — Выходи, Призрак. Инеж, скрывающаяся в тени, не дрогнула, лишь удивлённо вздёрнула брови. Не сразу выйдя на слабый свет, она выжидающе оглянула стоявшего к ней спиной Каза. — Как ты понял, что я здесь? — в молчаливом изумлении спросила Инеж. — Я всегда это понимаю. Называй это шестым чувством или чем-то подобным этому, — закряхтев от боли, он беглыми движениями стянул с себя пальто и небрежно кинул его на кровать, демонстрируя бесшумно охнувшей собеседнице кровоточившую рану на плече. — Говори, что хотела? Инеж предприняла попытку не замечать разрастающееся через ткань одежды красное пятно, — не в первый же раз кровь видела — вовремя взяв себя в руки. — Как долго я буду здесь? — на выдохе выпалила она. — Пока не выплатишь долг Перу Хаскелю. Дальше — любой дорогой, какой хочешь, — дрожащей рукой расстегивая пуговицы жилета, Каз хмыкнул: — Уже подумываешь оставить нас, да? — С первого дня, как я тут. — Мне ранит душу мысль, что моя компания тебе не понравилась. Инеж бы нахмурилась от язвительности в его словах, если бы в ту же секунду в полёт за пальто не полетел и жилет. Если бы перед ней не предстала обнажённая спина Каза. Она резко дёрнулась как от пощёчины, посчитав, что он позабыл о её присутствии, — хотя для него это было бы непривычным — и тут же отвела взгляд. Глупо, на деле: в Зверинце ей приходилось видеть обнажающихся мужчин, в сравнении с которыми Каз виделся зрелищем обыкновенным. Возможно, то сработал эффект неожиданности: Инеж не думала, что он разденется и начнёт отмывать раны при ней. Она даже не думала, что он разденется: на дворе властвовала вторая половина января и перспектива простоять в комнате без верхней одежды казалась абсурдной. — Так интересно? — раздался через лязг водных всплесков невозмутимый тон Каза. — Я думала… — смято пробормотала Инеж, но, отбросив робость, почти выпалила на рваном выдохе: — Я думала, ты должен сказать, когда мне уйти. — Я не Хаскель, чтобы отдавать приказы. Инеж малость раздражённо закатила глаза, пока он того не видел. Было тяжело поверить, что кто-то столь авторитарный и сеющий страх на Кеттердам, столь хладнокровный, как Каз Бреккер, мог столь ловко примерить на себя ипостась послушной прислуги перед кем-то другим. Снова обратив взгляд на него, Инеж позволила себе сделать смелый шаг навстречу Казу. — Руки до спины, смотрю, не дотягивают, — проговорила она, замечая до смехотворного неуклюжие попытки Каза промыть рану на спине. — Позлорадствовать хочешь? — между коротким смешком спросил он. — Нет, — покачала головой. — Могу помочь. Каз тут же обернулся к ней через плечо, выдавая просквозившее в мутных глазах недоумение от услышанного, но уже в последующий миг, натянув на лик привычную машкеру апатии, он протянул ей пропитавшееся кровью тряпьё. Инеж, в свою очередь, разорвала расстояние между ними несколькими короткими шагами и осторожно, точно держа трупа, приняла тряпку. — Сядь на пол, ты слишком высокий, — невозмутимо изрекла она, ощущая странное чувство упоения от мысли, что сам Каз Бреккер выполнял её приказы, пусть и такие мелкие. Стоило ему присесть перед ней, как Инеж почти невесомо уложила ладонь на его плечо. И убрала, будто его кожа обожгла её: Каз зашипел и отодвинулся сразу, как почувствовал это касание. — Прости! — выпалила она прежде, чем успела сообразить сказанное. — Ты… ты сломал плечо? Каз не решался ответить, но Инеж видела, как его била едва заметная дрожь. Шумно сглотнув, он подавил тягостный выдох и смахнул спадавшие на лицо волосы. — Наверное. Наверное. Это было всё, что он мог сказать. Инеж старалась отбросить эту мысль. Каз старше, чем она. Если он получил перелом, — а она отчего-то уверена, что это не в первый раз — то более чем в состоянии позаботиться о себе сам. Несколько раз вымочив тряпку, влажную от воды и крови, Инеж, всячески пытаясь обойтись без касаний, осторожно промыла его раны, пока на их месте не оставались только свежие алеющие рубцы да переливающиеся в аметистово-синие колера созвездия мелких гематом. — Осталось забинтовать, — вслух заключила Инеж, пройдясь уже засохшей тряпкой по надплечью Каза. — Где у тебя тут бинты? Прежде, чем она успела бы отойти от него, Каз резче, чем ожидалось, схватил её за запястье. Рукой, скрытой за перчаткой. Даже сейчас, когда ему нужно было промывать раны, он предпочитал скрываться от внешнего мира перчатками. — Дальше я сам. Ей показалось, что его голос предательски дрогнул одновременно с застывшим в нём льдом. Инеж, как бы то ни было, не хотелось думать об этом. — Ладно. Каз со своими тараканами не входил в её обязанности точно так же, как она сама не имела для него никакого значения. Может, именно поэтому Инеж не предалась волнению за него, когда оставляла Каза одного с несуществующими в комнате бинтами. Уже скоро, когда ей пришлось во второй раз перейти порог его логова, она поняла, что это было грубой ошибкой, потому что встретило её ничто иное, как болезненное кряхтение и судорожные попытки схватить воздух. — К-каз? — Инеж мысленно поругала себя за дрожь в голосе. Выйдя из тени, она увидела сгорбившуюся фигуру хватавшегося за трость Каза. Она шелохнулась от испуга: он выглядел так, как будто вот-вот упадёт на пол, как будто его одновременно пробивало жаром и холодом, а покрытая каплями пота кожа горела на нём заживо. — Каз! Инеж не знала, что на неё нашло, почему ноги понесли её к нему с такой скоростью, но она пожалела об этом сразу: не двусмысленным жестом руки Каз просил её остановиться. — Нет! — выпалил он внезапно огрубевшим голосом. И сжался, корча гримасу боли, точно неведомая сила скрутила ему мышцы. — Б-беги, Инеж. Поз-зови ц-целителя. И никому… — Каз прервался в попытке вдохнуть горсть воздуха. Это напоминало предвестие лающего кашля одновременно с предсмертным вдохом, — никому н-ни слова. Даже Джесперу ил-ли Рот-ти. Терять времени Инеж не стала. Ринувшись с завидной скоростью мимо Отбросов и игнорируя многочисленные расспросы, она оглядывалась в поисках целителя. Как он нашелся и как она объяснила ему ситуацию помимо невнятного «Казу плохо» — Инеж этого уже не помнила. В памяти застыло только то, каким она застала Каза по возвращении в комнату: лежавшим на спине с закрытыми глазами и укутанным в пальто, тяжело дышавшим и что-то неслышно бормотавшим, — во сне или в обжигающем нутро бреду? — но Инеж, подошедшая к нему ближе, была уверена, что слышала слетевшее с его уст просяще-виноватое «оставь меня, Джорди». Подумать, кем был этот Джорди, Инеж не успела: целитель попросил её покинуть помещение на случай, если Каз подхватил опасный вирус и мог заразить её. Ей отчего-то хотелось запротестовать и настоять, чтобы она осталась, — Каз, будь он в состоянии, глумливо усмехнулся бы и обозвал это проявлением скудной привязанности — но кинув на него, такого непривычно-уязвлённого, обеспокоенный взгляд, молча удалилась в свою комнату. Гипертрофированное чувство страха обхватило лёгкие в льдистые тиски, пока Инеж мерила шагами комнатушку. В контуженном сознании не укладывалось, что Каз, сам Каз Бреккер, только что предстал перед ней в таком виде: задыхающимся, бьющимся в жаре и ознобе. Возможно, умирающим. Ей приходилось высечь в голове опасным постулатом: она не хотела, чтобы он умирал. Это можно наречь болезненной привязанностью на подобии ивцевского синдрома или пресловутым милосердием к мучителю, но Инеж боялась мысли, что Каз так просто оставит её. Когда лишь ходить стало невмоготу, она открыла один из шкафов и выудила исписанную тетрадь, чтобы в триллионный раз пробежать взглядом по выделенным красным строкам: 1. Не терпит касаний. 2. Калека, но порой обходится без трости. 3. Что-то скрывает за перчатками. 4. Носит галстук. Можно предложить поправить его и придушить. Слабости и особенности Каза Бреккера. Всё то, что Инеж наблюдала в нём, чтобы в один день воспользоваться накопленными знаниями и понять, под каким углом будет лучше вонзить в него кинжал. Инеж вырвала лист и отправила его покоиться в мусорное ведро. Когда небо почернело и пустило в медленный пляс комья снега, она незаметно прокралась в комнату Каза. Целителя там не оказалось. Только он, лежавший на спине, будто мёртвый, и только мерно поднимающаяся и опускающаяся грудная клетка свидетель тому, что он жив. Инеж бесшумно подошла к нему и оглянула невозмутимое лицо Каза. Причудливое ощущение дежавю, напомнившее ей ночь, когда острая пика кинжала почти проткнула его насквозь, потому что что тогда, что сейчас, он казался ей неестественно-человечным. Живым. Не мраморной статуей, застывшей с вечно холодным лицом. Не восковой фигурой, что не умела выдавать эмоций. Не демоном. Человеком. Настоящим. Неожиданно Каз открыл глаза. — Призрак, — прохрипел он, устремив на неё незрячее созерцание. — Подходи, я не заразен. — Что сказал целитель? — спросила Инеж только тогда, когда оказалась достаточно близко к нему. — Простая лихорадка, — слишком небрежно ответил Каз. — Жить буду. Жить буду. Жить, Гезен побери, буду. Вот так вот просто. Инеж ненавидела тот факт, что волновалась о нём больше, чем он сам за себя. Ненавидела то, что она вообще волновалась о нём. Она уверена, что случись что-то с Казом, то никто и не подумал бы хоронить его с честью и достоинством, оплакивать или вспоминать не злыми словами. Кроме неё. Инеж вспоминала бы его. Замечала в чужой походке именно его манеру движений. Выделяла именно его мимику в чужих лицах. Он бы осел призраком в её голове. Инеж вдруг поёжилась: в комнате зимняя прохлада неприятно царапала кожу, а на ней окромя лёгкой одежды ничего более. Она присела на край кровати, прерывая затишье комнаты скрипом матраса, и, не находя времени изумиться своей браваде, легла рядом с Казом. На его пальто исхудавшим тельцем и на грудь макушкой. В ответ — только придушенное удивление. Не более. Лишь погодя немного он осторожно, точно страшась самого себя, слегка приобнял её за плечо. В такой атмосфере Инеж прикрыла глаза: впервые умиротворение, с чернеющим небом и объявшим землю снегом, казалось ей столь пугающим. Она мечтала проснуться от этого кошмара. Стрелки часов пробивали полночь, но Инеж затерялась в чувстве времени. Она ощущала исходивший от Каза жар лихорадки, боль в сжатых мышцах, тяжёлое дыхание, а вместе с тем — бесструктурно и бессистемно бившееся под её ухом живое человеческое сердце. Сложно поверить, что он мог угаснуть. Её ресницы затрепетали очнувшимся от полудрёмы мотыльком, откидывая мглистую тень под глаза. Язык заплёлся в тугой узел, но слова строптиво рвались наружу. «Не умирай, Каз. Просто живи, пока я не уйду и не оставлю эту страну». — Ты не забинтовал рану. Инеж попыталась скрыть это, но немой укор в её речах всё равно выдавал себя. Казу, как ей думалось, по-любому не до этого. — Это уже не важно. Но за маревом сонливости Инеж приняла сказанное им за сон. Она устроилась удобнее, зарываясь лицом в его шерстяной свитер и всё ещё ощущая руку Каза на плече. Она знала, что ещё долго будет ругать себя за случившееся и будет избегать любой возможности обсудить с Казом произошедшее, но в этот миг, когда ею овладело извращённое чувство отрады за то, что он — из всех людей именно он! — жив, Инеж не хотелось об этом думать. Она заснула поздней ночью. Очнулась Инеж только немного раньше, чем когда в дверь постучал целитель, возжелавший проверить состояние больного и попросивший её не трогать его хотя бы три дня. Инеж кивнула ему болванчиком, когда хотелось сказать, что три дня для неё слишком долгий срок. Три дня растягивались на целую опостылевшую вечность, в которой она затерялась наедине с пониманием того, насколько ей тоскливо и одиноко в большом сиротливом Кеттердаме. Без своей прошлой жизни. Без отца и матери. Без Каза.-------
Инеж всегда знала, что Каз не любил обсуждать то, что скрывалось у него на душе, потому не смела обижаться, — ну может только немного — когда после нескольких месяцев разлуки он наотрез отказывался говорить о произошедшем между ними. Пестрящий в сюрреалистичных колерах рассвет, бьющийся в ноздри аромат бриза вместе с ударами волн о раскосые клифы, а вместе с тем и они, стоявшие перед этим велеречивым пейзажем, держась за руки — всё это кануло в бездну, исчезнув вместе с Пеккой Роллинсом и Ван Эком. Точно того и не было. Каз Бреккер доверял ей — это уже прогресс. Она знала о его покойном брате Джорди. Знала о том, что перчатки служили ему бронёй против всего мира, потому что касания к чужой коже вызывали у Каза отвращение вкупе с ненавистными воспоминаниями о разлагающихся и поражённых чумой трупах, к которым его швырнули в детстве, ошибочно приняв за покойника. — Каз, — несмело позвала его Инеж в один такой день, когда им удалось остаться наедине. — Мортимер Коэньо наконец-то залёг на дно, — только и произнёс Каз. В висевшую на стене фотографию пухлого мужчины с пышными рыжими усами моментально полетел дротик. Инеж закатила глаза. — Каз, — чуть настойчивее повторила она. — И Нина хочет наведаться к нам в следующем месяце со своей пассией. — Каз! Он замолчал, и в этом молчании Инеж уловила напряжение. Ей самой стало резко неуютно, но она вынуждена принять: ещё нескольких таких дней бездействия ей уже не выдержать. — Каз, пожалуйста, — подойдя ближе, мягко попросила Инеж, точно из последних сил опускаясь до мольбы, — посмотри на меня. Ей показалось, что прошла вечность, пока он решился повернуться к ней. Инеж выдохнула. Каз обозвал её своей инвестицией, не навещал ни разу, когда она была без сознания из-за тяжёлой раны, а теперь топтал всё то, что они кропотливо строили. Всё, что он строил. Их крохотный мир, принадлежащий только им и некогда даже не имевший прав на существование, признавал крушение. Вопреки всему этому она продолжала его так незаслуженно любить. Извращённо трактовать происходящее между ними по-своему. — Да, Инеж? Каз привычно топил даже самую малейшую неуверенность в вуали апатии. — Почему ты не хочешь просто поговорить о нас? — ещё шаг, такой, что между ними оставалось лишь мелкое расстояние. — Поговорить. Довериться мне. Инеж подняла руку, двигаясь так, точно перед ней испуганный дикий зверь, готовый напасть на неё только почуяв опасность. Мироздание резко привиделось бесцветным. Она в нём — затерявшийся в дисперсии странник. Ни выбраться, ни добавить цветов, чтобы сбежать из этого молчаливого хаоса в пестрящую красками недоверчивую фантасмагорию. Её рука потянулась к лицу Каза. К разочарованию Инеж он инстинктивно дёрнулся назад, позволяя многолетней фобии руководить ситуацией, но, выждав секунду, подался ближе. К ней. К её ладони, к которой он прижался щекой, упрямо борясь с собственной природой. Инеж почувствовала, как по сердцу водянистой буруной разлилось щемящее тепло. Как душу нещадно разрывало клинком до кровоточивших шрамов. Прежде она думала, что такие амбивалентные чувства в одно и то же время не подвластны ни одному человеку. — Поговори со мной, — как из последних сил просила она почти шепотом. Рука Инеж прижалась к его лицу, пока палец осторожно, будто боясь спугнуть, погладил по щеке. Каз прикрыл глаза, подавшись навстречу касаниям вопреки тому, как дрожало нутро, и, вновь раскрыв веки, тяжело выдохнул: — Я доверяю тебе, Инеж, — честно заявил он, ничуть не дивуясь собственной прямоте. — Больше, чем кому-то ещё. Никому более я не раскрыл правду о том, почему я ношу перчатки, и не рассказал о своём старшем брате. — Я знала о Джорди до того, как ты рассказал мне о нём. Инеж выпалила это не думая. Заметив, как похолодел взор Каза, она пожалела. — Что? — мёрзло переспросил он, отстранившись от её руки. — Быть того не может. Я никому больше не рассказывал о нём. — В тот день тебя ранили. У тебя началась лихорадка, — Инеж взглянула на Каза, дабы убедиться, что он помнил всё, а не считал за галлюцинации. — Когда я пришла в твою комнату вместе с целителем, ты был в ужасном состоянии. Бредил, говорил что-то. Я услышала имя Джорди. Ты просил, чтобы он оставил тебя. Каз взирал на неё немигающим взглядом. Инеж же почудилось, что они вернулись к тому, с чего начинали: к холодным затишьям комнат и увядающему в недосказанности безразличию. Он отвёл взор от неё только тогда, когда повернулся к ней полубоком, задумчиво глядя куда-то на щербатую поверхность пола. — Каз, — Инеж задумалась о том, чтобы подойти к нему ещё ближе, но вовремя отдёрнула себя, — как ты? Сузив угольные глаза, он раздраженно выдохнул, но Инеж чувствовала: за раздражением Каз скрывал давнее горе. — Джорди был никаким незадолго до того, как я признал, что он мёртв, — всё ещё не глядя на неё начал Каз. — Не говорил, не двигался. Просто лежал и смотрел куда-то. Я понимал, что он жив, только благодаря его дыханию. В остальном — труп трупом. Последние ночи перед тем, как он отправился на корм акулам, я провёл в обнимку с ним, надеясь, что он в состоянии ответить тем же, а не просто умереть, не сказав даже ничего перед смертью. Как видишь, именно так он и сделал. Инеж слегка склонила голову, глядя на его очерченный золотистым светом лампы профиль. На сталь, что строилась в его глазах непробивной стеной. Каз был особым случаем. Любого другого она могла без страха обнять и утешить. Его — нет. — Тогда… когда я легла рядом с тобой… — Инеж запнулась и бегло прочистила горло, когда от волнения гортань казалась абсолютно сухой. — Ты не выгнал меня. Даже не сказал ничего. Каз, — откинув всю неловкость, она придала голосу не свойственную ей напористость, — ты вспомнил себя в детстве? Себя с Джорди? Поэтому ты повёл себя… так? Он почти кивнул в знак согласия, но вскоре вместо этого, точно передумав, лишь промычал нечто несуразное. — Это уже не так важно. Но для Инеж это важно. Это сеяло смуту в Каза, вставало между ними стеной и не позволяло выйти с мёртвой точки. Она хотела запротестовать, как и в тот день, когда он задыхался в горячке, а её просили оставить его одного с этой болезнью. Инеж поступила так же, как и в тот раз: неспешным шагом развернулась к выходу, готовилась оставить Каза один на один с его болезнями и страхами. Она слишком часто пыталась понять его. Слишком большому количеству разбитых вдребезги надежд Инеж позволила ослепить себя в момент крушения. Довести до апогея романтизированной трагикомедии, к которому они уже дошли. Не выбраться. Ей не хватило всего нескольких шагов, как Каз, быстро догнав её, резко обвил руки вокруг неё и прижал к себе. Инеж от неожиданности охнула, но собственный голос заглушало хаотичное сердцебиение. Пульсация, бешено и предательски бившаяся под прутьями рёбер. И его голос. Тихий. Просящий: — Не уходи, Инеж. Она почувствовала пронзающую Каза дрожь, когда его лишенные перчаток пальцы коснулись голой кожи на её запястьях, а губы медленно, словно боясь, припали к открытой шее. Инеж оставалось только молиться, чтобы он выдержал эту психологическую эксплуатацию и не отпрянул от неё, как это произошло несколько месяцев назад. «Прошу тебя, Каз, ты только держись». Ещё в начале сего сумбура между ними это сплошной когнитивный диссонанс, который превращался в изводящее рассудок чувство. Поддавшийся собственной воле разум доводил всё до исключительной эффективности. Выигрывал расклад, которого она ждала непростительно долго. Инеж поздно подумала, что для Каза, который только учился жить, прикасаясь к чьей-то плоти, это могло быть слишком. Развернувшись, она с жадно-властным порывом, точно борясь с его страхами, впилась ему в губы. Он не содрогнулся в ужасающем приступе, не отдёрнулся, но она чувствовала, что Каз не ожидал этого. Лишь когда витавшая в комнате неловкость прошла и он ответил на поцелуй, Инеж порывисто обняла его за плечи. Она прошла слишком много мытарств, чтобы дойти до желаемого неизбежного. — Значит, — Каз рвано выдохнул ей в губы, — ты пришла тогда, потому что… Что? — ещё один быстрый поцелуй, заставший её врасплох. — Подумала, что мне нельзя оставаться одному после того, как я начал бредить о брате? — Мне стало страшно. — Из-за чего? — Я боялась потерять тебя. Инеж произнесла это без посторонних мыслей. Без робости. Без неуверенности. Это и впрямь странно: прошло не так много времени с той ночи, когда она пробралась в комнату Каза и наставила на него оружие, как Инеж уже лежала рядом с ним, уткнувшись ему в грудь и про себя молясь, чтобы он очнулся живым. — Ты думала, что я умру? — веки Каза лениво приопустились, когда он наклонился к ней так, что их лбы почти соприкасались. Она кивнула. И впрямь, сейчас то до смехотворного абсурдно. Каз стоически пережил эпидемию чумы даже находясь на горе изуродованных болезнью трупов и используя тело зараженного Джорди как плот. После такого и речи быть не могло о страхе перед лихорадкой. Но Инеж только прижалась к нему вплотную, будто желая убедиться, что это не сон. Не марьяж воспаленного рассудка. Что Каз Бреккер, правда живой, не убитый безжалостной хворью и был в этот миг рядом с ней. «Не умирай, Каз. Живи. Просто живи». — Каз! Ты срочно нужен! Окутавший комнату голос Пима за стенами тут же испортил момент. Не позволяя себе колебаться, Каз мигом отстранился, и Инеж только глядела ему вслед, отчаянно желая, чтобы он остался с ней. В её руках. Она ждала его донельзя долго, но вселенная всё равно находила возможности забирать у неё Каза в те секунды, когда Инеж так нуждалась в нём. Он остановился у двери, когда его рука замерла в сантиметре от ручки. Поникшие плечи дёрнулись с глухим хрустом, будто в голове Каза что-то щёлкнуло, напоминая, кто он такой и каким должен был быть. — Оставайся здесь, Инеж, — тихомолком попросил он. — Может, когда я вернусь, мы сможем продолжить наш разговор. Инеж ему не верила. Она знала, что он будет убегать от неё снова и снова, избегать разговоров, пока ей не наскучит играть в эти догонялки. — Ни траура, — прошептала Инеж, уверенная, что он не услышал её. Но прежде, чем дверь закрылась за Казом, тишину рассёк его голос: — Ни похорон.-------
Инеж не ошибалась, когда была уверена, что Каз не захочет продолжать разговор. Ей начинало казаться, что ещё немного, и она опустит руки. Один из вечеров Кеттердама встретил их отменной погодой: грузными свинцовыми тучами и надоедливым лейтмотивом барабанящих о черепичные крыши капель дождя. Одна капля. Две. Три. Десять. Они сливались в один живой и незримый организм на каменистой брусчатке, в одну большую структуру, и бесцельно исчезали в землю. До этого над головой только нависали тучные облака, к которым вскоре присоединился сильный ветер, сметающий кинутые кем-то пакеты и окурки от сигарет. — Хорошо, что у нас есть зонты, — безбурно пробормотала Инеж. Но стоило ей раскрыть его, как влажная от дождя рукоятка выскользнула из её ладоней, а ветер, словно глумясь над ней, подхватил его и унёс куда-то вдаль. — О, Гезен! — проклиная непогоду, хмуро проговорила она. За спиной раздался щелчок, словно ворон свободно раскрыл свои чёрные крылья. — Иди сюда, — отнюдь не тем тоном, которым он говорил с ней в тот день, когда они разделили первый поцелуй (и почему она не могла перестать думать об этом?), обратился к ней Каз, подзывая под свой зонт. Колеблясь поначалу, Инеж всё же юркнула вперёд, встав под слишком маленькой для двух людей шапкой. Дождь нещадно усиливался, а ветер едва ли не вырвал и его зонт, почти вырывая ткань со спиц. Содом отбивающих трель о земную оболочку капель оглушал одновременно с разразившими небеса раскатами грома. Казалось, будто святые злились на эту страну и высказывали свою ярость через промозглую погоду. Инеж же, смотря на это, подумала о том, насколько всё походило на конец света. — До Клепки слишком далеко! — крикнул Каз, пытаясь перекричать ливень. — Пошли, найдём убежище! Двигаться под одним зонтом, да ещё и таких размеров, оказалось непросто, потому Инеж пришлось подхватить Каза под руку и прижаться к нему боком. И всё равно, что так, что этак, а вода хлестала в спину, отчего она поморщилась: мокрая ткань одежды неприятно липла. Найти импровизированное убежище в полупустом городе оказалось делом не самым сложным: неглубокая выемка в стене вместе с жестяным навесом над головой почти обеспечивали им защиту от усилившейся непогоды, но и того выдалось недостаточно. Как только Каз выпятил вперёд зонт, моросящие капли принялись квёло хлестать по ногам, и он, негодующе шикнув, вжался в стену. Дождь то ослабевал, опадая на землю белёсыми брызгами, то возвращался с новой силой, будто издеваясь над ними. Инеж тягостно выдохнула. Она двинулась в сторону, но случайно наткнулась на Каза и только сейчас задумалась о том, как тесно было в этой выемке. Ситуация побуждала шагнуть назад. Вместе с тем — в сторону. К нему. — Ты соглашалась быть рядом, когда я был болен и, возможно, заразен, — раздался знакомый бесстрастный тон Каза, заглушавший удары лившегося дождя, — а сейчас будто сторонишься меня. Что изменилось? — Больным ты был более разговорчивым, — как ни в чём не бывало ответила Инеж. Глядя на обтянутую спицами вороную ткань зонта, Каз кивнул. Будто понимающе. — Мы так и не поговорили, — вспомнил он, хотя Инеж уверена, что он и не забывал. Лишь нарочно тянул время. — Инеж, я просто хочу, чтобы ты знала: всё это — всё то, что происходит между нами и на что я иду ради нас — всерьёз. Оно не исчезнет так просто из-за моих фобий или расстояния, которое появляется каждый раз, стоит тебе уплыть из Кеттердама. — А кажется, что всё наоборот, что ты только и пытаешься избегать меня, — и как бы она не пыталась, а скрыть пронзивший естество укол обиды ей не удалось. — Порой я боюсь, что не удержу это. Поначалу изумившаяся столь честному ответу, Инеж, выдохнув, мягко улыбнулась уголком рта. — Неужели сам Грязные Руки боится чего-то? Каз хмыкнул, но она видела, как на его привычно хмуром лице зарождалась тень лёгкой улыбки. — Все мы чего-то боимся. Я просто предпочитаю этого не показывать, — он взглянул на неё периферическим зрением, и Инеж заметила, как смягчился его взгляд, — и защищать свои интересы. Каз слегка наклонился к ней, сокращая расстояние между их лицами, и ей думалось, что ещё немного, и она впечатается лицом ему в шею. — Инвестиции? — не без хитринки усмехнулась Инеж. Он фыркнул в театральном раздражении. — Нет, — приближаясь к ней, выдохнул Каз, и в такой близи она видела, как заблестели его чернявые глаза, как дождевая влага спадала на его волосы, припадающие тонкими короткими ворсинками то на лоб, то на виски. Ей казалось, что сейчас он до безобразия прекрасен. — Интересы. Каз разорвал оставшееся жалкое расстояние, что безжалостно и так долго оседало между ними, и нерасторопно, несмело даже, поцеловал. Инеж, обняв его за шею, подалась вперёд, чувствуя, с какой неимоверной силой вспыхивала в ней возрождающейся с огня жар-птицей бравада. Губы Каза на вкус как морской бриз, как только пролившийся дождь. Запах — свистящий в ушах невиданной свободой ветер керчийских простор. Во всём этом круговороте ощущений хотелось увязнуть. В Казе хотелось затеряться, чтобы более не выбраться. Его рука, свободная от зонта, обвила ей плечи, притягивая к себе настолько близко, насколько то являлось возможным, в то время как пальцы Инеж скользнули к его волосам, путались в лохмах и несильно царапали кожу. Ей было хорошо сейчас: намокшей и озябшей, целующей Каза Бреккера. Это его немой ответ на все её вопросы, на все её неуверенности и страхи. Крик любви, о которой он не говорил. Клятвы, которых не было и не будет. Инеж знала, что Каз никогда не скажет, что любит её, не будет давать красивых романтизированных обещаний, как в книгах о прекрасных принцах, — быть может, потому что он сам далеко не принц и даже не рыцарь — но она будет знать это сама. Чувствовать то, что он предпочитал скрывать или показывать наполовину. — Каз! Инеж! Голос Джеспера за плотным дождевым маревом и их бесконечными поцелуями прозвучал как в полупьяном бреду. Инеж хотелось надеяться, что так оно и было, но когда осознание, что их отделял только зонт, настигло разум, её охватила смута: она не хотела прерывать происходящее. — Каз… — Не отвлекайся, Инеж. Ещё один поцелуй. Глубокий и заставлявший всё внутри броситься в неизвестный миру пляс. И тут некто, не церемонясь нисколько, отодвинул зонт. — О, мы вас нако… ГЕЗЕН МЕНЯ ПОДЕРИ! Промычав что-то, Каз нехотя отстранился от неё и повернулся к выжидающе стоявшим перед ними Джесперу, Пиму и Анике. Первый, не в силах убедить себя, что увиденное не оказалось обманом зрения, вдруг расплылся в победоносной ухмылке. — Ага! — воскликнул он, обернувшись к фыркнувшей Анике. — Я же говорил, что Каз неравнодушен к нашему Призраку! Это даже за пару километров было заметно, дорогая моя. С тебя и Ротти теперь по пять тысячь крюге, можно прямо мне в шапочку кинуть. А, кстати, Инеж, — Джеспер протянул той багровый и слегка смятый зонт, — кажется, этот твой. — Ой, да подавись ты со своими крюге, Фахи. Пим, ты хоть скажи, — буркнула недовольная проигрышем Аника. — Дай мне просто порадоваться, что я не рискнул с ним спорить. Они обменивались колкостями всю дорогу, бегая по улицам холодного Кеттердама, и Инеж, шедшая рядом с Казом и ощущавшая приятный трепет в сердце, неожиданно так сильно захотелось разразиться радостным смехом на весь город. Она намокшая с головы до ног, возможно, завтра очнётся с больным горлом, но впервые настолько счастливая.-------
Когда те оставшиеся три часа сна прошли, Инеж вяло приоткрыла глаза и в рябящем мареве увидела Каза, уже застёгивающего пуговицы рубашки. Она потянулась, размяв затёкшие мышцы, и тихо зевнула, подумав, что лишние часы для сна ей бы не помешали. Взгляд снова припал к многозначительно блеснувшему кольцу, и Инеж, то ли от ностальгии, то ли просто от неверия, что всё всамделишное, расплылась в полуулыбке. — Уже уходишь? — наконец-то спросила она. — Я бы с радостью задержался, — ответил оглянувшийся через плечо Каз, — но, по воле Гезена, мне надо собираться. Инеж понимающе кивнула, несмотря на то, что сейчас ей больше всего хотелось, чтобы он остался. Отодвинув одеяло и присев на край кровати, она вновь потянулась всем телом, вслушиваясь в лязг хрустнувших костей. Слабое солнечное сияние пробралось через оконную раму в их спальню и пало на её бронзовую кожу, окрашивая её в насыщенный цвет жжённой умбры. Посмотрев на мужа и словив его взгляд на себе, Инеж едва сдержала непонимающе-весёлое «что такое?», хоть и сама уже поняла: Каз, судя по всему, решил, что сегодня можно и опоздать. Из-за неё. Или ради неё.