Аве, Цезáре

Один лишь ты живёшь едва-едва. От века и навек всего лишённый, лицо своё ты прячешь. Ты — ничей, как роза нищеты, взращенный, блеск золота, преображенный в сиянье солнечных лучей. От всей вселенной отрешённый, тяжёл ты слишком для других. Ты воешь в бурю. Ты хрипишь от жажды, звучишь, как арфа. Разобьётся каждый, коснувшись ненароком струн таких.

Рильке Райнер Мария

Получив от вередария стопку писем, Аргос отправился в свой преторий . Он отказался от вечернего приёма постной похлёбки и кубка вина — в угоду экономии времени. К сожалению, военное положение пограничного региона диктовало свои условия. И отдыхать Легату было некогда. Первым Аргос открыл свиток, подписанный снизу именем дома Флавиев. Прокесс рассказывал о проблемном положении Рима, где само сердце Империи разделилось на несколько лагерей, увеличивающих накал страстей пропорционально времени отсутствия Легата в пределах города. У Ромула всё-таки получилось собрать вокруг себя соратников, способных говорить за его назначение Императором. В противовес ему Корнелий не собирался отказываться от положения консула и уже полноправно руководил Империей, ибо то стало решением Цезаря. Прокесс же со своими подельниками придерживался нейтральных позиций, продолжая захватывать всё новые должности сената. Не за горами было возвращение времён республики , которое многие вспоминали с благоговейным трепетом. «Оракул проявляет характер и отказывается помогать, как было прежде. Сможешь его уговорить стать к нам лояльнее?» — значилось последней строчкой в письме. Аргос усмехнулся. Уговорить? Всё равно, что пытаться усмирить огонь, подливая в него масло. Спустя второе лето их с либертом знакомства, Легат точно знал, что уговоры и переговоры в случае Тэлио — мёртвый номер. Тем паче, оракул стремительно взрослел, набирался мудрости и принципов, собственного мнения обо всём и всех. «Я закончил с переводом, ныне не отправляй ко мне своего дружка. От него больше проблем, чем пользы», — гласила первая и единственная строчка в письме, снизу обозначенном именем оракула. Кроме письма был ещё свёрток с книгой Арэ и стопка листов — очевидно, это перевод содержания книги. Аргос поднёс папирус с ровным почерком Тэлио ближе к лицу, и сохранившийся запах неизменных масляных благовоний окатил его волной. Звание, уважение к старшим, субординация между рабом и хозяином? Мальчику всё спускал с рук даже Корнелий, прежде хватающий его за руки в коридорах Народного дома и пытающийся командовать. Что говорить об Аргосе, который, получив прощальное объятие почти лето назад, простил и пожелание смерти? Вопрос риторики. «Оракул спит плохо и мучается кошмарами. Когда ты вернёшься, доминус Юлий?» — об этом спрашивала Петра. Она могла провожать Прокесса к Тэлио. Вот и выцепила для передачи собственных слов. Аргос вздохнул. В каком-то смысле, грубость либерта переносилась легче в разлуке. А от таких посланий душа срывалась с места и тянула вернуться, всё бросить, будто малое дитя, а не военачальник, на чьих плечах ответственность за тысячи жизней в Ветере. Аргос отложил письмо жрицы прочь со своих глаз. «Валерия уже хотела просить тебя уйти, доминус. Но я её остановила. И не позволю ей зайти сюда, пока сон нашего оракула столь спокоен». Забыть. Не думать. А если и вспоминать — только толковое и нужное. Дельное. «…Забвению обычно предавались лишь личные и жизненные мелочи. А о них можно было не так сильно переживать. Всё-таки личная жизнь была частным от целого. Защищая целое, он потом мог вернуться и к частному…» Спираль жизни спускалась и спускалась к сердцевине Тартара. Откуда выхода было не сыскать. «Первым словом Юноны стало твоё имя. До странного обидно, что первым из всех людей она позвала тебя. Но я её понимаю. Меня она видит каждый день, а по тебе постоянно скучает. Марк сегодня подрался с другом и теперь они в ссоре. Совсем как вы с братом. Он, если тебе интересно, заходил на днях. Справлялся о твоих делах. А я не знала, что ему ответить. Кроме того, впервые за это лето, прошлым вечером ко мне пришёл Тэлио. Он вырос. Снова изменился. А я всё ещё помню его таким, каким он смотрел на меня из-за твоего плаща, после смерти его семьи. Аргос, он не говорит этого вслух, но его глаза выдают мировую скорбь… по тебе. Возвращайся скорее, грозный мой муж. Ведь здесь даже наша с тобой постель скучает по твоему теплу». Аргосу пришлось долго привыкать, что Рема изъявила желание делиться с ним своими мыслями, когда перед своим отбытием к Ветере, он спросил её об этом прямо. «…Но волчица — не жертва. Поэтому у них самый настоящий животный союз, основанный на доверии, вере и желании. А такую связь очень сложно разорвать — даже острыми когтями». Временный раздор после поднятия завесы прошлого — не повод расходиться в разные стороны. Однажды они сцепились вместе, и всё равно держатся рядом по сей день, даже если их разделяют далёкие дали. Не всёпоглощающая любовь, о которой кричат готовые сжигать Империи, ради объекта собственной душевной муки; которая пугает больше, чем что-то ещё может напугать. Нет. Это что-то тихое и личное, глубокое. Человеческое. Пусть не дом, который хочется называть домом. Но место, в которое хочется возвращаться. И где всегда ждут с вином и тёплым хлебом. Аргос, правда, очень скучал. И чужие письма напомнили ему об этом лишний раз. Не по Риму. Не по Империи, которую надо защищать. Не по общему, что составляет частное. Он — вопреки самому себе — скучал по частному. Частному, что представлялось в лицах близких его сердцу людей. Как же всё было проще, когда он жил без оглядки на прошлое! Без тоски по нему…

***

Если Аргосу удавалось урвать время на сон, то во сне к нему всегда приходил Тэлио. Он играл на кифаре или рассказывал книги, прочитанные им в библиотеке Цезаря, иногда он просто молчал. Часто менялись декорации. Спектакль одного актёра Аргосу не надоедал. Он был рад и двору собственного дома, и полю то покрытому золотом пшеницы, то алым от многообразия мака. В этих снах Тэлио был порой похожим на самого себя, порой казался младше. Один раз он явился к Аргосу в облике ребёнка, и отчего-то Легат сразу проснулся в ужасе. Спокойствие и беспокойство схлестнулись в битве. Проигрышем стало клокочущее в груди сердце. «…Аурелия говорит, что её дар передастся не девочке, а мальчику. Этот мальчик станет провидцем, которому суждено идти бок о бок с правителем Большой Земли и направлять его. Будущее — цепочка наших выборов. Их может быть великое множество. Цель провидца заключается в выборе той цепи, что приведёт Большую Землю к возрождению её величия…» Аргос знакомился с содержанием собственного дневника, совмещая папирус с переводом Тэлио со страницами оригинала. Дело было в том, что Арэ дополнял записи рисунками и схемами. В схемах заключались карты с общим содержанием, а в рисунках — память лиц, упомянутых во множестве неровных строчек. «Большой Землёй» Арэ называл местности, расположенные дальше условной земли Сарматии. Если сарматы, согласно картам Рима, были с одной стороны ограничены Скифией, то Скифия не имела границ, ведь они Риму были просто неизвестны . Насколько вглубь уходили территории — можно было только догадываться. Разве что это могло быть известно Индии, но едва ли её жители горели желанием делиться подобными знаниями с имеющими виды на создание своих провинций — в местностях прежде свободных, не покорившихся даже Александру . О Китае — таинственной Империи шелка, пролегающей глубоко в Азии, и говорить нечего. Её жители давали знать о себе ровно столько, сколько им было нужно, чтобы спокойно жить и торговать своими товарами на римских рынках. О большем зарекаться не приходилось. Мир раскрывался перед Аргосом необъятным и бесконечным. Проще живётся тому, кто не смотрит в небо, спрашивая мироздание о невозможности его конечности, и тому, кто не видит мира, кроме своей земли и границ, что чертит для него Империя и Император. За целое лето, как бы Легат не старался, найти контакт с кем-то, хотя бы и отдалённо касающимся дел Большой Земли, у него не получилось. Пленные галлы даже после пыток не выдавали своих планов, что уж говорить о чём-то большем. Они умирали, откусывали себе языки, но молчали, жертвуя жизнями во имя собственных целей. А что за цели такие, чтобы без жалости отдать за них жизни? Аргос мог лишь догадываться. И почему-то он был уверен в причастности галлов к делам Скифии и Сарматии. Почему бы им не быть таковыми, если их также, как сарматов и скифов, относили к дикарям и не считали за цивилизованных людей? «Собственная Империя, которую ты защищаешь и которой так гордишься, может в любой момент предать тебя. Ты знал?!» — кричал в голове Август Непобедимый. Берсерк с бесстрашием во взгляде. Где он был сейчас? Аргос искренне жалел, что тогда, когда один из предводителей галлов был в Риме под стражей, Легат не воспользовался собственным положением, чтобы хотя бы обмолвиться с Августом парой таких необходимых сейчас слов.

***

Назначив в текущем военном походе своим трибуном Квинта Сертория, Аргос не сразу вспомнил одну немаловажную вещь: Квинт когда-то тоже был галлом. Туманное прошлое близкого друга казалось Легату той вещью, которую не стоит трогать и лишний раз вспоминать о ней. Но ведь Квинт никогда не ставил на этой теме табу сам. Он, наоборот, часто вспоминал прошлое, ругался о ярме рабства Империи — о несправедливости по отношению к другим народам и их недооценке, как равной цивилизации. Раньше Аргос слушал его отстранённо, а сейчас, точно булавой по голове ударило. Прозрение! — …Ты слушаешь меня, друг? — Голос Квинта буквально вышвырнул Аргоса из топьих дорожек внутренний размышлений. Легат сморгнул отречённость и посмотрел на Квинта уже более осмысленно. — Тебе бы отдохнуть, Аргос. — Нет, я в порядке. Задумался. — Легат отмахнулся. — Что ты хотел? — Замолвить слово за одного юношу. — Интересно, — хмыкнул Легат, вздёрнув бровь. — Что за юноша? Квинт с ответной усмешкой покачал головой: — Мой сродный брат. — Ты отыскал свою семью? — С матерью я не терял связь. Как только стал вольноотпущенником, был дома и забрал её с собой. Сейчас она живёт здесь, неподалёку. Вместе с моим братом. Его зовут Эвандр. — Красивое имя. — Да. Его отец постарался. Он наполовину грек. Соглашаясь на эту небольшую дружескую услугу, Аргос ещё не знал, чем ему сулит скорое знакомство с младшим братом Квинта. Юноша на вид был лёгкий и стройный, ладный, сероглазый и черноволосый. А ещё слишком сильно напоминал тяжёлым взглядом одного немалоизвестного оракула. Впрочем, напоминал он его лишь отчасти, в остальном они были два совершенно разных человека. За видимой тяжестью взгляда крылась наследственность отца и лёгкость личного характера юноши. Эвандр был прост в общении и легко, без брезгливости брался даже за самую грязную работу. Конечно, Аргос не обещался лично следить за ним (у него бы просто не хватило на это времени), но приставил его к одному из преторианцев — выполнять личные поручения и помогать другим легионерам каструма. За лёгкость характера в старой Ветере Эвандр мог бы запросто стать жертвой чужого желания потешить собственное властолюбие. Любой (но не каждый), хотя бы и немного высший по званию легионер жаждал иметь кого-то ниже себя, кому бы он демонстрировал разницу их положений… происхождения. Отсюда появлялась и дедовщина — слабый подавлялся сильным. Проблема сильных же заключалась в том, что на каждого из них находился кто-то ещё более сильный. И этой цепочке не было конца. Не без помощи Легата, нынешняя Ветера подверглась заметным переменам. Кроме того, все знали, кто приходится Эвандру братом, а кто — покровителем. Легату в лице Аргоса мало кто готов был перечить — хотя бы и открыто, напрямую. Да и мало кто хотел. Благодаря ему на земле Ветеры, на самом деле, воцарилось долгожданное спокойствие, нарушаемое лишь силами врага извне. Пока не было нападений со стороны галлов, Аргос закапывался с головой в дела местных поселений и лагерей, координируя поставки продовольствия и безопасности жителей, он часто забывал есть и спать сам. Отдыхал по мере потери сил — едва не валился с ног, но позволял себе сомкнуть глаза лишь в полуобморочном состоянии. О еде говорить не приходилось… за добрую половину лета Легат потерял то, что набрал за несколько месяцев отдыха в Риме. Черты его лица стали ещё острее, кожа посерела, под синими глазами пролегли заметные тёмные круги и неглубокие морщинки, а в волосах появилась редкая проседь. Он не позволял себе от усталости срываться на подчинённых, но в одиночестве порой превращал в труху папирусы с данными от разведчиков и письмами из близлежащих селений. В одну из таких ночей, когда жизнь каструма на время затихла, Аргос, накинув на плечи волчью шкуру, которая давно уже не пахла цветочным маслом, вышел из претория во тьму, разбавленную светом многочисленных факелов. Он был слишком занят своими мыслями, чтобы смотреть по сторонам, поэтому едва не сбив кого-то с ног, не сразу это заметил. — Прости. — Послышался тихий голос позади. Аргос обернулся. Он ещё после ужина отпустил преторианцев (свою стражу) отдыхать, поэтому сильно рисковал незваными гостями. Вся бдительность под давлением усталости пропала. А Эвандр, хотя и оказался неожиданностью, был один, и держал в руках не гладиус, а поднос с едой: плошку каши, кубок с вином, остывший кусок жареного мяса… Опасность миновала? …миновала ли? — Эвандр, что ты делаешь здесь? — спросил немного зло. Хотя, конечно, звучал скорее устало, чем грозно. — Тебя не было на ужине, Легат. Я… беспокоился, что за бесконечностью твоих дел, времени на посещение общего стола просто не найдётся. Аргос покачал головой. Он вдруг вспомнил, что видел уже похожий поднос с остывшим ужином на своём столе — по утрам. И думал, что еду ему приносит кто-то из рабов, лично допущенных к его преторию. — Ты не должен этим заниматься. Ты брат моего друга. Не за чем тебе выслуживаться. Мне это не нужно. — Получилось резко. Но иначе Аргос не мог. — Забота и благодарность — не желание выслужиться, — тихо ответил Эвандр. Он слабо улыбнулся. — Я благодарен тебе за помощь. Если эта благодарность не к месту, то подскажи мне лучший вариант. Или я найду его сам — так или иначе. И прозвучало это столь твёрдо, настойчиво, что Аргос не нашёлся, чем возразить. Он усмехнулся.

***

— Большие земли? Друг, ты о чём? После собрания легатов, прибывших для переговоров к Ветере, Аргос задержал Квинта на правах высшего должностного лица. Ему не давала покоя недосказанность по вопросу знания друга в делах его народа. Впрочем, для Квинта подобный вопрос мог быть неуместен хотя бы по той причине, что он стал частью Империи довольно давно, а значит мог не застать момент единения одних «дикарей» с другими. — Тебе что-то известно о содружестве сарматов и галлов? Квинт нахмурился, посмотрел исподлобья на друга и ответил: — Собираешься в чём-то меня подозревать? — Едва ли! А есть причина? — «Большие земли» — ты говорил о Сарматии? — И Скифии, — кивнул Аргос. Серторий долго молчал. Он плеснул в пустой кубок вина из амфоры, отошёл было к выходу из претория, вернулся обратно, сделал большой глоток и, наконец, заговорил: — Были у нас дела с ними. Когда ещё и с Римом у них всё ладно складывалось. Пока Рим не убил одну из правящих на их землях семей. А потом всё оборвалось резко. Но о том мне только со слов матери вестимо. Когда я был юн, слышал от друзей, что их хотят призвать в ряды чужестранной армии, но немногие шли на это. А потом Август появился. Вот от него, я слышал от старых друзей, больше всего веяло призывом чужой земли. Но куда ему теперь-то! Мы же его с тобой видели… — Думаешь, что он не оставил кого-то ещё, вместо себя? — Если и оставил то — тёмные дела. Слышал, что у него брат был… — Аргос и сам решил вином чужие слова запить. Квинт спросил: — Поведаешь, по какой причине задаёшь такие вопросы? «Ответить ли старому другу правдой на правду?» — думал Аргос. Он знал, что Тэлио на такую искренность подарил бы его любимый взгляд презрения. Да и просто ли сказать, что ты есть потомок той семьи, чья смерть принесла раздор меж двумя народами? Поэтому он ответил: — Странные слухи вокруг сгущаются. По взгляду Квинта было ясно, что он не поверил отговорке: — И правда… — Впору ждать удара копья? — Вспомнился их давний разговор. — И верить праведному пути Богов. — …потому что все прозрения — это боль.

***

Отправляя в одном из писем деревянную фигурки кошки, гордо выгнувшей грудку, Аргос не рассчитывал, что получит ответ. Тэлио всегда отвечал кратко, если отвечал в принципе, будто экономил слова, буквы в своих письмах. От него не приходилось ждать большего. Тем паче, что он просил не беспокоить его, так как спустя лето его обещание о переводе книги Арэ было выполнено. Но преисполненный неистовым желанием, Аргос ослушался чужой просьбы. Фигурку кошки он строгал сам, давно уверенный, что позабыл это своё умение. От скуки в военных походах можешь разному научиться… А руки вот ничего не забыли с тех времён и действовали сами по себе. В свёртке были привычные письма от Прокесса, Мания, а одно даже именовалось Ромулом. Но внимание привлекло другое — поверх остальных писем пристроилась крохотная фигурка-брошь. Это была золотая лавровая ветвь в форме венка искусной работы чужестранного мастера. Аргос поднял её. Конечно, Тэлио не мог бы сотворить подобное сам (хотя кто его знает…), но ответный знак внимания не прошёл мимо сердца Легата, даже учитывая его пафос и вычурность. Золотой лавр украсил алый плащ Легата — без лишних раздумий. «Мне потребовалось много времени, чтобы принять твои слова на веру, брат. Ещё больше времени я пытался осмыслить то, что говорил нам с тобой Маний. Ты мой брат. По крови или по духу — мне это не так уж и важно. Позволь мне быть честным с тобой. Я не могу найти себе места, наша ссора — ужасное событие. Всё это летие я ищу способ забыть, но я не забываю. Уверяю тебя — не смогу забыть, пока хорошее не сменит собой плохое. Думаю, что Прокесс сообщает тебе о делах Рима. Я встретился с ним. Будто поговорил с тобой десяток лет назад. Должен сказать, что был на его счёт неправ. Или ошибался в какой-то степени. А малая эта степень или великая — покажет только время…» Далее в письме говорилось о позиции Ромула в делах Империи. На первый взгляд казалось, что в Риме назревает немалое волнение. А на второй — что это волнение больше, чем может показаться. (Одна ласточка, как известно…) Оно намеренно скрывалось за кулисами общего театрального представления. Об этом хотел намёками сказать Аргосу Прокесс? «…Истинный правитель не жаждет высокого титула. Он приходит на зов своего народа», — значилось в письме Мания. После прочтения Аргос снова не мог уснуть, поглаживая пальцами золотую брошь. Но в самый тёмный миг перед рассветом усталость его победила, голова упала на сложенные перед собой руки.

***

— …Не меч убивает. Убивает рука, которая держит меч. Ты слушаешь, Аргос? — нарочито строго спрашивает Маний. Аргос поднимает на него своё шкодливое лицо, обрамлённое вихристыми светло-русыми кудрями и улыбается во весь свой ещё отчасти беззубый рот. — Не слушаешь, — заключает. — Да-да, ты говоришь о том, что брату сына Цезаря надо вести себя и думать как истинный муж Рима. Я слушаю. — Но не слышишь! — И Маний слабо ударяет мальчика по затылку линейкой. — Это две разные вещи. Аргос смеётся. Ему ещё нет десяти лет, а впереди его ждёт скорая поездка… домой. Вдруг за руку его кто-то хватает. Мир кривится, куда-то исчезает Маний, лёгкие светлые кудри становятся темнее и короче, щёки режет щетина, а в глазах кипят слёзы обиды. За руку продолжают дёргать. На месте Мания появляется ухмыляющийся Корнелий, Агеласт, скорбно склоняющий голову Цезарь, и Ромул заносит для удара гладиус… Наконец-то за руку дёргают так сильно, что угол зрения вновь меняется. Аргос, не находящий возможности двинуться, делает поворот под действием чужой силы. Тэлио смотрит на него дикими глазами, что-то кричит, но его голос не достигает ушей Легата. Он будто оглох, ослаб, мог только смотреть, позволять себя касаться, угрожать… Вдруг Тэлио замирает, он то выглядит маленьким мальчиком, то оборачивается многим старше нынешнего себя… Сюжеты театра одного актёра смешиваются в одно. И когда в его волосах вспыхивает искрой бутон алого мака, Аргос всё-таки слышит три слова, которые Тэлио повторял без остановки: — Ты обещал проснуться! — Проснись, — но это уже не голос Тэлио. Сызнова это — «ты обещал»! Аргос открывает глаза. Его трясёт, будто начался припадок. Но это был лишь сон. — Легат… — Тихий оклик посреди спокойствия раннего утра. Дыхание сбилось, тело свело судорогой и дрожью. Прохладная рука коснулась горячего лба, но отнюдь не успокоила. — Тэлио? — Дымчатая полутьма обретала одно и то же лицо. — Прости, — уже знакомо. Либерт не разбрасывался подобными словами. — Эвандр? — Я услышал, как ты кричишь, и пришёл.

***

— Галлы нападают по ночам. Им так удобнее. Уже несколько каструмов пострадали. Как только их перестал держать в узде Август, они потеряли достоинство воинов. — Август был хорошим противником. Мне кажется, по этой причине и взял себе римское имя. Аргос усмехнулся, слушая размышления легионеров. «Будто бы среди римских полководцев нет тех, у кого не в чести соблюдать негласные правила праведной войны, — подумал он на ходу. — Сомневаюсь, что истинная причина римского имени кроется в желании выглядеть перед противником благородно…» — Я слышал, они зовут себя багауды. Борятся за собственную свободу и земли. Если подумать, то мы делаем то же… — Замолчи, Эвандр! Твой братец и так устроил себе несладкое будущее без поддержки Легата Юлия. Советую не продолжать традицию… Появление Аргоса на небольшом пустыре посреди Ветеры, отведённого под общие сборы или застолья, заставило легионеров замолчать. Было раннее утро, Эвандр, закутавшись в длинный плащ, помогал на кухне, мешая утреннее варево в котле. Два сплетничающих и дежурящих мужа в простой одежде (без опознавательных знаков воинов) и похожих зимних плащах расставляли столы и убирали сор, оставленный ещё с ужина. Аргос направлялся к палаткам центурионов. — Легат! — крикнули в два голоса, стоило заметить его краем отвлечённых беседой глаз. Он оставил их приветствие без внимания, даже не удостоив лишним взглядом. Зато Эвандру, поднявшему на него светлые глаза, отражающие зарево рассвета, кивнул. Широкий шаг очень быстро оставил позади неприятное и липкое. Без сплетен никуда — у каждого человека в легионе есть своё мнение, и, по законам Рима, каждый из этих свободных людей имел на это мнение право. Но как же хотелось лично и каждому из них закрыть грязные рты! Центурионы встретили Легата рассерженным и дёрганным, но это не помешало ему донести до подчинённых план дальнейших действий. Об этом подробнее… Уже более трёх месяцев вспомогательный легион оказывал поддержку нескольким другим легионам, спешно построившим каструмы на самой границе с галльскими северными землями. Рим расширялся ежедневно и еженочно. Легатом Пропретором было принято решение погасить очаги сопротивления — на этапе их создания. Тем самым Рим не просто нападал, он заходил на чужие земли хозяином ещё до боя с местными племенами. Им оставалось либо отступать, либо пытаться дать отпор многотысячным легионам, что, конечно, влекло за собой неминуемую смерть. Каструмы служили основательной частью римской обороны. Но удача не могла преследовать римлян вечно, хотя каждый из них с детства был в этом уверен. И на столь сильное действие нашлось своё противодействие. Галльские племена стали объединяться, личные склоки были ими забыты — при появлении общего врага, грозящего порабощением. Так и получилось, что римские лагеря стали подвергаться многочисленным нападениям. В том числе — ночным. Один каструм был уничтожен до основания и сожжён вместе с его жителями и легионом. Об этом галлы не постеснялись сообщить вывалив перед собранием легатов в Ветере мешок с прахом и частями человеческих костей. Багад — так с галльского наречия называли разномастное сборище людей . Отсюда и пошло движение багаудов, о котором говорил Эвандр. Это были галлы и несогласные с воцарением Рима на родных землях бывшие галлы ныне романизированые жители Империи — свободные и порабощённые. Одни бросали свои дома, другие убивали хозяев, без закона лишая самих себя невольного рабского статуса. Сначала римское военное начальство этой области восприняли их несерьёзно. Говорили, что они — меньшинство. Говорили, что большая часть галлов придерживается желания объединиться с Империей, получить защиту от германских племён . Но с появлением Августа и его соратников Риму пришлось забыть гордость и отнестись к обновлённому, но — вместе с тем — давнему противнику с уважением. Именно по этой причине к Ветере отправили Аргоса. Как говорил Марк Туллий Агеласт. Раз Легат Юлий смог побороть самого Августа Непобедимого, то оставшиеся без полководца дикари были бы ему не больше и не меньше — лёгкой добычей. Но мало кто знал, что сейчас Аргос приступил к исполнению приказа едва ли тем же человеком, что лето назад служил рядом с Марком Туллием. Никому не было вестимо, что сейчас Аргос бы с радостью отпустил Августа, позволяя тому возобновить борьбу за свободу его народа… — Нападать мы не будем. Несколько центурий отправятся на поддержку, другие останутся здесь. Мы идём поддерживать, а не воевать. — Принято, Легат. — Я иду с вами. — Если вопрос поддержки… — Это не обсуждается. Центурионы склонили головы. Аргоса не волновало то, что личным выходом за пределы защитного частокола, он каждый раз подвергал свою жизнь опасности. Разве не в этом заключалась роль настоящего военачальника? Он должен быть вместе со своим легионом. За порядок Ветеры оставался держать ответ трибун Легата — Квинт Серторий. Человек, которому Аргос доверял не только своих легионеров, но и собственную жизнь. — Неужели, это необходимо? Гай и Маркус бы справились… — Отставить возражения, друг, — усмехнулся Аргос. — Они справились бы сами. Но исход их решений может оказаться не таким, какой требуется мне. Квинт нахмурился, наблюдая за тем, как Аргос крепил пугио на своём поясе, а с другой стороны вставлял в начищенные ножны такой же начищенный гладиус. Звон металла отрезвил ещё сонный разум. — Чего ты добиваешься? — Спасения людей. — Чьих? Аргос взял в руки шлем и вышел из претория, оставляя вопрос Квинта без ответа.

***

На севере римской земли было холодно. Потому ношение варварской одежды , облегающей ноги от пояса до середины голени, плавно переходящей в шерстяные носки и калиги было оправдано из соображения сохранения мужского здоровья. Хотя колючему от снега ветру было всё равно — он нагло и вопреки пробирался сквозь ткани, кусал кожу и отмораживал пальцы. Даже кони дохли в дороге, а что говорить о людях. Аргос прикрывал шею воротником своей меховой накидки. На середине пути до места засады он вместе с двумя центуриями спешился и скрылся между деревьев. Оставалось только ждать. Шальная мысль заразила разум, когда от холода отнимались пальцы рук и ног — Тэлио бы пришлась здешняя погода по душе хотя бы по причине совпадения его с её температур. И от этой мысли губы слабо растянулись в улыбке. Книжка Арэ осталась на рабочем столе в претории, но Аргос мог воспроизвести рисунок одинокого домишки у самого берега северного моря — по памяти. Зарисовка силуэта деревянных стен, отсутствие забора, высокие волны позади — что-то настолько далёкое сейчас, что-то до страшного незнакомое и знакомое вместе с тем. Странное чувство царапало грудь изнутри. Эти стены, этот дом, это бушующее море, а дальше — бесконечная водная даль. Крик ребенка, запах цветочных масел, лицо красивой женщины, её трёхцветные глаза… Земля, зелень, морская серость — цвет воды под темнеющем в начале бури небом. Её звали Аурелия… Её лицо было лицом богини, стоящей в храме Либертас. И если не крик стоящего рядом легионера, Аргос бы не понял, что не стрела внезапного воспоминания врезалась в его разум. Это была настоящая стрела, и она просвистела мимо его шеи, лишь слегка задев кожу, запуталась в волчьем мехе. В тот момент Аргосу казалось, что вместе с ним остановилось само время. Реакция легионеров была молниеносной. В отсутствии приказа военачальника, на миг растерявшегося, воины хором взревели, сотрясая кроны деревьев гулом своих голосов. Они уже направили на врага гладиусы, занесли ноги для того, чтобы побежать на него, но не успели сделать и шага. — Отставить наступление, — Аргос не старался перекричать вопль толпы, но его услышали. — Мы должны ответить, Легат! — Отставить. — Неуклонно. По коже скатилась первая капля крови, спряталась в складках тёплого нашейного платка. Сойтись в битве пришлось уже через мгновение. Позади галлов зажимало племя эдуев, а впереди стояли две римские центурии, не говоря о том, что враг был безоговорочно окружён — по разные стороны располагались другие римские посты. По разным отчётам разведчиков вражеский отряд насчитывал тысячи воинов, но раздор внутри подкосил их силы. Пришлось отступать, откладывать план по взятию каструма измором. А за отступлением их ждали вооружённые и готовые атаковать римские отряды. Исход был предначертан. Но даже так багауды не собирались сдаваться. Они бились насмерть. Аргос лично убил нескольких багаудов, прежде чем добрался до их главаря. Его рука не дрогнула — лишать человека жизни было привычным делом. Почти как дышать. Если не думать, отключить добропорядочное сердце — убивать просто. … «Если». Что-то знакомое, похожее мелькнуло во взгляде высокого темноволосого мужчины, внезапно оказавшегося пред Легатом. Он выделялся среди своих. …И слишком уж высокомерен был взгляд тёмных глаз, когда его силой прижимали к земли, выкручивали руки, пинали под коленом, чтобы подкосились ноги. «…с братом Августа сложнее договориться, но он ближе всех подошёл к границам Сарматии — из галлов. Если бы мы встречались прежде, по словам Августа, я бы всё равно не смог перепутать Ролло с кем-то ещё…» Братья с одним лицом и взглядом? Ролло дёрнулся, вскинул голову. Аргос смотрел на него сверху вниз. — Будь ты проклят своими же Богами, Легат. — И сплюнул кровавой слюной в снег. К Ветере прибыли уже под ночь. Своим единственным оком Нокс освещала легионерам путь. Аргос наблюдал за хромающей от ранения поступью Ролло. Стоил ли этот человек того, что ставил на него Арэ? Реальны ли были те связи с сарматами, о которых говорилось в дневнике? Бесконечность вопросов прошлого подводила Аргоса к черте безумия. Он уже давно не знал, что есть правда, а что — ложь. Не лучше ли было просто выполнять приказ? Как было раньше. Нет. «Как раньше» — величина времени прошедшего. Выбор был сделан. Отвернуться от этого выбора — спрятаться подобно трусливой лани. Это не имеет смысла. Ведь на каждую трусливую лань всегда приходится хищник, который рано или поздно её найдёт. Тем временем, Ролло продолжал идти. Он не оборачивался, а на других пленных кратко ругался на своём языке. И хромал, оставляя кровавые следы на снегу. Добравшись до стоянки, где оставили лошадей, многие легионеры выдохнули. Шагать по глубоким сугробам, проваливаться по грудь, промерзать до костей — не лучший вариант проведения времени. Со всех сторон только и слышны были разговоры о скорейшем возвращении к тёплым палаткам и кострам. Племя эдуев спешило распрощаться и направилось по путям своих селений. Аргос вновь смерил Ролло взглядом. Пленникам предстояло продолжать идти на своих двоих. И предводитель багаудов выглядел так, будто стоял у обрыва, а пропостью под ним была дорога до Ветеры, и он почти уже срывался с этой пропасти, грозя разбиться о земь. Плутон радушно готовил для Ролло место в своём царстве. — Посадить главаря на мою лошадь. — Приказ Легата вынудил весь отряд замереть. Из прорезей шлема на Аргоса смотрели две сотни пар непонимающих глаз. Кроме них были такие же удивлённые глаза оставшихся в живых пленников. — Легат Юлий… — один из центурионов пытался подобрать слова. — А ты? — Он нужен живым. — Без возражений. — Доминус, позволь!.. — Из седла выскочил оказавшийся ближе других гастат , опередив своих товарищей. — Пусть пленнику достанется моя лошадь. Аргос смерил юношу взглядом. Едва ли этот гастат был даже на пару-тройку лет старше Тэлио. Совсем ещё зелёный… Кроме того, он тоже был ранен. И тоже… мог не пережить путь до Ветеры, потеряв больше крови и времени, чем уже успел потерять. — Отствить. — Аргос не говорил, а рубил словами. Не до любезностей и споров. — Я смогу дойти без потерь. Первая центурия отправляется вперёд и берёт с собой раненых. Вторая позади, со мной ведёт пленников. Ролло помогли взобраться на лошадь, проверили цепи на его руках и ногах. Центурион первой центурии взял поводья лошади Аргоса. Ролло обернулся напоследок, смерил Легата нечитаемым взглядом и сразу отвернулся. Почему-то этот его взгляд заставил Аргоса слабо улыбнуться, растянув сухие обветренные губы.

***

«Стало быть забывается то, что не важно?» Забывается то, что больно. «Если знать секреты разнотравья, то можно пережить даже укус тайпана». А как пережить твой взгляд, в котором столько тоски, что ей можно отравить весь мир? «Ты обещал». «Хочу, чтобы ты умер!» …Аргос открыл глаза сквозь невыносимый жар. Тяжело было даже дышать. Болело всё тело. Сердце тяжело билось будто бы даже в горле. Густо и навязчиво пахло сухими травами и отварами на их основе. Легат зажмурился, пытаясь обрести здравость мысли, но у него ничего не получалось. Сейчас как никогда он был близок к смерти. — Не двигайся, Легат. — Тихий голос. В темноте воображение желало видеть лишь один до мелких чёрточек знакомый силуэт. Даже если он говорил чужим голосом. — …Тэлио? — Не двигайся. На противоречие чужим словам просто не хватало сил. — Что со мной? — В тебя попали отравленной стрелой. Противоядие ещё не успело подействовать. Лучше засыпай снова, чтобы тело во сне само себя излечило. — Я не хочу спать. — Почему? — Потому что там снова будешь ты. Вопреки своим словам о нежелании сна, Аргос всё-таки закрыл глаза, мгновенно провалившись в чёрную пропасть. Он ещё не знал, что этой пропастью был Арэ, жаждущий своего возвращения, признания со стороны того, кого он оставил после себя. Того, кем он сам стал в настоящем… «На что ты готов ради этого дитя, Аргос? Все твои планы можно обрушить одним моим жестом, если я того захочу. Так что же ты готов мне предложить взамен на сокрытие твоего желания спасти?» Что угодно. Я готов предложить что угодно. «Да будет так». …В следующий раз Аргос проснулся при свете дня, тускло проникающим чрез полотнище претория. Остатки воспоминаний складывались неровной лентой происходящего. Сны полные чужих голосов и лиц перепутались с моментами прозрения во время лихорадки. И Легат не знал, не мог ещё понять, как отличить реальность от того, чем игралась с ним его собственная память. Приподнявшись на локте, Аргос обнаружил себя обнажённым, хоть и накрытым простыней, волчьей накидкой. Даже от осторожного действа у него закружилась голова. Но Легат вдруг замер. Ему мерещилось, хотелось выдавать желаемое за действительное, с ума сходилось — не иначе. Но если так, то пусть видение будет дольше, чем одно мгновение. У рабочего стола Легата, сдвинув стопки свитков и карт, спиной к Аргосу стоял высокий и стройный юноша с отросшими тёмными кудрями. Уж очень сильно он напоминал либерта, уж очень сильно хотелось видеть в нём того, кто не покидал мыслей даже во снах. Всё существо замерло в ожидании. Но когда юноша обернулся, то потерял загадку личности. То был не Тэлио. С обеспокоенным выражением лица на Аргоса смотрел брат Квинта — Эвандр. — Тебе бы лежать ещё, Легат. Не к месту геройства. Брат держит каструм под контролем. — А пленники? — Велено ждать твоего пробуждения. Главаря без твоего приказа никто не тронет. Аргос выдохнул. Ролло жив. Значит и ниточка с прошлым не порвана. Если такая ниточка есть, конечно. — Сколько дней я спал? — Всего около трёх. — Почему со мной ты, а не лекарь? — Брат сказал мне наблюдать за тобой, пока лекаря нет рядом. Ты кричал, не спал спокойно. Такое не стоит доверять лишним глазам и ушам. Брат сказал. Даже лекарю доверять нельзя до самого конца. Тут Аргос был согласен с другом. Эвандр помог Легату сесть, опоил горькой настойкой, а потом водой. Облегчиться Аргос вызвался дойти сам. Поднявшись с ложа, покрылся с ног до головы холодным потом, в глазах потемнело, ноги чувствовались едва-едва. Пришлось Эвандру помогать Аргосу и в этом. Дожили до рассвета. От еды тошнило. В обед Аргос принялся одеваться. Под шум негромкого спора в претории появился Квинт. — Мой брат был, очевидно, слишком с тобой ласков, раз ослушался приказа держать тебя в лежачем положении. Усмири свой пыл, Аргос. Ты пережил то, что мало кто мог бы пережить. Надо дать телу время отдохнуть. — Яд галлов не излечить без противоядия, которое сделано самими галлами. Откуда у нас шанс спасти меня? — Будь благодарен тому, кого ты спас, едва не умерев лично. Главарь галлов долго думал, чтобы помочь. — Я должен его увидеть. Квинт и Эвандр тяжело и недовольно вздохнули в унисон. — Подождёт сегодняшнего вечера? — уточнил трибун. Аргос удовлетворённо кивнул и упал на холодные и мокрые подушки. Сознание вновь покинуло его до наступления темноты.

***

Пленников держали близ палаток лекарей. Там же пытались выручить жизни собственных легионеров, не помогая им, а скорее воздавая за их души молитвы. Шанс, что Боги услышат этот крик, подобный капле в море, был ничтожно мал. Потому от этой палатки всегда пахло одинаково — лечебными травами, маковым дымом и гнилостной смертью. Аргос шагал сам. Каждый шаг давался ему силой воли. Ноги выступали настоящими предателями, дыхание сбивалось, будто он не спал несколько дней, а бежал без шанса на остановку и отдых. — Что скажут о тебе твои легионеры, когда заметят в подобном состоянии? — спросил Квинт. «Что сказал бы Арэ?» Прикусив язык, Легат продолжал идти. — Выжил. Боги помогли? — первое, что сказал Ролло, заметив Легата с трибуном и его братом у входа в палатку. — Боюсь, что без человеческой помощи не обошлось, — с усмешкой ответил Аргос. Ролло был прикован к высокому столбу, вбитому в мёрзлую землю. Цепи звенели от каждого его движения. «Не трогали» — обозначилось на лице галла сбитой бровью и толстой коркой крови на распухшей губе. Ролло отделался малым — выжил. В процессе пыток многие обычно теряли человеческий облик слишком скоро… — Оставьте нас, — холодно попросил Легат. Он сел напротив Ролло — прямо на холодную землю. — Легат, — попытался возразить Эвандр, но старший брат дёрнул его за руку, и они вышли прочь. — Друзей надо ценить. А ты бросаешься ими, будто они ничего не стоят. Хмуро оглядев пленника ещё раз, Аргос ответил: — В тебе говорит давняя обида. Тебя я тоже бросил? — Спроси у Августа. Времени прошло много. Миновала ночь. А Легат и один из предводителей багаудов всё говорили. Больше, конечно, пытались говорить. Ролло умело уходил от темы за темой, увиливал от прямых ответов. С той его информацией, которую получилось найти Аргосу, дела галлов со скифами так и не прояснились. Стало яснее лишь одно — за кулисами римской междоусобицы прятались происки чужестранных наёмников, а галлы выступали отвлекающим манёвром, стягивая силы Империи к её границам и оставляя центр практически без защиты. — Вы — расходный материал. Ты и твои братья. Неужели, вас это устраивает? — Пока мы лишь те, кто защищает собственный дом. Не тебе оценивать наш вклад в общее дело и цели, которые это дело составляют. — Ты прав. — Аргос внезапно закашлялся. Когда приступ отступил, он осторожно начал подниматься на ноги. И сказал: — Я вытащу твоего брата. Можешь мне не верить. Но я это сделаю. На землю между ними упал ключ от цепей сдерживающих пленников.

***

«Я никому не верю. После того, как я видел собственных родичей, товарищей по крови и жажде вернуть власть своему народу, покидающих войска и сбегающих на чужую землю — я никому не верю. Сейчас эти люди бегло стирают свои следы и вырывают корни, осваивая Азию. Они называют эту землю своей Империей. В наших кругах их продолжают звать беглецами». В заметках на полях Тэлио особо подчеркнул слово «беглец» и дополнил его пояснением: «Речь идёт о Персии. В Риме об этом не распространяются. Скифы захватывали её земли со стороны севера. Оставшиеся (дезертиров) в этих землях среди своих назывались беглецами — парфянами, если оставить созвучное слово. Парфия и Персия — созвучно? Сомневаюсь, что это слова Арэ. Временные промежутки не совпадают. Он мог выписать заметку из другого дневника — своего отца или деда, заставших те времена». «Египет после смерти Царицы отошёл Риму. Они думают, что подобным измором возьмут и Сарматию?» «Рим возомнил себя хозяином мира? Они хотя бы знают истинные размеры этого мира? И что лежит за границей земель галлов, Индии, Египта, Греции…» Под чередой подобных абзацев Тэлио повторялся, что это могут быть чужие заметки, занесённые Арэ в его дневник на память. Некоторые строки были знакомы. Не со стороны их наполнения. Чаще всего информация была неизвестна. Но порой Аргос ловил себя на чувстве, будто его руки помнят как оставляли эти слова на шершавых страницах. Зато лицо Аурелии, пришедшей в разгар битвы и связавшийся обликом с божеством храма Либертас, виделось всё точнее. Она теперь появлялась во снах вместе с сыном. Держала его за руку или за плечо, смотрела теми же глазами, что смотрит Тэлио, улыбалась теми же губами, которые, казалось, не умели улыбаться. Легат хотел узнать у неё бесконечность ответов на свои вопросы. Но получалось лишь молчать, купаясь в двух взглядах, повязанных вечностью. Кровь пророков — выдумка ли? Коварный обман, обязывающий каждого правителя Сарматии и Скифии держать подле себя такого пророка и слушать его наставления, считая неповиновение им — своей неминуемой смертью? «В рукописях отца говорилось, что он отправил её с близким другом. Римские земли могли скрыть её от ненужных глаз. Спрятать под носом врага. Но их перехватили дельфийские послы. Нынешняя провинция Империи предложила Аурелии защиту в стенах их храма — под личиной пифии. Никто не должен узнать об истинном её происхождении…» Важность Тэлио, крови, текущей в его жилах, стояла выше идеалов Арэ. Он предал приёмного отца, зная что и тот предал его много лет назад. Он искал встречи со своей Родиной, но получал лишь смазанные следы, отмеченные кровью и солёной водой северного моря. Он жертвовал жизнью, сбегая от военачальников, навлекая на себя суд и наказание за дезертирство. Он заводил дружбу с врагом и обещал этому врагу долю своей неподтвержденной далёким будущим победы. Ромул и Маний называли его мятежником. Но Арэ был отчаявшимся юношей, потерявшимся в жизни. И после смерти Аурелии единственным маяком в его жизни остался Тэлио. «Я смотрел, как она горит в огне. Я видел глаза мальчика, смотрящего на меня из этого пламени. Тогда мне казалось, что я горю вместе с ними. А потом я бросился за Тэлио в огонь». Он делал вид, что собирает вокруг себя множество последователей. Он говорил об этом близким, убеждал в этом Тэлио, а когда лишился памяти, не знал, что его слова стали правдой. Он поднял в воде облако давно уже осевшего ила. И теперь это облако не извести вновь, если не остановиться. А любая остановка — неминуемая смерть. …И как больно было Тэлио, когда он читал эти откровения, записывая их перевод? «Каждый день я вру. И сам начинаю верить в эту ложь. Мальчик растёт. После той ночи, Корнелий не устаёт угрожать ему смертью. Я должен защитить его. Если нет никакой силы в его крови, то он может стать хотя бы и символом возрождения. Венета канула в небытие, но её пророк продолжает жить в этом мальчике». Папирус под этими строчками на ощупь был неровный. Будто кто-то испачкал его водой.