Индеец Шо и малышка Холли

И тогда их осталось четверо. Пыль вилась из-под копыт коней и взметалась ржавым столбом в воздух так высоко, что, кажется, заслоняла собой даже небо. Стемнело; в сизых сумерках, при свете полной луны, Дрозд перезарядил ружьё и вскинул его опять. Прохладный воздух ласкал взмокшую кожу, продувая потоне тело под бушлатом. Дрозд хранил спокойствие. В глазах его не было никакого выражения: только решительная готовность. Он проследил за мужчиной на каурой лошади, нашел место между ударами сердца — и выстрелил. Бах! — прокатился рокот между скал. Должен был и он когда-то промахиваться. В ответ его угостили пулями и нашпиговали бы, не успей он спрятаться за камни. Прижавшись спиной к ним, он опустился ниже и перезарядил ружьё. Стрелки из Бэдлендс были уже совсем близко: медлить нельзя, знал Шо. Как только они доберутся до него, расстреляют в упор — вчетвером. Холли услышала выстрел и припустилась быстрее. Сбитая нога страшно болела: Холли думала, что стесала её до мяса, но не могла остановиться. Шо был там, позади неё. Она не могла его подвести. И снова стреляли. От этого у Холли зашлось сердце: даже не выстрелы были так страшны, вовсе нет — а тишина, следовавшая за ними. Тяжёлая, беременная неизбежной тоской, грозящая пролиться торжествующими воплями. Холли не представляла себе, что с ней будет, если она услышит чужие крики, и если поймёт, что они означают только одно — мы подстрелили красного. Задыхаясь от усталости, она упала грудью на острый камень, выступавший из скалы, и, крепко обхватив его, зажмурилась и разрыдалась. Здесь, посреди дикой природы, в ущелье, в полном одиночестве, она почувствовала себя сломленной — хотя в прежнем мире, полном благ и порядка, в мире современных инноваций и последних открытий, где любая её проблема могла решиться нажатием кнопки на специальном пульте по вызову личного помощника-андроида или прокатыванием почти неисчерпаемой карты в терминале — она считала, что её не могут сломить. Холли наивно полагала, что она неуязвима; это у других людей могут быть проблемы. Каких проблем ожидать ей? Шо выглянул, проводил ружейным дулом одного из всадников, спустил крючок. Мелькнула вспышка, грянул выстрел. Всадник вывалился из седла, но запутался в стременах, и конь пронёс его в сторону от лощины, жестоко волоча окровавленное тело по камням. Так, их осталось трое. Шо едва успел спрятаться: над головой засвистели пули. Чудом ни одна не задела его. — Сдавайся, мразь! — Опусти ствол, и мы убьём тебя быстро! Когда в последний раз у неё так же болело тело? Когда в последний раз душу рвали на части недобрые предчувствия? Она широким жестом утёрла с лица слёзы — с пыльного, грязного, загорелого, покрывшегося россыпью веснушек, краснощёкого и исцарапанного лица — и с тоской посмотрела себе за спину. Прогремел третий выстрел, вслед ему разнёсся ещё один. Там велась жестокая перестрелка; тогда, как под удары грома, Холли побежала дальше, найдя в себе силы оторвать руки от скалы, в которую она впилась так крепко, словно тонула. Ноги не держали, тело не слушалось, она почти не разбирала дороги, а путь её был, как в сказке про принцессу и её братьев-лебедей, усеян острейшими ножами — так ей казалось, хотя бы потому, что разрывало рвало на части. Когда ещё Холли чувствовала себя такой испуганной? Когда ещё сердце её стучало в самом горле? Когда ещё она была такой живой? Наконец, между громады камней, некогда скатившихся с отвесных стен, показался не очередной резкий поворот, ведущий глубже в ущелье, а полоска тёмной прерии вдали, там, футах в ста. Они были совсем близко. Вот-вот перемахнут на лошадях через камни и вступят в ближний бой. Шо дождался, когда первый из них, самый быстрый и отчаянный, сделает это — и угостил его скакуна последними оставшимися пулями в грудь. Лошадь взвилась на дыбы. В глазах её, полных боли, мелькнула предсмертная смутная ярость — и она опрокинулась навзничь, придавив собой всадника. Шо пристрелил его, вопившего и барахтавшегося под тяжёлым телом, и швырнул кольт в сторону; он своё отработал. Оставалось ещё двое ублюдков. Они перескочили через гряду и оказались прямо перед Шо, сразу начав пальбу. Он же бросился за большой валун, едва успев уклониться от выстрелов, а затем, стремительно выглянув, пальнул в них дважды из второго кольта, поистратив пули и там, но, увы, не попал. — Тебе от нас не спрятаться, ублюдок, — прокричал один. — Выходи! Выходи, трус, и разберись с нами, как мужчина! — Второй сошёл с коня, покравшись к Шо. Тот был уже начеку. Медленно вынув из петли томагавк, он перехватил его лезвием назад — и, взвесив в руке, выскользнул навстречу противнику и наотмашь ударил его клевцом прямо в шею. На лицо Шо брызнула кровь: бандит издал хрип и по инерции сжал руку на курке, когда взмахнул ею, и спустил несколько пуль в небо, повалившись навзничь. Из его пробитого горла хлестала кровь, он клокотал и задыхался. Шо, мрачно улыбнувшись, отодвинув ногой ещё тёплое, агонизирующее тело, и упрямо опустил лоб. Он был готов к встрече с последним ублюдком и покрался к нему, прячась за каменной грядой. Но тот был не дурак и лезть к Шо не собирался. Он ждал, когда Шо сам напросится на пулю. Держа в руке револьвер, бандит, обтирая другой рукой вспотевшее загорелое лицо, усмехнулся: — Я пристрелю тебя, красная собака, — произнёс он, и Шо сузил глаза. — Как ты перестрелял моих парней. Только не думай, что ты сумеешь отделаться просто, нет. Я нашпигую тебя пулями, как иглами — подушечку. Шо и не думал ни о чём таком. Он знал: щадить его не станут. — Я отстрелю тебе каждый палец, мразь. Шо прильнул к камням, бесшумно ступая, чтобы зайти как можно дальше за спину стрелку. Но, кажется, тот догадывался, что индеец притих не просто так. — Потом я отстрелю тебе уши. Отрежу язык и яйца. Ты будешь орать на чистом английском и позабудешь свой телячий язык, тварь. А когда захочешь, чтобы я наконец угостил тебя свинцом в лоб, я выпотрошу тебя — но перед этим найду ту девку… Шо оскалился; сверкнули его тёмные глаза. Каждая мышца раскалилась во внутреннем горниле, питаемом чистой яростью. И Шо, свирепо дёрнув верхней губой, весь подобрался как для броска, готовый разорвать своего противника на месте. Ох зря он так говорит про Холли. Очень, очень даже зря. — …она будет визжать подо мной, как самая дешёвая городская шлюха. Шо затаился. Сказанное привело его в такое бешенство, что он едва сдерживался до нужного момента, чтобы не убить эту мразь прямо сейчас. — Я выверну её наизнанку прямо на твоих гла… Он не успел закончить: Шо, взбешённый и осатанелый, прыгнул на него сверху, оттолкнувшись от камня ступнёй. Он хорошо знал — у него есть только мгновение, пока противник обернётся, вскинет кольт, выстрелит. И Шо, издав бешеный клич, замахнулся томагавком. Ночь разрезала череда последних выстрелов. Остановившись в этих чёртовых ста футах до своего спасения, Холли упёрлась ладонями в колени, согнулась пополам и поняла только одно: она не добежит. Не сможет просто. У неё больше нет сил, а ноги совершенно отнялись. Они горят, горят такой дикой болью, что от неё всё тело и весь череп были охвачены диким пламенем. Холли стиснула зубы, сжала в пальцах свой плащ, распрямилась. Выстрелы позади не прекращались, только звучали теперь гораздо глуше: там, за её спиной, была настоящая бойня, в которой один выступил против четверых, и никто не находил это несправедливым, потому что Шо даже не считали человеком, и вовсе не потому, что он и не был им. В парадигме этого мира он, индеец-маскоги, индеец из племени криков, был для них добычей и кровавым развлечением. — Беги, — прошептала себе Холли, когда вместо выстрелов услышала тишину. Спина её моментально покрылась потом; налипшие на шею волосы неприятно холодили кожу. Холли возненавидела себя за ту физическую немочь, которая делала из неё такую тряпку, такую дрянь, которая не могла сделать простой вещи — спастись, пока Шо остался там, защищать её. Она не могла даже пошевелиться. Мышцы горели; горела и раненая плоть. Тянулись секунды, в которые Холли надеялась дать себе отдыха, однако знала, что не может позволить себе этой роскоши. Впившись ногтями в ладони с такой силой, что на коже остались белые лунки, Холли разобрала топот конских копыт — и зарычала на себя со всей ненавистью, со всей злостью: — Беги!!! Если прежде то были ножи, теперь её ноги будто подожгли. Она побежала в этом огне, чувствуя, как от него загорается всё тело, и дала себе слово, что не остановится, пока не доберётся до прерии. Сто футов. Ей нужно сделать только эти сто футов. Она хромала; каждый раз припадая на правую ногу и судорожно хватая ртом воздух, Холли боялась, что вот-вот упадёт. Лошадь мчалась во весь опор и была уже близко: Холли слышала храп, доносящийся из её груди, и чей-то окрик, но затем она уже ничего не смогла разобрать. Вся объятая ужасом, гневом, болью и отчаянием, она, словно оглохнув, прыгнула через невысокую каменную гряду, отделявшую лощину от прерии — и упала кувырком, всё же споткнувшись. Удар о землю был очень жестоким, и от него Холли проехалась по земле по инерции. Она ощутила боль в щеке; губу тоже обожгло, как и локоть с бедром — всю левую сторону, пострадавшую при падении. Множество мелких камушков впились ей в бок; это только со стороны прерия кажется гладкой и ровной. Так-то, на деле, кочка на кочке, камень на камне, и Холли, проглотив пыль, осевшую на губах, здорово прочувствовала это на себе. А потом её накрыла чья-то тень. Она услышала бы чужие шаги, если бы могла, однако слух ей не подчинялся — и от шока её накрыла глухая тишина. Этот кто-то подхватил её поперёк живота и развернул к себе. — Нет! — закричала Холли, отбиваясь от человека. Она даже не слышала собственного голоса. — Нет, нет! Оставь меня, оставь! В темноте ей было плохо видно. Она почти ничего не могла разобрать: глаза застило от слёз, она была страшно перепугана… однако затем чудом, по одному только блеску, заметила бронзовые пуговицы на рукавах бушлата — его бушлата — и увидела, пусть и с огромным трудом, смуглое лицо. Его лицо. Оно выступило из упавшего на прерию ночного мрака, расцвеченного редкими мерцающими звёздами. Холли не верила своим глазам: это был Шо. Он заговорил, и она не сразу разобрала его речь — только впилась взглядом в губы и смогла кое-как прочесть по ним: — Билэгэна, тихо, тихо, успокойся, это я! Я кричал тебе, неужели ты не слышала? Холли! Она впилась ему в предплечья, замерла, вся сжавшись под плащом, и растерянно прошептала. Теперь она снова могла разобрать, как в каньоне свистит ветер, и как за спиной у Шо лошадь жуёт своими мягкими губами металлический трензель, и как шумно и громко дышит Дрозд. — Нет… не слышала… Она заметила на его щеке, шее, а там и на груди широкие брызги крови — и расширила глаза. Шо сразу всё понял, потому что обнял её за плечи и успокоил, опустившись на корточки: — Это не моя кровь, Холли. Я не ранен, всё хорошо. Всё в порядке. Но не в порядке была она. — Я думала, они тебя убили, — прошептала она и обняла его за шею. — Я думала, убили.

2

Ту ночь они провели вместе в прерии: вместе с Холли оседлав серую лошадь с белыми чулками, взятую у одного из погибших преследователей, Шо сделал обратный крюк, чтобы взглянуть, не сбежали ли остальные скакуны. К счастью, двое из них остались неподалёку от мёртвых хозяев, пощипывая губами редкие пучки травы, пробившиеся сквозь трещины в рыжей земле. Шо снял с петли на кожаной седельной сумке крепкую верёвку, перебрал её в пальцах, завязывая слабую большую петлю. Холли, сидевшая позади Шо, крепче обняла его за талию, прижавшись к спине щекой. Она устало кемарила, выжидая, когда Шо тронется с места, и вздрогнула, едва он цокнул лошади языком, и та пустилась лёгкой рысью. Он очень быстро накинул петлю на шею ещё одного коня: гнедого, со звездой во лбу. Холли окинула медленным взором землю, глядя туда, где в пыли в самых разных неестественных позах раскинулось несколько трупов. Судя по характеру их ран и количеству крови, это была настоящая бойня — и в какой-то момент подумалось, что на самом деле может сделать Шо и на что он способен. По спине девушки пробежала дрожь. Она подняла глаза на Шо, на его орлиный, резко очерченный в лунном свете профиль, и ей почудилось, что он, точно прочитав её мысли, на короткий миг вполоборота поглядел на неё. «Нет, что за сумасшествие, — нахмурилась Холли. — Шо со мной нянчится, как с ребёнком. Он защитил меня. Не просто же так он убил этих людей. Да и не люди они никакие вовсе, а роботы — такие же как он, только играют на своём поле и по своим правилам». Шо подвёл к своей кобыле гнедого мерина и, потрепав его по чёрной гриве, чуть повернулся к Холли: — Ты ведь умеешь ездить верхом? — Конечно. — Тогда поедешь на нём? Холли кивнула. Тогда Шо, заозиравшись, быстро сошёл с кобылы и протянул руки к Холли, помогая ей слезть. Она оперлась о его плечи, соскользнула с седла прямо в его объятия — и там, в ночи, в Мире Дикого Запада, остро захотела задержаться и никуда не уходить. Пускай воздух здесь был пропитан запахами крови. Пускай вдали она уже слышала хриплый койотовый смешок. Пускай Шо только что убил всех этих людей. Холли ощутила странное острое возбуждение, смешанное с благодарностью к нему: он сделал это ради неё, никто из её мужчин не защищал её так самоотверженно, как Шо. И, не отрывая от него глаз, она долго не двигалась, замерев в его руках. — Нам нужно идти, билэгэна, — с ласковостью в голосе сказал он, однако не смог её обмануть. Холли видела этот пронзительный тёмный взгляд и всем своим телом чувствовала, как он напрягся и потяжелел до малейшей мышцы под её пальцами. — Пока сюда не прибежали хищники. Или кто похуже. — Да, верно. Он подсадил её в седло и поставил ногу в стремя, в то время как Холли совладала со вторым стременем. Придержав ладонь на её колене, Шо тихо спросил: — Как твои раны? Не открылись? — Нет, всё хорошо, — слабо улыбнулась она, хотя ноги всё ещё горели от боли. Он вскочил в седло, повёл поводом и пропустил Холли вперёд. Поглядев себе за спину, Шо увидела там, в тумане из долины, тусклый свет волчьих глаз. То звери пришли на кровавую поживу, чтобы полакомиться телами умерших. Щёлкнув языком, Шо направил кобылу вслед за гнедым Холли — и лошади исчезли в ущелье, чтобы наконец миновать опасный путь и вернуться в прерию. Туда, где им было самое место. Они скакали порядка двух часов прежде, чем смертельно усталый Шо не предложил Холли заночевать близ группы дубов, росших возле небольшого поворота реки. Лошади, брёдшие в море высоко разросшегося ковыля, покачивали в такт шагам своими большими головами. Холли согласно кивнула: — Давай остановимся, — сказала она вслух, — нам обоим нужно поспать. Так они и решили. Пока Шо стреножил скакунов, Холли залезла в седельную сумку прежнего владельца мерина. Там, помимо просыпанного пороха, кисета с табаком, серебряной же табакерки, фляги — абсолютно пустой, но с чеканкой в виде бегущего мустанга, а также двух чёрно-белых портретов вульгарно разодетой белокурой девушки не было совершенно ничего. Перевернув один из портретов, Холли прочла то, что было начертано там мелким острым почерком: Джошуа от Регины. Дорогой, ты подарил мне много чудесных ночей. Не думай о нашей разлуке. Пускай меня нет рядом, но я всегда буду твоей, ковбой. Вскинув брови, она спрятала вещи обратно в сумку, но фотоснимок взяла себе в качестве некоего трофея и памяти об этом месте и этой ночи. Тем временем, закончив с лошадьми, Шо поманил Холли к себе и лёг прямо на землю, расстелив свой бушлат: — Вот сюда. Не то чтобы нам будет тепло, но деваться особенно некуда. — Ты часто ночуешь вот так? — Холли, запахнувшись в плащ, зябко поёжилась и посмотрела на Шо, оставшегося по пояс голым. Он пожал плечами. — Порой приходится, но это ничего. Ложись. Она поступила, как он сказал, и даже не раздумывая уложила голову Шо на плечо. Он простёр руку так, чтобы Холли смогла устроиться на ней удобнее. Повернувшись спиной к нему, она ощутила его дыхание у себя на затылке, а руку — на бедре. — Тебе не холодно? — спросила она. Шо ничего не ответил, только зевнул. Покачав головой, Холли резко села и сняла плащ. — Что ты делаешь? — нахмурился Шо. Вместо ответа она накрыла пыльником и себя, и его, а затем, повернувшись к Шо уже лицом, уткнулась ему в грудь и крепко зажмурилась. Здесь, рядом с ним, даже смертельно усталой, ей не хотелось спать. Всё, чего она теперь отчаянно желала каждой частичкой — чтобы он поднял её подбородок рукой, коснулся губ своими губами, сказал что-то. То, чего она больше ни от кого — и, возможно, никогда — не услышит. Шо долго смотрел вперёд, в никуда, до тех пор, пока его веки не сомкнулись. Он знал, что очень опрометчиво засыпать без дозора вот так, вместе, но он так страшно устал! Обняв Холли и прижав её к себе, согреваясь от тёплого тонкого тела, Шо, смутно ощущая свою жажду оказаться с ней а может быть и в ней тоже, хотя, кто знает, позволит ли она сделать это? всё же уснул. Он обмяк, расслабился, ладонь его на бедре Холли потяжелела. И там, в прерии, слушая спокойный перестук конских копыт, сама Холли Манфред, наконец чувствуя себя настолько счастливой, насколько это было возможно, уснула тоже — спокойная, потому что Шо был рядом.

3

Рассвет был полон крови. Он давал багровый отблеск в отражении узкой речной излучины, текущей неподалёку, и Холли, приоткрыв глаза и почуяв, что осталась на бушлате одна, сразу увидела Шо. Он снял всю одежду, оставив её на берегу, и, зайдя на мелководье по колени совершенно нагим, стоял к Холли спиной, наклоняясь и зачерпывая воду, чтобы медленно омыть руки, потом — лицо. Повернувшись на бок, Холли жадно смотрела. То, каким он был, поразило её настолько, что она знала: невозможно будет изгнать этот образ из памяти, сколько ни старайся. Рассвет, обнажённый индейский мужчина, смывающий с себя боевой раскрас, пыль, грязь и пот, мерное течение алой реки, напившейся крови — чужой крови на руках у Дрозда. И лошади, в полудрёме опустившие головы с гладкими гривами. У Холли защемило сердце. Подложив ладони под голову, совсем как дитя, она глядела и не могла наглядеться, не желая уезжать отсюда — но знала, что этот день будет тем самым, когда они расстанутся. Она вздохнула. Этот мир был настоящим, она могла этим поклясться чем угодно — даже если создан синтетически рукой не Господа Бога, а человека; в искусственных мирах невозможно жить так, как она прожила эти несколько дней. Холли не хотела привлекать к себе внимание Шо. Она смотрела на то, как он моется. Любовалась изгибами его тела, литыми, словно из металла высеченными мышцами, перекатывающимися под смуглой до красноты кожей; на волосы, которые он смочил рукой и убрал назад от лица; на тяжёлую грудь с тёмными ореолами и тугую складку твёрдого живота; на дорожку волос от пупка вниз, по отяжелевшему выпуклому лобку. Она запоминала облик человека, которого хотела запечатлеть как можно дольше на подкорке мозга — и насечкой в сердце. Когда Шо закончил и обсох на ветерке, постоял на берегу, Холли сделала вид, что спала. Он вернулся к ней одетым, как раньше, но от него пахло водой, мокрым песком и чистотой — и, ложась с ней рядом, он осторожно приподнял Холли и уложил её себе на предплечье. Она открыла глаза. — Всё же ты не спала, — усмехнулся он, пригладив ладонью её волосы. — Вода холодная. Хочешь — искупайся. — Нам долго ехать до города? — тихо спросила она. — Нет. Пару часов. — И он задумался. — Только пару часов. Они долго лежали друг против друга, и Холли, обняв его и не в силах разжать рук, не сделала ничего, что хотела бы. Мучимая жаждой снова поцеловать его — и сделать что-то большее, чем просто подарить этот поцелуй — Холли слушала биение чужого сердца. До города и возвращения в её мир оставалось два часа, и ничего уже нельзя было изменить. Прикрыв глаза, Холли смолкла, смолк и Дрозд. Кажется, ему было тошно, так же, как и ей. Но утро быстро заступило в свои права. Солнце брызнуло по камням и скалам, по высокой траве и группам деревьев, дававших густые тени, и враз всё ожило, разрушив хрупкое волшебство единения в маленькой роще. Они упустили свой шанс. Холли поняла это, когда Шо поднялся и стал собираться. — Не будем завтракать, — сказала она, будто было чем. — Раз мы всё равно скоро окажемся на месте. Шо кивнул, почти на неё не глядя. Ей показалось, его что-то терзало. Лишь искоса посмотрев на Холли, он накинул бушлат, напоил лошадей и подошёл к ней со спины, когда она ухватилась за луку седла у гнедого. — Тот человек, к которому ты едешь, — вдруг начал Шо. Холли замерла. Она ждала, что он скажет, но, словно передумав, Шо замолчал и качнул головой. Придержав Холли за бёдра, он легко посадил её в седло, хотя она вполне могла бы забраться сама — но не хотела, как и он не хотел давать ей такой возможности. Оседлав кобылу, Шо намотал повод на ладонь, равнодушно бросив: — Теперь в путь. Они ехали молча. Что-то точило и грызло его изнутри. Разговорчивый Шо онемел. Он напряжённо смотрел перед собой, очевидно, пребывая глубоко в собственных мыслях. Холли хмуро молчала. Что ей было сказать? Поведать, чем она займётся дома? Разбередить ему душу? Или растоптать собственную? «Это робот, Холли, — повторяла она про себя, буквально шепча это одними губами, — робот. Боже». Боже, дай ей сил, чтобы принять это. Шо не обманул. Солнце ещё не заняло места над их головами и время не перевалило за полдень, а Холли увидела вдали тёмную полоску города, который уже проклинала. Вест-Хорн, её последняя точка пребывания здесь. Они доехали до одинокого дуба, стоявшего на взгорье и покрытого шелковистой зелёной травой, перемежавшейся с колосками ковыля. Холли тронула пятками гнедого и равнодушно поскакала вниз, думая, сколько у них есть времени — полчаса? — когда вдруг поняла, что не слышит топот кобыльих копыт, и развернула мерина, всё поняв. Шо остался наверху, с окаменевшим, безэмоциональным лицом глядя на Холли. Ничего не сказав, она страшно побледнела и пустила гнедого назад. Он взобрался, подъехал к кобыле; почуяв ослабленные поводья, опустил голову, пощипать траву под ногами. Холли, поравнявшись с Шо, промолвила: — Дрозд со мной прощается? По его глазам всё было видно. Холли посмотрела туда и отвернулась. Это было невыносимо. — Дальше я ехать не могу, — пояснил он. — Мы с белыми воюем. Они меня схватят. — Тогда это правильно, — голос Холли дрогнул. — То, что ты останешься здесь. Потом ты поедешь к своему племени? Он молча кивнул. Грудь его поднялась и опустилась выше обычного, он сжал поводья так, что побелел кулак. Холли потянулась к нему рукой, желая коснуться лица. Шо отпрянул. — Не нужно. Тогда я не уеду. — Что же теперь, — очень тихо сказала она, — мне не касаться тебя? Он не ответил: только отвёл взгляд, сглотнул. Холли поджала губы. Ни один мужчина так не поступал с ней. Ни один не отвергал с таким отступническим упрямством: ни из-за кого она сама не чувствовала такой пронзительной боли. — Мы попрощаемся вот так? — наконец, спросила она, перевалив через гордость, почти что с отвращением к себе, и дотронулась хотя бы до его колена поверх замшевых ноговиц. Шо посмотрел ей в лицо. — Ты едешь к жениху, — сказал он. Внезапно Холли поняла по одному только жёсткому, болезненному взгляду, как страшно Шо ревнует, и как мучается пониманием, что сейчас они потеряют навсегда возможность хотя бы как-то, пусть ненадолго, принадлежать друг другу. В его карих глазах было багровое пламя, похожее на рассвет в прерии. Хотел бы он, чтобы она принадлежала только ему. Как много крови вылилось бы из расколотой головы её жениха? Как быстро он бы сумел убрать этот призрак со своей дороги? Не дольше чем тех, кого оставил гнить в пыли там, в долине. — Номен-энте, билэгэна, — сказал он спокойно. Глаза пылали. Холли, оторопев и испугавшись этого бешеного огня, замерла. Шо поджал губы, тень пересекла его лицо, изменив черты с мягких — на жестокие. — Хо! Кобыла, переступив в траве, повиновалась короткому оклику и, затанцевав под Шо, бросилась прочь. Он уехал первым, оставив Холли одну, растерянной и полной кипучей обиды — и горечи расставания. Почему-то, глядя ему вслед, она чувствовала свою вину, но в чём оказалась перед ним виноватой? Сегодня они спали обнявшись. Вчера она его поцеловала. А сейчас он покинул её, оставив внутри пустоту, разбитость, глухую боль и ещё непонимание. Что, что она сделала не так? Но Холли пришлось развернуть мерина. Сколько ни смотрела она вслед Шо, он ни разу к ней не обернулся: так и ехал себе, припустив кобылу. Хорошо же. Тогда она, Холли Манфред, тоже отправится восвояси, куда следует — навстречу своей жизни, из которой она выпала так внезапно и надолго. Интересно, ищут ли её подруги, хватились ли родственники? Они все, наверное, с ума посходили. Холли сощурилась, подумав об этом, и кажется, должна была обрадоваться, но почему-то радости не было: впервые она поняла, как это бывает, когда с глаз падает завеса неоправданных надежд. Только утром мир был прекрасен. Теперь краски его поблёкли, небо выцвело, острая трава показалась грубой подделкой, как и всё кругом. Чем ближе к Холли был Вест-Хорн, полный кипучей, бурной жизни, тем яснее она это видела. Здесь всё искусственное, как она могла обманываться? Она доехала до гостиницы, где остановилась ещё в самый первый день, как прибыла в Вест-Хорн, и сама спрыгнула с лошади: никакой Шо ей больше не подсоблял, никто за ней хвостом не бегал и не пытался ухаживать, и оказалось, что даже со стесанной в кровь ногой она может со всем сладить самостоятельно. А хуже того — никто не вздыхает по ней, не охает из-за того, что она вынуждена была одна добираться сюда, раненая и усталая, и никто, совсем никто не пытается её ободрить или утешить. «Я самостоятельная, вполне себе», — с вызовом подумала Холли и подняла лицо к небу, будто влага, проступившая на ресницах, могла закатиться обратно. Почему тогда там так податливо льнула, ждала, когда он подойдёт, чтобы опереться о плечи, словно в изнеможении выскользнуть из седла? Всё ясно, почему. Холли проглотила обидный комок в горле и поплелась к двери, прихрамывая. Кто-то на неё смотрел, конечно, учитывая, в каком она явилась виде: потасканной, в пыльном мужском плаще на два размера больше положенного, в изорванной грязной одежде, испачканной в земле и крови. Она даже не пыталась оценить остальной свой внешний вид, от плохо умытой физиономии до растрёпанных волос. Заявившись в гостиницу, она добрела до лестницы по сверкающим чистеньким полам, хорошо натёртым воском. Миссис Поттс в своём опрятном строгом платье, замерев за толстой дубовой столешницей за формулярами, помещёнными в большую книгу, где вела учёт любых расходов и доходов, открыла и закрыла рот, не решаясь что-либо сказать вслед Холли — так она была шокирована её видом. Однако Холли сама устало посмотрела на неё с лестницы и равнодушно, грустно даже спросила: — Я заезжала к вам четыре, что ли… да, четыре дня назад. — Мисс Манфред, верно? — у этой бойкой старухи Поттс память работала как часы. Конечно, как часы. Ведь она тоже робот, как и все здесь. Пустышки, болванчики с хорошо прописанным хостом. Ничто и никто. Холли кивнула. — Я была не одна: с подругами, — продолжала она таким тоном, точно вела с этой миссис светскую беседу. — Скажите, они ещё не съехали? — Вовсе нет, мисс Манфред! — засуетилась та, захлопнув свой гроссбух. Свет из решётчатого окошка сбоку приятно освещал её мягкие, безвольные черты, словно сотканные из множества стародавних ассоциаций Холли о женщинах-синих чулках, о премилых хозяйках уютных отелей, об очаровательных старушках из сказок. От понимания, что всё это было просто игрой в ассоциации и паразитством, семя которого проклюнулось из её ожиданий, что хорошая хозяйка хорошей гостиницы должна выглядеть так, Холли стало мерзко. Когда они создавали Шо, тоже понимали, каким он должен быть? Лихой индеец, экзотический любовник, смелый и отважный, красивый, с прекрасным телом, волевым, строгим лицом и умными глазами. Ублюдки, они просто разбередили ей душу. Нет. Они влезли ей в самое сердце, потому что она, Холли, так же предсказуема, как любая женщина, жаждущая романа в псевдоисторическом сеттинге. — Ваши подруги ещё здесь и ожидают вас! — продолжала тем временем миссис Поттс. — Они даже оставили вам записку. — Записку? — Холли действительно удивилась и вскинула брови. Миссис Поттс засуетилась, поискала что-то под столом, на широких открытых полках, и выудила кремовый узкий конверт. — Да, мисс Манфред. Обождите-ка. Она сама вышла навстречу Холли и быстро дошла до лестницы, придерживая шаль у себя на плечах. Протянув ей конверт, вежливо улыбнулась. — Вот, пожалуйста, ваше письмо. Ух как они обрадовались, узнав, что сегодня вы приезжаете! — Что? О чём она говорит? Холли не понимала. Беспокойно нахмурившись, она посмотрела на миссис Поттс взглядом, полным тревоги, и неуверенно произнесла: — Но… там, у ручья… четыре дня назад… разве мой провожатый, как его… — она как нарочно забыла фамилию, и миссис Поттс состроила выжидающее выражение лица. — Боже, неужели он не сказал вам, что произошло на самом деле?! Что меня похитил индеец там, случайно, во время битвы на ручье?! Миссис Поттс покачала головой. По взгляду её Холли понимала: она ничего об этом не знает. — Полагаю, вам нужно обсудить это с вашими друзьями, бедняжка, — сочувственно произнесла она и вздохнула, удаляясь прочь. — Ох, похитили… ох, индеец… мы сейчас сделаем вам ванну, мисс Манфред, обязательно! Я распоряжусь! И, может быть, вы желаете завтрак? — Нет, — почти прошептала Холли. От еды её стошнило бы. Она была и так полна доверху разочарованиями. — Не хочу. Никакого завтрака, но ванну… ванну можно.

4

Альбина заказала вина. Кэролайн, загорелая и полная озорства и энтузиазма после пережитых приключений, подмигнула мальчику-официанту и попросила принести ещё шампанского. Обе, наряженные в прекрасные шёлковые платья, стилистически приуроченные к середине девятнадцатого века, чувствовали себя прекрасно отдохнувшими. — Ты думаешь, одной бутылки нам будет мало? — усмехнулась Альбина, с довольством поглядывая кругом. После нескольких дней, проведённых в окружении красивых мужчин в закрытом борделе, она ощущала себя пресыщенной. — Я полагаю, нам нужно отпраздновать возвращение блудной дочери, — сказала Кэролайн и подскочила, увидев Холли. — К слову, вот и она! На Вест-Хорн опустились прохладные сумерки, когда Холли Манфред вошла в солидный ресторан, где за ужином собирались изысканно одетые отдыхающие, которые желали по-особенному провести свой вечер. Волосы Холли убрала в косу, на лицо не нанесла ни грамма косметики, и девушки могли увидеть на её щеках загар — и не только: большую ссадину на скуле она оставила ничем не спрятанной. Вдобавок, Холли прихрамывала. У Кэролайн заметно вытянулось лицо. — Господи Боже, — произнесла она, когда Холли опустилась на свободный стул и с беспокойством посмотрела на подруг. — Что он с тобой делал? Холли была тише обычного. Взгляд её казался тревожным. Она напомнила Альбине, никогда особенной поэтичностью мыслей не отличавшейся, испуганную раненую птицу, грозившую вот-вот сорваться в неровный полёт. Кэролайн лишь молча подняла руку, облачённую в кружевную чёрную перчатку, поторапливая официанта с шампанским, однако не была уверена, что напиток подходящий — возможно, здесь нужен алкоголь покрепче. Холли выглядела как человек, с которым случилось какое-то несчастье. — Кто? — очень тихо спросила она и перевела взгляд с Альбины на Кэролайн. — Как это — кто. Твой… — недоуменно начала Кэролайн, но Альбина вдруг занервничала: — Постой, обожди, Кэри, это ведь был подарок. По рукам Холли пробежали мурашки. Она долго, внимательно посмотрела на подруг. Тогда же к ним подошёл мальчик с шампанским, погружённым в металлическое ведёрко, полное колотого льда. Альбина, суетливо расставляя пустую сверкающую посуду на столе, поверх белой скатерти, забормотала: — Я думала, Карл прислал тебе письмо. — Какое письмо? При чём здесь Карл? — холодно спросила Холли и стиснула руки под столом. — Письмо было только от вас. Ресторан, время, ваши подписи — всё! Вы были малоразговорчивы. — Ох, Холли, он ничего не оставил тебе? — Холли, милая, прости, — виновато сказала Кэролайн. — Ты же прочла нашу записку, и мы подумали, что Карл должен хоть как-то связаться с тобой, чтобы… — Я ничего не получала, кроме того, что вы ждёте меня здесь, в семь часов, — у Холли задрожал голос. — Бога ради, объясните мне, что здесь происходит? Кэролайн неловко улыбнулась. Мальчик разлил шампанское и был отправлен восвояси. Взяв высокий фужер, Альбина предложила выпить. Холли шумно вздохнула: — Сначала я что-нибудь съем. — Подруги выразительно взглянули на неё, и она продолжила. — Я толком не ела четыре дня. Только пила сырые яйца… и было немного мяса. — И ты чертовски похудела! — И платье так к лицу, — ободрила Кэролайн. — Выглядишь чудесно. Кайл сошёл бы с ума, увидь тебя такой. Холли поставила локоть на стол и со стоном уронила в ладонь голову, закрывая глаза. Кайл, Боже — она и слышать сейчас о нём не хочет, как и о том, как выглядит! Она и сама знала: очень странно. Непохожим на себя образом. Из шкафа исчезла почти вся её одежда, разве что кроме обыкновенной шерстяной юбки и блузы с вышивкой, что совсем не подходило для встречи в ресторане. Но на опрятно застеленной кровати Холли нашла коробку, перевязанную лентой. В ней было новое платье — это платье, в которое она и облачилась. Шоколадно-багровый, сложного оттенка корсет плотно обхватывал талию и бёдра, переходил в той же ткани и цвета юбку до пола — и завершался под грудью изящными полулуниями косточек. Широко открывая ключицы и почти обнажая плечи, платье переходило в газовый светло-розовый лиф, такой прозрачный, что, казалось, только лишь второй тонкий слой не позволяет просвечивать груди и соскам. Пышные и такие же прозрачные рукава, украшенные на запястьях красивыми манжетами, прикрывали обгоревшие и исцарапанные руки Холли. Золотисто-коричневая лента тянулась от косточек корсета сверху и до самого низа живота, и шнуровка эта, расходясь в стороны, позволяла просвечивать газовой ткани на животе. Холли была в этом словно статуэтка, почти вестерн-принцесса, нежная, но свободная, побывавшая в самых разных приключениях — и теперь вернувшаяся домой. Только настроения носить это прекрасное платье у неё совсем не было. Единственное утешение, которое она нашла — туго зашнурованные корсетные ленты: чем больнее ей стиснуло рёбра, тем легче было на сердце. Боль физическая, оказывается, легко искореняла душевную, и это открытие несколько утешило Холли. — Дорогая, — Альбина смутилась и коснулась её запястья. — Что стряслось? — Расскажи нам. — Да, расскажи! Мы, конечно, переживали за тебя, хотя и знали, что всё в полном порядке, и это просто аттракцион. — Но всё-таки, быть уверенной на сто процентов никогда нельзя. Здесь всё такое настоящее… — Альбина хищно улыбнулась. Сердце у Холли провалилось куда-то вниз. Она мучительно открыла глаза и посмотрела на подруг. По взгляду её обе поняли, что случилось что-то нехорошее — либо Холли осталась недовольна своим причудливым маршрутом — и Кэролайн ледяным голосом промолвила: — Я засужу их нахрен, дорогая, только скажи. — Нет, — поморщилась Холли и прижалась спиной к стулу, приложив руку к груди, в которой было отчего-то так пусто, что казалось — она вовсе лишена каких-либо внутренностей. Выедена изнутри, как рыба. — Нет, всё в порядке. Значит, это был аттракцион. — Как и всё здесь, — непонимающе протянула Альбина, поправив на плечах газовую красную шаль с блеском. — Ну же, поделись, что произошло. Поделись с нами всем. — Нет, сперва вы, — заупрямилась Холли. — Меня не было четыре дня, и я думала, что взаправду попала в плен к индейцу, и что мы оказались с ним завалены камнями в гроте — вы ведь это не знали? И потом за нами охотились бандиты… Вдруг она осеклась. Кэролайн виновато опустила голову. Альбина мягко заметила: — Вообще-то, мы знали. И Холли выслушала их. Она выпила два бокала вина и как следует поела, хотя не была уверена, что желудок вместит в себя всё, что она ему предложила, или не исторгнет обратно. Проглотить первый кусочек жаркого со сладким картофелем было тягостно. Хотя телу очевидно нужна была пища, но настроения её поглощать не было совершенно. Холли ела очень неохотно и несколько раз отрицательно качала головой, если её спрашивали, не заболела ли она. Возможно, она и сказалась больной — вот только отнюдь не физически. Всё, что ей поведали девушки, больно ударило прямо под дых. — Твой дядя так хотел сделать тебе приятное, — сказала Альбина. — Если что-то пошло не так, умоляю, не вини его: он вбухал в это кучу денег и был так собой доволен! — Он подговорил и нас. Ну прости! Не смотри так, — взмолилась Кэролайн, одним глотком осушив бокал с шампанским. Холли игристое не пила. Ей было нечего праздновать. — Мы только лишь хотели тебя развлечь. — Он отвалил кругленькую сумму. Решил сделать тебе незабываемые выходные. — Такой девичник, знаешь… какого не было ещё ни у кого! — Прощание с незамужней жизнью! — Альбина рассмеялась. — Кто-то идёт в бар и напивается, кто-то заказывает стриптизёра, тебе этого было бы очевидно недостаточно. Всё это полная ерунда. Тебе нужно было что-то особенное. Шо. У Холли ёкнуло сердце. Отложив вилку и проглотив кусочек маринованной спаржи, она отвела взгляд и вытерла рот салфеткой. Хотелось бы ослабить шнуровку у платья или напиться допьяна, но ни того, ни другого сделать было нельзя — и она просто слушала. — Ты знаешь, его друг — какая-то большая шишка в «Делосе», — заговорщически подмигнула ей Кэролайн. — Со сценаристами они придумали для тебя целый сюжет. — Отдельную ветку. — Такой ещё нет ни у кого! Это экспериментальный сценарий. Называется — «Индеец Шо и малышка Холли». Малышка Холли. Как же она не догадалась. Она мучительно потянулась за вином, отпила ещё и посмотрела влажными глазами на красивую люстру, низко свисавшую с потолка. Люди кругом оживлённо беседовали, пили и ели, все были счастливы, все радовались потраченным деньгам. Почему тогда ей так плохо? — Представляешь, они даже придумали тебе название? — Это жестоко, — едва слышно сказала Холли, думая о том, что всё испытанное было всё же игрой. Тут же она обрушила на себя весь гнев, всю ярость и отчаяние, которые испытывала целый день. А о чём ещё она думала?! Что робот каким-то невероятным образом что-то почувствовал к ней? Идиотка. Боже, идиотка! — Нет, на самом деле, в твоём квесте никто не пострадал, — поморщилась Кэролайн. — Всех хостов забирают на ремонт, потом стирают память. — Стирают память, — эхом повторила Холли и побледнела. Шо тоже сотрут память? Он не вспомнит её? Это больно, потому что она будет помнить всё, в отличие от него. Почему Карл так поступил с ней? — Он хотел сделать тебе приятное, — недоуменно сказала Альбина. Похоже, Холли спросила это вслух, даже не заметив. — Ты знаешь, эти эмоции. Они как настоящие. — Куда уж мне не знать, — грустно сказала Холли. — Когда я была там, казалось, всё это происходит со мной взаправду. Будто я перенеслась на машине времени в совершенно другой мир. Но потом всё снова возвращается на круги своя, — ободрила Кэролайн. — Это были потрясающие выходные. — Совершенно потрясающие! — подхватила Альбина. — И я предлагаю за них выпить, — продолжила Кэролайн и подняла бокал вина. — За них — и нашу молодую милую невесту. Холли, детка, это твой праздник. Мы здесь только ради тебя! Холли казалось, в бокале вместо вина была кровь. Пить она не хотела, но осушила всё до дна, правда, знала, что захмелеть всё равно не сможет.

5

Итак, всё игра. — Почему я не догадалась сразу, — пробормотала она, устало подымаясь по лестнице в свою комнату. Нога страшно болела, хотя лечебная ванночка очень помогла — лодыжка почти зажила: несмотря на имитацию Дикого Запада, лекарства здесь были настоящими, современными. Подруги разошлись по комнатам. Обе чувствовали: что-то с Холли неладно, она не выглядела радостной — но они решили, что ей просто требуется отдых и немного осознания, что всё это не взаправду. Ничего. Всё будет в порядке завтрашним утром, когда они сядут на поезд и отправятся обратно, по железной дороге через Двенадцать Тоннелей вместе с остальными посетителями парка — чтобы насладиться в последний раз пейзажами этого мира. Холли устало провернула ключ в своей двери, вошла в комнату и не стала включать свет. Не разуваясь, она прошла к кровати, а потом, подумав, мимо неё — к окну, чтобы выглянуть наружу и посмотреть на ночное небо, уперевшись ладонями в подоконник. — Боже, — прошептала она, разминая шею. — Боже. Вдруг она почувствовала тонкий ветерок, овевавший руки, и присмотрелась к окну. Рама была не до конца закрыта, шпингалет поднят. Холли медленно подняла взгляд на стекло. Позади неё тлела чернота комнаты, но там, в ней, она разобрала чей-то силуэт в углу. Она была не одна и теперь знала это. — Кто здесь? — ровно спросила Холли, напрягши каждую мышцу в теле. К ней подошли. Не оборачиваясь, она слышала тихие шаги, а затем ощутила прикосновение к своей талии — и чья-то ладонь скользнула ей на живот. По одним только этим касаниям она сразу поняла, кто это был, и выдохнула. Тогда же не она сама поглядела назад — это её стремительно развернули, толкнув от окна к стене, и Шо навалился сверху, подхватив её под бёдра. Он впился губами ей в горло, затем резко опустил голову к груди и жадно поцеловал поверх тонкой ткани: если бы Клай удумал сделать такое губами и языком — сжимать её плоть почти до боли, кусать до следов на коже — она бы оттолкнула его и сказала что-то резкое. Только охнув, Холли обняла Шо за затылок и шею и вжала его лицо себе в грудь еще крепче, не желая отпускать. Он упёрся коленом ей между ног, отодвинул в сторону повязку. Ноговицы совершенно ему не мешали. Холли не сумела ничего сказать, никак воспротивиться — но она и не хотела. Она понимала, что сейчас произойдёт, и опустила руки на плечи Шо, обняв его, чтобы не упасть. Он снова взял её под бёдра, стиснул ляжки в пальцах — Холли не сомневалась, что на них останутся следы — и, задрав юбку, стянул бельё. Холли простонала лишь имя, когда он оказался внутри — и зарылась лицом ему в шею, вся содрогаемая мощными, глубокими толчками. То, что происходило, казалось нереальным. Как он здесь оказался, зачем пришёл? Как пробрался в город, как проник в комнату незамеченным? По-прежнему удерживая Холли на весу, Шо вышел; над губой его блестела отпотина, кожа была холодной и мокрой, и Холли, целуя его под подбородком, ощутила солоноватый вкус на губах. Шо сделал пару шагов к кровати: комнатка была крошечная; затем уложил девушку, лёг поверх неё, оперевшись на колено. — Что ты так смотришь на меня? — спросил он тихо, заметив этот взгляд. Взгляд, полный обречённого беспокойства, прямо на себе. — Поражена, что ты здесь. Шо поджал губы, покачал головой. На его плечах Холли уже заметила белёсые следы от своих коротких, но острых ногтей. — Я же сказал, номен-энте. — Что это значит? Он склонился над ней, расшнуровывая ленту на платье и полностью снимая его. Холли задохнулась, потому что в это время он снова вошёл; прогнувшись навстречу Шо в пояснице, она услышала как сквозь толщу воды: — Я скажу тебе завтра, когда заберу с собой. Боже, Боже. Она знала, что уедет на утреннем поезде. Сердце зашлось от тоскливой, сладкой боли. Зная, что от этого она точно расплачется, Холли всё же спросила: — А как же мой жених? Шо посмотрел на неё так, что ей стало на мгновение не по себе. Он сгорбился; в темноте блики от луны возле его зрачков мерцали тусклым металлом. Как странно, что именно теперь Шо был впервые похож на робота. Взяв Холли за горло ладонью, он притянул её ближе; упал сверху, холодно сказал: — Пусть катится ко всем вашим дьяволам. Ты моя. От его толчков тело Холли каждый раз пронзало искристое чувство невероятной близости, которой не было еще ни с одним её партнером. Она понимала: это потому, что с Шо её поместили в такую обстановку, и он вёл себя с ней так, что невозможно было не влюбиться. Ум её это осознавал. Сердцу было ещё больнее прежнего. Теперь она знала: это Карл Манфред купил ей Шо как аттракцион, как последнее приключение для незамужней девушки, не познавшей сильных страстей и глубоких чувств. Сейчас, стиснув бёдра Шо ногами и скрестив лодыжки, чувствуя, как ритмично содрогаются мышцы на его ягодицах, как трётся о них её живота его лобок, покрытый жёсткими волосками, как он — не длинный, но перевитый венами и широкий — погружается в неё и выходит точно так же полно, оставляя на внутренней стороне шелковистых бёдер Холли капли пота и смазки их обоих. В голове у нее пульсировала только мысль, каким невероятно живым они создали Шо — и она, ощутив его оргазм, не кончила сама, но покрыла поцелуями его смуглое лицо. Холли наконец поняла, что это означало — заниматься любовью. Он спустил в неё; она не представляла, что это была за жидкость — по первым ощущениям похожая на мужскую сперму. Должно быть, какая-то особая синтетическая смазка. Шо не остановился: тяжело дыша, он продолжил двигаться, проскальзывая ещё глубже. Холли по-прежнему лежала под ним, не меняя позы и отчаянно цепляясь за мужчину, которого так сильно желала — и вдруг вспомнила, что Клай всегда стремился чаще менять позы; она никогда не успевала ничего почувствовать в одном положении, когда он менял его на что-то другое. Почему теперь, в этой почти механической, звериной близости, похожей на сцепку, она горит изнутри? Удовольствие накатило на неё со всей мощью приливной волны, бегущей от ног до макушки. Когда Шо вколотился в неё трижды — быстро, слитно и резко — она сжала его в объятиях так крепко, как могла, и, окунувшись во тьму, вынырнула из неё, что-то жарко шепча ему на ухо. Шо слушал. Он тихо шепнул и ей — завтра я заберу тебя. Затем вышел. Член, более тёмный, чем всё тело, гладко поблескивал; бока Шо высоко вздымались, широкие поперечные мышцы живота, нависшие над бёдрами, были мокрыми от пота. Он лёг возле Холли и прикрыл глаза, пока она прильнула к нему, целуя в губы. Она уже знала, что не останется, и слёзы катились по щекам, неостановимые и совершенно безнадёжные. — Ты всё же вернулся ко мне, — сказала она с болью в голосе, — вернулся! Он шутливо толкнул её, перевернул на живот и навалился сверху, обняв Холли. — Это хорошо? Она простонала «да», взяла его руку, целуя в ладонь. Шо умостил голову на её плече, согревая Холли своим теплом. — Ты не сожалеешь, что жених тебя не получит? Она расплакалась и покачала головой. Сердце казалось изорванным в клочья. Шо прикрыл глаза; он явно устал и хотел уснуть здесь, с ней, но Холли пихнула его в бок и заставила лечь на спину. Это он думал, что теперь у них есть всё время мира: Холли знала, сколько им отведено на самом деле. Семь часов до утреннего поезда, семь часов до рассвета. Выцеловывая на его теле дорожку всё ниже, она любила его, как умела и могла, и только через час, пригревшись в руках у Шо, уснула, не желая просыпаться.

6

Когда она встала, его уже не было. Шо оставил свой запах, смятые простыни, остывшее, липкое семя на бёдрах Холли — и рваную рану в груди. Поднявшись и накинув блузку на плечи, Холли посмотрела в окно, на занимающийся рассвет, понимая, что Шо ушёл потому, что должен был. Так был прописан его сценарий, согласно которому он и сказал всё, что был должен. Теперь его программа обновилась; он не принадлежал сам себе, и тем более не принадлежал ей, своей Холли, которой было пора собираться на поезд. Всё, чего она хотела — свернуться на постели калачиком и разрыдаться. Спасибо, Карл, теперь я всё поняла и почувствовала, и мне очень больно. Пришлось вставать, умываться, подмываться, одеваться, и, дрожа как при лихорадке, покидать свою комнату. Холли в серой юбке и блузе, встретившись с подругами в коридоре, была ни жива ни мертва — так, тень себя, девушка с тоскующим взглядом. На город она почти не смотрела; до железнодорожных путей доехала на двуколке и всю дорогу молчала, прокручивая в уме то, что случилось ночью. И в поезде, обдавая дыханием запотевшее от утреннего холода оконное стекло, она смотрела на станцию, а потом, когда состав тронулся, на пейзаж, замелькавший перед глазами. По пассажирам начали разносить завтрак. Люди прощались с Миром Дикого Запада и увозили с собой воспоминания. Холли, прощаясь, оставила здесь сердце.

7

Шо плохо помнил, что было после того, как уснул. Холли мирно дремала на его плече, прижавшись лицом к груди, и была такой тёплой и податливой, что ему самому стало тепло от её близости — но затем всё изменилось. Глаза Шо остекленели. Он мягко убрал Холли от себя, оставив её на постели, а сам поднялся, оделся и спокойно вышел через дверь. Спустившись по лестнице и выйдя из гостиницы, он направился туда, где должен был попасть в руки специалистов, чтобы очистить и отшлифовать свой блок управления; свою Жемчужину контроля гибким симпатическим разумом. Как заворожённый, Шо остановился неподалёку от гостиницы и застыл, совершенно не двигаясь, когда к нему подошли двое. Следующее воспоминание, обрывистое и похожее на смутный кошмар — чужие голоса. — Когда он увидел бандита Дэрри с Бэдлендс в комнате — знаешь, что он сделал? — Чёрт возьми, ну и бардак. — Шо просто бросился на него. Дэрри сидел себе на стуле, мы уже поковырялись в его мозгах, здорово поковырялись, и подчистили личико, чтобы он был снова как прежде симпатягой. Но тут заходит Шо и… — Это он всё сделал? — Не представляю, что это было. — Он свернул Дэрри челюсть. Он бы отстриг ему голову такими ударами. Я клянусь, он был неуправляем. Шо вспыхнул. Бандит из Бэдлендс. Тот, который хотел убить его и поиметь Холли на его глазах. Дрогнув кончиком мизинца, обнажённый Шо, сидевший на стуле в стеклянной комнате, безразлично подумал: Холли? Кто такая Холли?