Индеец Шо и малышка Холли

Молчи, мой друг.

Огонь огнём встречают,

Беду – бедой, и хворью лечат хворь.

Круженьем вспять круженье прекращают,

И ты с бедою точно так же спорь.

Схватить старайся новую заразу,

И прежняя не вспомнится ни разу.

Уильям Шекспир, Ромео и Джульетта

Удар о камни, гранитная крошка, сыпящаяся сверху, и тихое похрапывание лошади… Всё смешалось в памяти и кануло во тьму, когда на голову упало небо. Затем — смолкло и стихло. Стало беспросветно чёрным и замерло. Только мерно капала с потолка вода. Холли очнулась в кромешной темноте. Где она? Забыла. Аух-х-ррр, голова раскалывается, а этот странный хрипящий звук — он вырывается откуда-то из груди… совсем как папин храп, когда тот забывается и спит в кресле за рабочим столом. Кресло большое, мягкое, кожаное. Холли мягко щупает его, и ей хочется, чтоб снова было пять, когда её главная мечта — заполучить это чудовищно огромное кресло себе… Ау-хр-р-р… Глазам пришлось привыкать к обстановке. Холли медленно подняла руку: она казалась пудовой. Затем моргнула набрякшими веками и устало посмотрела вбок, но снова не увидела ничего. Затем Холли с трудом потёрла лоб и опустила руку. Пальцы касались грубых шершавых камней. Здесь было холодно и промозгло, и кожа мигом покрылась мурашками. Она не имела ни малейшего понятия, что с ней, первые несколько минут, а затем в памяти всплыл чудовищный оползень. Она как секунду назад услышала в ушах гром конских копыт и звонкое тонкое ржание, и кажется, земля всё ещё гремела под ней, отдаваясь внизу далёким мощным гулом и вибрацией в ладони, прислонённой к шероховатым камням. Болезненная пульсация откликнулась молоточным боем в голове и висках. Холли плотнее свилась клубком, прижала колени к ногам и сцепила зубы. Эту тупую, ноющую боль хотелось избыть, и Холли дрогнула, лишь теснее обняв себя ладонями. А потом тёплая рука коснулась и обняла её за плечи, поднимая с камней. Голос эхом отозвался в висках, но сначала Холли не разобрала ни одного слова. Он был низким, тревожным и таким же вибрирующим, как все прочие звуки. Всё смешалось в многоголосый гул, и она поплыла в нём, как в невесомости, плотно сомкнув веки. У неё сотрясение? Возможно. Кто и куда её двигает? Неясно. Правда, она сразу поняла, что это был мужчина. У женщин не бывает таких рук и таких голосов. Он цокнул языком и бережно погладил Холли по голове. После осторожно посадил, прислонив к холодной каменной стене. Света не было, но между плотно сомкнутых век щёлка стала шире, и Холли сощурилась, начиная впервые различать что-то вокруг. Но это было недолго: глаза сами собой закрылись. Её губ коснулась влага. Показалось, что вместе с ней вернулась возможность дышать. Распухший язык заворочался, стукнулся о зубы, ударил спинкой в отёчное нёбо. Холли застонала и устало коснулась воды, которую индеец протянул ей в большой коричневой ладони. Пока она забыла, что это был он, и слепо верила, как тому, кто оказался рядом, когда ей было плохо. — Пей, — сказал он с мягким акцентом. И снова смолк. Она бездумно припала к его ладоням губами и коснулась воды. Прикрыв глаза, почувствовала, как он снова погладил её по макушке. Поит с рук, как кобылу. Потом её снова начали двигать, и сидеть стало куда удобнее прежнего. И кажется, Холли даже смирилась со всем, что происходило, пока не вспомнила — тот индеец с ручья! Это из-за него всё случилось, из-за него она попала в беду! Холли поджала губы и сначала решила, что не будет пить, но сразу же подавила глупую гордость: у неё горло разодрало от жажды. Когда ледяная вода полилась по глотке тяжёлым камнем прямо в пищевод, она открыла глаза шире, будто ей вкололи адреналин. Где же её гид?! Неужели её никто не хватился?! Мустанги… ручей… и он крикнул — лье! — тогда лошадь помчала. Постепенно начиная привыкать к темноте, она смогла различить коричнево-серые острые скалы вокруг себя, камни разных форм, пласты шельфа под своими ботинками, и ещё — его длинные ноги прямо перед собой, облачённые в ноговицы из бизоньей шкуры и украшенные бахромой и замысловатой вышивкой. Потом были выстрелы. Люди, что кричали звонко, как птицы. Другие, в ковбойских шляпах, стреляли им в смуглые груди, и птицы падали с сёдел. Белые били без промаха и урона тоже не получали… они были бессмертны в этом чёртовом парке. Она не сразу поняла, что сидит совсем не на голых камнях, а у него на руках — и, когда сообразила, попробовала вскочить. Перестрелка с белыми! Ручей! Он похитил её! А затем Холли вдруг укололо прямо в висок понимание, что он только лишь робот, и ей стало чуть спокойнее. Наверняка из-за этого камнепада сработал важнейший закон робототехники: робот или андроид не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинён вред. И эти законы перекрыли какие угодно сценарии, потому что всё, что было важно сейчас для этого робота, игравшего роль индейца — обеспечить Холли безопасность. Но сидеть в обнимку пусть даже с роботом, но с собственным похитителем, она не намеревалась. Холли потихоньку пошевелилась и всё же подумала встать. Он ей совсем не препятствовал. И ничего не сказал, когда она, покачнувшись, поднялась на ноги и придержалась за стену. До того всё тело было в странном оцепенении. Теперь она снова хорошо почувствовала собственные руки и ноги, хотя кончики пальцев сильно кололо, как после судороги. Холли подумала, что она долго лежала в одной позе, потому всё и онемело. Она попыталась сжать ладонь в кулак, но ничего не вышло — только руку до локтя охватила странная слабость. Индеец молча наблюдал за ней и пока бездействовал. Он прислонился широкой спиной к отсыревшей стене, равнодушно посматривая вроде бы в сторону, но Холли чувствовала — всегда на неё. — Как долго мы здесь… — она поморщилась, не договорив. Неприязненно обвела взглядом каменный капкан. Снова села, потому что больше держаться на ногах не могла. Индеец пожал плечами. — Точно не знаю. — Несмотря на угрожающий вид и внушительный рост, его голос был удивительно мягким, как и акцент. Или так казалось из-за тона? — Здесь нет света. Ты была без сознания. Попей ещё. Придержав её за затылок, снова коснулся большой ладонью губ — но Холли отвела руку, тыльной стороной толкнув запястье вот чёрт, на ощупь такое же, как настоящее. Обычно это не смущает, но не сейчас — не то самое «обычно». Это не просто андроид, а настоящий-мать-его-робот. Да, их делают мягкими на ощупь, а ткани призваны имитировать человеческие. Но в случае с этим роботом было что-то невероятное. Всё, всё до микропор на коже, трещин, заусенцев и мозолей, всё до пигментных пятен и неровного загара — идеальное в своей неидеальности. Всё — живое. — Спасибо. — Сказала она медленно и громко. — Больше воды не нужно. Он убрал руку, склонился к небольшому источнику, журчащему по камням, и припал к нему губами, помогая себе ладонью. Пока он тихо пил, Холли лихорадочно соображала. Выслали за ней поисковые отряды или нет? Хватились ли её пропажи? У них здесь всюду должны быть камеры. Дроны. Служба безопасности, в конце концов — незримые, пристальные наблюдатели парка, обязаны были увидеть, что один из сценариев дал сбой! Кто-то же должен был прийти на помощь, разве нет? Холли поняла, что начинает паниковать, и попыталась снова воззвать к логике. В конце концов, если так посудить — это всё бутафория. Ненастоящая пещера. Здесь обязательно должны быть ходы для рабочих, коридоры, производственные лифты. Хотя бы что-то! Чёрт возьми, и что это за парк такой, где то обвал, то оползень, то роботы сходят с ума, то сценарии у посетителей путают! Надёжность и безопасность?! — Когда выберусь отсюда, — проворчала она и поднялась, отряхивая бриджи, — напишу такой разгромный отзыв… Индеец поднял на неё взгляд. — Нет! Лучше сразу подам в суд! — решила Холли и осмотрелась. Пещера была маленькой и узкой. По правую руку — нагромождение тяжёлых камней. По левую — отвесная и почти гладкая влажная стена. Подумав о мести владельцу парка, Холли почувствовала себя до смешного лучше — настолько, что подошла к валунам и попыталась так и этак поднапрячься и сдвинуть их, налегая на камни и то и дело цокая языком. Индеец склонил на плечо голову, сложил на груди руки. Он не двинулся с места и слушал, как Холли почём зря поносила бестолковых инженеров парка. Бесполезно! Тяжёлые и очень настоящие, камни не поддавались, и Холли только ногти себе обломала. Выругавшись, она пнула один из острых осколков и шикнула: нога под ботинком откликнулась глухой болью. — Чтоб тебя! А затем спиной почувствовала чужую улыбку. Даже не так; не улыбку, нет, — ухмылку, широкую и понимающую. — Что здесь смешного? — буркнула она, обернувшись через плечо. Индеец действительно ухмылялся, наблюдая, как странная белая мечется вдоль стены. — Ты, — не мешкая, ответил он. — Ты очень смешная. — Ах, раз так… — Она решительно повернулась к нему. — А ну, поднимайся! Хватит сидеть как истукан. Она надеялась, что инженеры «Мира Дикого Запада» предусмотрели в своих роботах дополнительный поведенческий сценарий в случае таких аварийных обстоятельств, как это. — Давай, приходи уже в себя и делай, что должен! — А что должен? — с кряхтеньем он действительно встал и выпрямился, сразу оказавшись выше Холли — выше чем на голову, вообще-то. — Вызволяй нас отсюда! — всплеснула она руками. — Даже не знаю. Сделай что-нибудь! Подай сигнал SOS. Он непонятливо, хмуро моргнул. Он ни черта не понимает, чего она хочет от него. Но ведь это ненормально. Робот обязан работать по специальным протоколам в экстремальной обстановке, и неважно, какой сценарий он отрабатывает до этого! Иначе — какой, к дьяволу, это продукт высоких технологий?! Он же нарушает любые установленные регламенты. — Свяжись со своим начальством или службой безопасности. Давай! — она сделала к нему шаг и решительно щёлкнула пальцами прямо перед смуглым лицом, раскрашенным в чёрные, белые и красные цвета. — Очнись уже, ковбой! У индейца ожесточился взгляд. В нём появилась странная надменность. Перемена произошла за секунду, и Холли не успела ничего сделать, как он схватил её за запястье и больно сжал. — Я не ковбой, — он помрачнел и с вызовом вздёрнул подбородок. Из-за этого в ямочку на нём легла густая тень. Косы, перемешанные с распустившимся, длинными волосами, упали на плечи. — Ковбои нас сюда загнали, как койотов. Ковбои здесь чужие. Никогда не называй меня так, как называешь их, если тебе дорог твой язык. Иначе я тебе его отрежу. Холли рванула руку на себя, и он резко отпустил. Сощурился. — Откуда мне знать, на что ты обидишься? — Обычное дело для белых, — холодно сказал индеец. А потом, помолчав, добавил. — Вы не думаете об обидах. Вы ни в чём не разбираетесь, вы прёте напролом, как взбесившиеся быки. Ничего не спрашиваете. Хотя я бы ответил. Холли фыркнула. А он добавил: — Тебе надо меня звать — так зови моим именем. — Он приложил к груди ладонь. — Шогодайяс-овэйса. Он это сказал с какой-то тихой торжественностью, будто делал ей одолжение, конечно, не надеясь, что она это своим скудным умом поймёт. Право слово, куда ей! Она не знает и простых вещей. К белым нужно быть снисходительнее. — Господи, — пробормотала Холли, потерев синяк на лбу ладонью. — Час от часу не легче. Мало мне было похищения и оползня, теперь ещё и это. Что за имя у тебя такое? — Обычное, — с достоинством ответил индеец. Вместо того, чтобы активировать программу, положенную в таких случаях, как этот, он надумал поиграть с ней в благородного дикаря! А может, этот робот сломан? Тогда ей остаётся надеяться лишь на службу безопасности и ответственность её гида. — Ладно, Что-то же оно значит? Определённо, да. Его это немного уязвило, потому что переводить имена хозяева этих ручьёв и каньонов не любили — никто б не полюбил, потому что в этом был какой-то обидный тычок, снисходительная попытка его понять, и он вспоминал, что белые пришли на его землю и делают на ней, что хотят. Они пришли к нему, — её соотечественники и она сама, — заявились на его родину с оружием, пришли, незваные, за смертями и землями, но языка его не знают и учить его, чтобы понимать, не собираются, хотя это он тут хозяин. Не они. Они косны и безрадостны. У них имена подобны камням: тяжело и коротко падают наземь и остаются неподвижны. Их имена растворяются в воздухе, как дым раскуренной еловой лапы. Но куда понять тем, кто жжёт костры, чтобы греться, и не любуются дымными кольцами? Свирепо взглянув на белую с её командорским тоном она не собиралась отступать и была очень в каждом слове преисполнена уверенностью в своей правоте он всё же снизошёл до объяснения: — Пугливый Дрозд, вот что оно значит. И Холли ухмыльнулась, качнув головой: — Тебе подходит. Она не успела договорить. Как она смеет?! Злая и усталая, она получила травму и непередаваемые впечатления от первого же дня в парке — и ей было откровенно всё равно, что там думает и чувствует чувствует, да-да, очень смешно робот. Но он шагнул к ней и очень уверенно взял за горло большой сухой шершавой ладонью. Над именем смеяться не может никто, каким бы оно ни было. Имя дают знамения Великого духа. Оно свято. И сжал так, что Холли попятилась и заскулила. И на секунду он показался ей живее всех живых и оскорблённее всех оскорблённых. — Послушай, ты, — сказал, как выплюнул, — билэгээна… Не смей насмехаться надо мной. Поняла? Не смей снисходить до меня. Мы с тобой сейчас вдвоём здесь, только ты и я. Тыкать в злого медведя палкой очень опасно. А я сейчас зол. Длинные мозолистые пальцы сжались на тонкой шее. Захочет — раздавит. Он без труда её обхватил, притянув Холли к себе — напуганную и жалкую. Роботы никогда не позволяли себе такого. Роботы не должны поступать так. Это было запрещено. Это было запрещено! Она впала в оцепенение, неспособная сообразить, какого чёрта тут творится, и смотрела ему в глаза, удивительно живые и жестокие. Три закона робототехники, они простые, как истина, они святы для роботов, как слово Библия для католика. Какого же чёрта тогда происходит прямо сейчас?! — Я могу выйти отсюда один. И сказать остальным, что вошёл тоже один, — процедил он. — Никто и не спросит о тебе. Понимаешь, о чём я, аскук? — Кто такая аскук? — прошелестела она. Холли до конца не верила, что индеец убьёт её, ведь он ненастоящий. Он не человек. Но вместе с тем что-то скребло в груди. Странный испуг, потому что он говорил так уверенно… Дрозд с отвращением взглянул на неё и не сказал больше ничего по-английски, только долго и замысловато выругался на своём. А затем резко отпустил её шею, словно змею в сторону откинул, и мрачным уселся у стены на прежнее место.

***

Холли не знала, сколько ещё они пробыли в той пещере. Дрозд молчал; молчала и она. Оба были мрачны, но каждый — по своей причине, и главной причиной, по которой Холли особенно нервничала — что будет дальше, если у этого ненормального робота случился программный сбой, а служба безопасности и не вздумает её искать? Дрозд забился в углу, отвернулся от Холли и возился там, в тени камней. Всё, что было на нём из одежды — костяные ожерелья и кожаные шнурки на шее, повязанные вроде чокеров, и пёстрые кофейно-чёрные перья в волосах. По пояс обнажённый, он нагим не выглядел из-за раскраса поверх груди и живота. Руки и плечи его тоже были красно-чёрными, а белые, точно пепел, мазки на теле делали рисунок ещё более устрашающим, точно скелетные кости. Косы и спутанные пряди лежали на широкой спине. Холли почудилось — на его замшевых легиннах было влажное пятно на бедре. Но здесь так темно, что она может и ошибиться. — Что там у тебя? — хмуро спросила Холли, не выдержав, когда услышала, как Дрозд тихо засопел. Конечно, он не ответил. Только сел, горбясь, ещё ближе к стене. Это робот, детка. Просто робот. Не обращай внимания. Они сделали его человечным, они даже накачали его тело кровью, чтобы во время всяких развлечений он правдоподобно падал, истекал ею, умирал и был похож на обычного мужчину, потому что людям неинтересно стрелять по болванкам за такие охренительные суммы. Он закряхтел ещё тише, но как-то надрывнее. Холли поёрзала и не выдержала: — Ну?.. Он молча зачерпнул ладонью воды, и Холли мельком увидела его блестящую красную ладонь. Она так и знала. А что, если его как-то повредили? Может, стоит посмотреть, что с ним? Может, поэтому он ведёт себя так странно? Она встала и, придерживаясь за разбитую голову, медленно подошла к нему. Коснуться не решилась, зато уверенно сказала: — Я могу посмотреть. У меня есть опыт в… Как бы это назвать иначе, чем починкой? — …во врачевании. Он стих и раздул ноздри. Помолчал, раздумывая над словами Холли. Потом бросил через плечо: — Я не доверяю вашему врачеванию. И тебе. Говорил неторопливо, но жёстко. Затем добавил: — Мой дед, Дикий Конь, был здоровым и крепким мужчиной. Он не болел никогда. Но потом сюда пришли первые поселенцы — на наши земли. Они болели множеством болезней. Были слабы. Были голодны. Измождены долгой дорогой. Холли знала, к чему он вёл. Она опустила глаза. — С собой они привезли лихорадку и оспу. Всё это прописано в его сценарии, но он искренно верит в сказанное. Он думает, это правда, потому что помнит так. — Всё его лицо было обезображено, — Дрозд повернулся к Холли и провёл ладонью от гладкого смуглого лба до раскрашенного подбородка, — рытвинами и ямами, оставленными оспой. Он болел очень тяжело. Думали, не выживет. Холли всё ещё молчала. То, что Дрозд делал долгие паузы, не значило, что он больше не хотел говорить — она это чувствовала и не решалась перебивать. — К нам в племя пришли ваши люди. Дикий Конь впустил их в свой типи. Он умирал, и ему было совсем нечего терять. Среди них была одна женщина — с золотыми волосами, голубоглазая. Он оценивающе окинул Холли взглядом. — Красивая. Не как ты. — Ну хватит! — огрызнулась она и заметила на его лице самодовольную улыбку. Всё же он её достал. — Не хочешь — пожалуйста, я не настаиваю! Сиди и кряхти себе на здоровье. Но если умрешь от заражения крови… Он должен понимать логичные доводы, не так ли? — …или от кровопотери — имей в виду, мне не нравится мысль, что я останусь здесь одна. Это она сказала так честно, что Дрозд выпрямился и задумался. — Только и всего. — Только и всего, — эхом повторил он и опустил тёмные глаза, глядя в пустоту. У него в боку засела пуля. Холли сразу это поняла — когда увидела залитое кровью тело и характерную пулевую рану. Похоже, Дрозд был по сценарию запланирован крепким и выносливым малым, а ещё — крайне терпеливым, потому что он чувствовал всё, но терпел боль и не показывал, что ранен. «Сначала он позаботился обо мне, хотя явно не питал ко мне добрых чувств» — машинально подумала она, присев рядом с Дроздом. Он уселся удобнее, вытянув ноги и откинувшись к стене спиной. Весь мокрый и гладкий от катящегося пота, терпел и сейчас боль, когда Холли пошарила по бриджам и ножа в ножнах не обнаружила. — Ты забрал моё оружие? — сузила она глаза. — Тебе оно ни к чему, — презрительно парировал Дрозд. Высокий ирокез, украшенный перьями, придал ему сходства с нахохлившейся птицей. — Верни, — велела она. — Нож мне нужен. Он понял, зачем, но за клинком полез не сразу. Недоверчиво глядя на Холли, прежде пригрозил: — Если захочешь убить меня, или сделать хуже… — Больно надо. — …если я усомнюсь, что ты мне помогаешь, а не наоборот, — он многозначительно помолчал. — Я сломаю тебе шею одним ударом. Она посмотрела на его тяжёлые руки с литыми мышцами, изрытыми змеящимися венами. И кивнула. — Охотно верю. Он прилёг на локти, раскинулся перед Холли. Он был куда выше неё, и сейчас она чувствовала себя отважным доктором, который лечит огромную раненую пуму. Она коснулась рукой его бока, почувствовала, что кожа уже воспалена. Бок горел. — Неудивительно, что ты такой злой, — пробормотала она. Дрозд вздрогнул и оскалился, шикнув что-то на своём, на маскогском, сквозь белые зубы. — У тебя очень скоро и галлюцинации начнутся. Сколько мы здесь пробыли, пока я была без сознания? — Несколько часов, — сказал Дрозд. — И ты не пытался себе помочь? — Пытался, но… — он запнулся и смолк, откинув назад голову. На шее ярко выделился кадык. Вряд ли роботы могут помогать себе самостоятельно. Она не до конца понимала, как здесь всё устроено, но проникающие и сквозные ранения они явно не исцеляли сами — возможно, в сценарий вмешивался кто-то из работников, либо такого робота забирали с собой, чтобы починить… но если он вдруг наткнётся в собственном мясе на деталь рабочего механизма, что тогда? Холли с опаской посмотрела на Дрозда. Потеря сценарной идентичности — страшная вещь, ведущая к девиантным отклонениям в поведении. Возможно, поэтому индеец так и не смог вынуть из себя пулю. У него стоит на это блок, и хост не может обойти прямой приказ и вложенную создателями установку. — Будет сначала больно, а потом — легко, — сказала она. Дрозд презрительно хмыкнул. — Думаешь, из меня никогда не вынимали пули? Да, это точно сценарий. — Полежи молча, храбрец, — сказала она и взяла у него из руки нож. Он мягко вложил его ей в ладонь, задержав на рукояти пальцы — и встретился с Холли долгим, внезапно посерьёзневшим взглядом. — Я уже благодарен тебе, — сказал он и замолчал. Холли осторожно взрезала плоть. Надрез этот тонко облился кровью: она потекла на пальцы, на край повязки, на легинны. Дрозд застонал, и только — а Холли уже раскроила рану глубже. — Держись, — предупредила она. Рана не была слепой и чистой, как она ожидала. Нет. Это был кровавый фарш из мяса и разорванных капилляров, глубокая сизая гематома прошла уже до рёбер, и оттуда постоянно текла кровь и что-то ещё — жидкое и белёсое. Дрозд дёрнулся всем телом и едва не свалил Холли с ног. — Тихо, эй! — она знала, что лежать тихо почти невозможно. Чёрт, как бы отключить в нём тонко сымитированную, словно у человека, ЦНС? Как бы лишить его чувствительности, сделать обычной, бесчувственной машиной? Холли скрипнула зубами. Она знала фишки и секреты киберлайфовских андроидов, но у этого — чужого робота из таинственного Делоса, который не раскрывал своих тайн, — она не рискнула бы делать хотя бы что-то, поскольку не знала, к какому результату придёт, и придёт ли в принципе. — Я нащупала её. Она большая, и её странно разорвало и расплющило. Мне бы щипцы, — сказала она сочувственно, — или пассатижи. — Пасса… что? Холли покачала головой. — Трудно вынуть пулю ножом. — У нас нет ничего другого, — прохрипел Дрозд. Холли закусила губу. — Вырежи её, хорошо? — Я бы легко это сделала, если бы умела, — огрызнулась она. Вдруг Дрозд ехидно улыбнулся, хотя был белее мела. — Ну так ты же сказала, умеешь врачевать. Она глубже вспорола рану, словно в отместку за его слова, и он снова застонал, уронил затылок на камни. Дрозд отчаянно пытался не шевелиться и не изворачиваться, но не получалось — боль была сильнее. Она жгла, мучила, она терзала, и всё, о чём он мог думать — только бы это уже кончилось. Пожалуйста, пусть кончится. Пусть кончится быстрее. Как можно быстрее. Сейчас. И Холли приказала себе помнить, что он — робот. Он не умрёт, даже если она как следует поворошит его рану. И Господь Всевышний, как же этот воинственный субъект орал и пинался! Холли знала, что по правилам нужно сперва дренировать рану. Были бы при ней пинцет и спринцовка, но нет — ничего, кроме ножа и тусклого света, к которому глаза кое-как привыкли. Она слишком плохо видела и действовала почти наощупь. Набегавшая кровь мешала тому, чтобы найти заново пулю. Это место постоянно ускользало, она его теряла, пальцы скользили, и в конце концов Холли испугалась, а не нащупала ли края пробитой кости вместо пули? — Ничего не будем мы с тобой вырезать, Дрозд, — сказала она, с чувством пнув его в ляжку, когда он сильно лягнул её. — Лежи! Я справлюсь и так. Она развела пальцами края раны. Дрозд жалобно взвыл. — Не двигайся! Возьми себя в руки, иначе будет хуже! — рявкнула Холли. Помни. Это. Только. Чёртов. Ро… По пулевому каналу она нашла и упёрлась остриём ножа во что-то твёрдое. В боку у индейца нарывало. Боль была такой, что он хотел уже просто умереть — и в один момент даже потерял сознание, потому что стих и смолк. И Холли выдохнула. Наконец-то. Она поддела пулю, подцепила её и осторожно ковырнула. Кровь пошла сильнее; края раны показались чёрными. Пуля, по счастью, засела неглубоко. Холли вытащила сначала длинную окровавленную нитку от повязки Дрозда. А затем что-то в её мокрых от крови пальцах загорелось красным. Пока саму не стошнило возиться в этом дерьме, быстро промыла из ручья кровавую дыру в боку. Сердце тревожно забилось. Что она достала из раны Дрозда? Это непохоже на пулю. Затем стянула свою блузку и хмуро посмотрела на шнуровку. Вот и она сгодилась. Холли исполосовала длинный край блузки на бинты, оставшись в одном только бело-голубом корсете — и срезала шнуровку тоже, затем оделась. Пусть теперь рёбра и живот видны, но зато она вполне прилично перевязала Дрозда и закрепила сверху относительно чистой раны шнуровку, фиксируя бинты. И только потом промыла в воде то, что посчитала за пулю. Холли прополоскала находку в ручье, крепко держа её в кулаке. Это по размерам было не больше крупной круглой пуговицы — а по форме оказалось вытянутым, как отстрелянная гильза. Будь эта штука меньше, и Холли никогда не вытащила бы её. Находка ровно вспыхивала, загораясь холодным красным светом, и пульсировала на ладони, словно бьющееся сердце. Не имея пока ни единого представления, что это значит, Холли прочла то, что было выгравировано мелкой буквенной вязью.

EL CORAZON