Путаница

             Соуп прижимается носом к исполосованному загривку, обдает разгоряченную кожу тёплым дыханием, принюхивается. К этому месту приложил руки сам Райли, желая избавится от того, чем его клеймили в плену. Там обычными пытками далеко не кончилось. Теперь место выше лопаток представляло собой сплошные широкие рваные шрамы, перекрывающие друг друга.        Это для того, чтобы больше никакая метка не осталась. Ни из прошлого, ни в будущем.       Соупу и так не нужны метки. Сейчас уж точно. Это обоюдное решение.       Когда Соуп увидел это впервые и услышал самую малую часть истории, в общих чертах — его захлестнула злость.       Это было после тяжёлого задания, в ходе которого команда потеряла трëх снайперов. Заминировали не всё поместье, а только пристройку, которая дала эффект карточного дома, складывая всю постройку. Получилось выбраться Гоусту, что вытаскивал еле-как уцелевшего под завалом Тоуда. Именно в тот момент террористы вышли на них. Пришлось держаться, отбиваясь и не пуская минеров наружу, связь была ненадолго потерянная с оперативной группой.       Это были самые липкие и мерзкие три минуты для МакТавиша, и самая обычная диверсия для Райли. И всё-таки, как же он был рад восстановлению связи, по каналу которой громко негодовал Соуп, а Прайс призывал того к холодному разуму. Даже очередь над головой не покосила Саймона — она была тут же встречена и пресечена на корню.       Задание было к счастью выполнено успешно. Тогда Соуп и Гоуст наконец и сработали как идеально подошедшие детали, были продолжением друг друга. И всё равно острый на язык Джон не смог прояснить особенности реакции Призрака на критические ситуации. Да, тот был спокойный и расчетливый. Да, Гоуст был на высшем уровне своей продуктивности. Да, он всё ещё работал с чёткостью швейцарских часов.       Как механизм. В этом и была приебка от Соупа. Он видел как бездушно смотрит лейтенант на всё что его окружало, даже на товарищей, даже когда у Тоуда было пробито лёгкое, а у самого перебито плечо. Там не было ничего, кроме всепожирающей пустоты. Запах гнилой плоти подстегивал тревогу ещё сильнее.       Он видел миг, когда Саймон хочет жить сильнее, только после получения каждой новой рваной раны. Миг, и только.       Джон поведал об этом Прайсу с глазу на глаз прямо в самолёте по пути на базу. Старик сказал, что если он не хочет терять ту связь, которая только наладилась — лучше не лезть к лейтенанту сегодня. Практически настоял на этом. В этом была его правда, он ведь знал Гоуста больше, чем Соуп, а Прайс избирает только надёжных и проверенных людей. Джонатан поставил точку в этой теме тем, что Соупу не нужно забивать голову эмоциями, а запастись терпением и пониманием.       Вот только разгоряченный МакТавиш был иного мнения. Прайс это просчитал, взяв на вооружение, но лишь пригрозил суровым выговором обоим, если они вдвоём устроят бардак на территории чужой базы. Не то, что-бы он одобрил разборки в их Херефорде.       Никаких нарушений за пунктами устава не последовало, только словесная перепалка в пустующей раздевалке, в которой Джон высказал всё что думал о Саймоне, а тот проговорил всё ещё грубее.       — Тебе не кажется, что это слишком смелые заявления для человека, который ни черта не знает? — рычал Гоуст, сжимая кулаки, которые явно чесались. И опять этот его мертвенный взгляд сверлил сержанта МакТавиша.       А он с этого бесился.       — Тогда, блять, скажи что с тобой происходит. Потому что, если с тобой что-то случится, а Прайса не будет рядом, я смогу помочь, — Соупу и правда тогда нужно было знать всё, как заместителю капитана. По крайней мере он сам так считал. И то что он не мог считать с Гоуста напрягало его в три раза больше, нежели перспектива получить в еблет из-за нарушения личных границ.       Он видел как в прорезе балаклавы хмурились цветные глаза, как между бровей собирались морщинки оскала. Но там было ещё что-то. Что-то похожее на усталость. Измученность. И это заставляло доживать до конца, пусть это и не был самый правильный путь, но радикальный.       Казалось этому конфликту на пустом месте не будет конца и они всё-таки поубивают друг друга. Кто бы подумал. Здоровые лбы, профи своего дела, с лучшей подготовкой не могут найти простых человеческих слов, чтобы просто поговорить.       Затем Гоуст в пару движений сбрасывает тактические перчатки, которые, казалось, уже срослись с его руками воедино.       — Ты уже ничем мне не поможешь, Джонни, — он смотрел четко в глаза Соупу, яда в словах практически не было. Только искра насмешка.       Там была лишь горечь с призывом взглянуть на то, что так нужно было ощетинившемуся вмиг Джону. Взглянуть, раскрыть рот и отвалить от него.        Взгляд серых глаз упал на исполосованные запястья. Глубокие, круговые борозды шли широкими браслетами, божьим чудом не доходя до вен и сухожилий. А ниже по предплечью выглядывали из-под рукавов другие, рваные, такие же тёмные.       Видя, как глаза сержанта округляются, Гоуст посылает всех существующих богов и стягивает куртку, оставаясь только в чёрной американке с открытыми плечами. Там было что увидеть. Гоуст игнорировал присутствие Соупа, по крайней мере старался.       Джон смотрел не моргая куда-то сквозь лейтенанта, сопоставлял всё что видел. У него в голове всё начинало складываться по секундам. Вот про какую историю Прайс не собирался заводить тему, даже если бы он не подписывал бумаги о неразглашении личных данных солдат.       В воздухе взвился запах химозной горечи и гнили.       Вот. Опять оно.       Гоуст выждал мимолетную паузу, предложил МакТавишу свалить, если он не собирается принимать душ, прежде чем отвернуться и начать подготовку к изначальному плану — он собирался ополоснуться в пустых ночных душевых. Была бы это их база — он бы пошёл в душ глубокой ночью, подальше от любопытных глаз и незамолкающих ртов.       Он услышал за спиной тяжёлый вздох а затем лёгкой касание у основания изорванной шеи, от чего чуть не врезал локтем обнаглевшему Соупу в солнышко.       Вот он резко оборачивается, готовясь отклониться и встать в защиту, а вот он внезапно оказывается в кольце тёплых рук и охуевает.       — Это пиздец, — цедит Джон, жмурясь лишь бы не думать, какими способами всё это появилось на чужом теле. Он залез с головой в осиное гнездо и только сейчас до него стало доходить вся его не зрелость и бестактность.       От чего-то стало легче, но ни капли не спокойнее.       — Это пиздец… — вторит Саймон, не зная куда себя деть, а потом вдруг цепляется за Соупа и начинает тихо говорить, говорить, говорить обо всём, что думает.       А Соуп слушал и кивал. А потом и вовсе решил так же постоять под струями ледяной воды в соседней кабинке. В тот момент он заметил задними мысями, что у Гоуста совершенно обычное лицо.              Тогда, уже после душа, Джон почему-то чувствовал гнёт собственного бессилия, рассыпаясь в гневных тирадах. В конце пламенной речи его одарили спертым смешком и прищуром усталых ухмыляющихся глаз. Тогда Джону стало жизненной необходимостью показать лейтенанту где безопасно и есть люди, что заместо заточенного ножа будут готовы протянуть руку поддержки.       Раньше Соуп и Гоуст соперничали, конфликтовали как чертовы подростки, но пара тройка операций, поучительных наставлений Прайса и одно откровение изменили их взаимоотношения.        Раньше операции вёл Райли, затем МакТавиша повысили и они поменялись местами. Уже тогда Соуп знал, почему Саймон принимает таблетки чаще остальных, понимал почему около его комнаты порой несло смертью.       Джон всё ещё может уловить нотки мускуса и лёгкую горечь от лаванды. Запах гноя наконец-то выветрился. Такие раны обычными лекарствами не вылечить, но раз Райли начал источать обычные запахи, значит их связь и правда могла как-то повлиять. По крайней мере, капитану в это хотелось верить. Лейтенанту тоже.       Соуп не может удержаться, и широко лижет шею, собирая послевкусие солëной кожи на языке, чем выуживает из партнера недовольное мычание. Тот, после того, как горячка отпустила, решил вздремнуть.       — В чём дело? — с хрипотцой спрашивает Саймон, приподняв голову с подушки. Смотрит сонными глазами за спину. Три сцепки подряд его умотали.       — Хоть стал по-человечески пахнуть, — не без доли гордости отвечает Джон, опустив голову на плечо Райли, через которое мужчина мягко смотрел на него.       Саймон наконец расслабился, утопая в тёплых подушках и мягкой постели. Всё же в съемной квартире широкий диван лучше, чем небольшая кровать в казарме.       Славно, что вышка выделила отряду пять свободных дней для передышки и ещё один на медицинское обслуживание. Теперь можно было спокойно уйти с базы, не беспокоясь за собственные запахи и излишний шум.       По горлу Саймона прошла волна вибрации, преобразовывая себя в тихий рокочущий звук. МакТавиш тяжело выдохнул, пряча ухмылку за чужим плечом. Соуп пребывал в шоке в их первую случку, когда Гоуст начал петь для него. Британец тогда тоже был сконфужен, глушил любые звуки в сгибе локтя, а то и вовсе старался подорваться и уйти в тихое, тёмное место. Усугубил ситуацию и сам шотландец, когда внезапно стал с напором отвечать. У Джона ни с одной омегой такого не было, ещё и на таких повышенных тонах. Двое взрослых мужиков, а вели себя как школьники.       Джон до блевоты не переносил все эти телячьи нежности, но в такие моменты с Саймоном и сам становился счастливой розовой лужей.        «Как будто меня тоже это состояние не вымораживает» — отвечал ему каждый раз лейтенант, когда Соуп поднимал такую тему и начинал злиться на свою развязность. Он же капитан элитного отряда SAS и заместитель командира ОТГ один-четыре-один, ему не положено разжижаться в сопли и слюни. Обычно после такого Гоуст одаривал его самым скептическим и не серьёзным взглядом, потому что это должны быть слова Саймона.       Гоуст тоже об этом много думал, находя множество аргументов, чтобы прекратить встречи с МакТавишем вне базы и выездов. Он считал это не безопасным для Джона, говорил что тому следует исключить Саймона Райли и оставить в своей жизни только Гоуста. Он и правда привязался к этому шотландцу, за что и злился на себя. Ему не хочется терять снова хороших людей. А душонка отпустить силы не находила. Влюбилась что-ли? Звучит как самоубийство. Двойное.       Оба знают что в один день могут не вернуться в стены Херефорда, но на это так плевать. Чему быть, тому не миновать.       Такой день происходит с каждым рассветом. У кого-то хватает сил его встретить, у кого-то нет.       Челюсти сжимаются до выступающих желваков. Райли всё ещё крутит в голове картины прошедших дней. Дни, недели, года.       — Прекращай думать, Саймон, — говорит Джон, проскальзывая в плывущее сознание своего лейтенанта.       — О чём ты?       — Твоя группа хорошо поработала, — напоминает капитан.       Саймону от чего-то хочется закатить глаза и отвернуться. Ох уж этот шотландский профессор Ксавьер.       — Я знаю, — цедит британец, укладываясь щекой обратно на подушку, придвигая руками её плотнее к себе.       — Не можешь быть честным со мной, буть честен с собой. Я знаю, когда с тобой что-то не так. Я это вижу, — он всё же научился распознавать хоть немного.       Ответом стала тишина. Кажется Гоуст опять ушёл в себя и диалогу не суждено было продолжится, но тут всепоглощающие тепло исчезло со спины лейтенанта. Поясницу прострелила жгучая боль, выводя того из некого транса. Он солдат, обученный терпеть боль в любом её виде, но в этот момент он не выдерживает и шипит через стиснутые зубы.       — Джон, — он зовёт альфу, чуть привставая на локтях, чтобы оглянутся. Боль отрезвляет, возвращает понимания того, в каком он положении. Уязвимость подстегивает оборону.       На спину ложится широкая теплая рука, оглаживает чуть шершавыми подушечками пальцев каждое ребро, каждый позвонок, каждый шрам.       — Чёрт. Прости, не рассчитал, — последние чего он хотел, так это причинять боль своему партнеру. Саймон не обычная омега и сцепки с ним проходят особенно долго. — Давай немного сдвинемся, как считаешь?       Гоуст молча приподнимается, тихо стонет от изменения положения, особенно когда вторая рука альфы оказывается у него под животом.       Саймон в принципе не омега, поэтому даже спавший узел отпускает долго. Он не так резко и не так ярко приходит в охоту. Практически не пахнет, а если и пахнет, то тело вырабатывает извращенные феромоны — отпугивает.       Райли когда-то был рецессивным альфой и не понимал, почему отец его называл ошибкой природы. В одиннадцать в его паспорте появилась печать с фиолетовыми чернилами в виде непонятного завитка. У всех его сверстников были буквы, а у него «завиток». Тогда уже знал, почему его отец так говорил.        Саймон был гаммой. Гоуст же сейчас — чёрт побери что. Течёт, но не вяжется. Пахнет, но не как нормальный альфа или омега. Сам он слышит запахи тех и других, от чего иногда может повести крыша, за то органолептика очень чутка, а это на поле очень даже спасает. Такой некий детектор широкого спектра. Но и за гормонами нужно следить за двоих. От этого случаются резкие вспышки эмоций и быстро гаснут, благо это всё корректируется таблетками. Многое скрывает маска, мозг быстро обрабатывает всё что с ним происходит.       Форма покрывает каждый сантиметр это тела, как панцирь. Он привык, так для него самого лучше.       А сейчас…       В положении сидя, с широко поставленными ногами и обнаженными плечами и грудью, чувствуется излишняя открытость, просыпается естественное желание укрыться или надеть маску. Он машинально вцепляется в одеяло, но не спешит натягивать — Соуп это делает за него. Понимает.       К жару тел прибавляется обволакивающая теплота одеял. Вяжущий запах обволакивает слизистые.       — Так-то лучше? — урчит Джон в чужой загривок. Одна из рук остаётся на животе Райли.       Да. Так лучше.       Лучше, когда тепло, тихо и до трепета в поджилках хорошо.       Лучше, когда в тебя не целятся из крупнокалиберной винтовки, не летят и взрываются гранаты, не скрежещут у уха широкие лезвия заточенных ножей, не слышно предсмертных воплей и отборной агрессии.       Лучше слышать чужое размеренное дыхание и тихое сердцебиение, чем звон в ушах от контузии.       В глазах уже пляшут тени. Их хочется убить, вытравить из разума, потому что они были живыми людьми. Когда-то были. Гоусту резко хочется свернуться в безопасную позу и закрыть уши. Он борется с желанием съëжится.       — В чём дело? — почуяв неладное после резкого замолкания Райли, спрашивает МакТавиш.       — Я, почему-то, не могу отпустить её, — прочистив горло отвечает Гоуст.       Он решил уже сам пойти на контакт.       — Её? — уточняет Соуп.       — Одного из заложников.       Вот теперь всё стало яснее. Он до сих пор не может отойти от утечки информации. Никто не обговаривал операцию по спасению, был только захват точки и сбор данных. Поэтому времени и не хватило, а они не спасательный отряд, чтобы сверх прочего таскать реанимационный инвентарь.       — Напоминаю, что ты всё ещё обычный человек, а не киборг-убийца, — говорит спокойно, транслирует прямо в затылок, прикрывает глаза от импульса в ответ на слова.       Джону далеко до психолога, и уж тем более до военного психиатра, но со своими людьми он умеет находить общий язык. Научился с опытом. Его команда — его ответственность. Поэтому ему проще сначала поговорить, чтобы в дела не внесли пометки психоаналитики.       — Что сейчас в твоей голове, Саймон?              — Её глаза… — прилетает честный ответ.       — Что ты в них видишь?       Он сейчас может не ответить, Джон понимал это. Но всё же тянул выжидающую паузу.       О, Саймон прекрасно видел, что там отражалось. Нельзя понять человека, не побывав на его месте. В его шкуре.       — Себя.       Рука сама ложится на чужие пальцы, переплетая и стискивая их в крепкий замок. Чем больше контакта, тем тише вопли в голове. Неужели снова придется принимать лекарства?       Он поворачивается лицом к МакТавишу, когда чувствует урчание своей спиной из грудной клетки партнера. Рука, лежавшая на животе плавно, не прерывая контакта кожа к коже, перемещается выше к груди, переходит на плечо, очерчивает край бритого затылка, вызывая табун мурашек, и вплетается в выгоревший каштан волос. Его тянут на встречу, припадая лбом ко лбу.       — Ты действовал по протоколу? — ответом на вопрос Джон получает в виде мелкого кивания. — Команда осталась жива? — снова кивок. — Группа успешно завершила задание?       — Практически.       — Вы оказали первую помощь? — ещё один слабый кивок.       Саймон понимал к чему клонит Джон. Он сам это прекрасно знал. Райли не маленький неуверенный в себе подросток, он всегда здраво рассчитывает свои силы и навыки, просто иногда от покошенной психики хочется загнуться раз и навсегда.       — Тогда ты сделал всё, что от тебя требовалось, — заключил твердо МакТавиш. И был прав.       Гоуст ненавидит моменты собственного бессилия. Соуп не считает это чем-то неправильным — они всё ещё простые люди с непростой работенкой. Когда Один-Четыре-Один потеряли Прайса, Джон винил себя во всех бедах людских. Тогда рядом был Саймон, он подбадривал его точно также. Отрезвлял, удерживая истерию в уезде.       С того момента они так хорошо сошлись уже не как напарники, а как пара. Оба критичны к себе, но при любом плохом раскладе готовы поддержать друг друга. Даже когда они вернули Прайса ничего не поменялось.       Джон все-таки тянется, впечатывается своими губами в чужие. Гоуст не проявляет сопротивления. Отвечает на тёплое, немного шершавое из-за бороды касание.       — Спасибо, капитан, — говорит искренне. А за глаза ухмылка.       — Ещё раз назовешь меня в постели по званию и точно получишь, — клянётся Соуп, чуть бодая партнера. Для него служба и личное четко имели границы, а потому Джон терпеть не мог когда вне работы к нему обращаются по званию.       — Как скажешь, Джонни, — только успевает произнести Саймон, и тут же прикусывает язык в попытке заглушить стон. Джон одним плавным движение всё-таки выходит.       Ещё больше Соупа раздражают те моменты, когда Райли играючи называет его «Джонни», потому что кроме подкола там ничем другим не пахло. Как малые дети, ей-богу.       Наконец-то мышцы Гоуста достаточно расслабились, чем и воспользовался Соуп, совсем немного напоминая, под чьим контролем находится это прекрасное тело. Только лёгкое подергивание за ниточки, никакого вреда.       Он без лишней суеты валит британца на спину и крепко кутает в два одеяла сразу так, чтобы тому было тяжко вздохнуть. Гоуст даже возмутиться не успевает, когда его победно хлопают по ляжке и валятся рядом. Его тут же окутывает в придачу кольцом рук для надёжности.       Чёрт, это слишком комфортно для них обоих. Вот так лежать.       — Гоуст, — через какой-то время тихого посапывания зовёт МакТавиш, проверяя не уснул ли тот.       — М? — раздаётся и правда сонное мычание из кокона одеял.       — Я лишь хочу сказать одно, — он бегло целует лейтенанта в висок и прижимается сильнее, стискивая в объятьях по крепче, чтобы тот не смог выпутаться наверняка, — Всё что не убивает, делает нас льготниками. Так что выдыхай.       В награду он практически слышит, как Райли закатывает глаза.       — Может ты хотел сказать «сильнее»?       — Нет.       — Тебе противопоказано общение с Митом, — слышатся тяжёлый вздох. Затем в шальную голову приходит такая же больная мысль. — Почему маленький мальчик поседел, рассматривая страшные картины на стенах всю ночь?       — Потому что они были страшные, — логично пояснил Соуп.       Гоуст медленно покачал головой в знак отрицания. А что ещё?       — Ну расскажи тогда.       — Потому что на утро понял, что это были окна.       Райли потребовалось совсем немного сил, чтобы чуть повернуть корпус и насладиться выражение лица капитана.       — И ты ещё мне что-то говоришь. У тебя это на шутки вообще не похоже, — бубнит Джон, пока Саймон старался ежели не выбраться из крепких тисков, то хотя бы устроиться по удобнее.       МакТавиш же на задворках разумного понимал, что по хорошему нужно привести обоих в порядок. Ему всё же приходится подняться и поднять Саймона. Вот только столь мирная картина давит на совесть.       — Только не начни гнездиться от счастья, — урчит МакТавиш, видя блаженно-раскиманенное лицо своего лейтенанта. — Я всё понимаю, что мы идеальная пара с выдающимися личными данными, но я ещё не готов стать отцом, — Он наклоняется чуть ближе, сверля взглядом жителя этого многослойного кокана. — Тем более, у нас уже есть Роуч.       Он быстро клюет Райли в нос, пока тот не открыл глаза.       — Да ты затрахал, — бросает Гоуст с усмешкой, прикрывая лицо ладонью. Смутился что-ли? Возможно его доводит только одна мысль о том, что капитан допускает то, что они могли бы иметь потомство. Его запах усиливается.       — Приму это за высшую степень похвалы, — победоносно хохочет Соуп. Он понимает, что у самого горят уши. Он старается расшатать Саймона, чтобы тот не заснул окончаленьно так и не сходить в душ.       На них опять накатывает теплота и привычный приступ убедится, что с ними всё в порядке.       Соуп шлёт к черту судьбу, Гоуст не верит в совпадения. А вместе они профессионалы по убийству времени и террористов.       Да, у них всё в порядке. Они оба в этом принимают участие, и будут поддерживать столь хрупкую и необходимую связь столько, сколько им позволено свыше, и речь тут точно не идет о правительстве, высших чинах и даже королевы Англии.