Варвары

от: Гриз Тиль кому: Морриган локация: Рим дата: три дня до операции «Миллениум»

      Холодные синие сумерки уже опустились на столицу, когда мы покидаем штаб протестующих в захваченном Замке святого Ангела и просачиваемся сквозь баррикаду на площади Возрождения. За последние недели обширное городское пространство от набережной Тибра до стен Ватикана трансформировалось в самую что ни есть неприступную крепость: по ночам правый берег Тибра горит и гремит так, что видно с Капитолийского холма. Всё, шутки кончились.       Ты здесь, Морриган? Это я, Гриз. Если ты вдруг собралась в Рим на зимние каникулы, то лучше не надо.       Баррикада, через которую мы сейчас проходим, — настоящее инженерное заграждение высотой в три-четыре метра, возведённое из разобранной булыжной мостовой площади, мешков с землёй и щебнем и бордюрных камней. Армированное трамвайными рельсами, разнокалиберными заборами, скамейками и рождественскими елями. Установленные сверху знамёна с двуглавыми орлами оповещают о том, что эти позиции защищают сторонники Константина Комнина.       Ещё более мощные валы перегородили северные подступы к парку Адриана возле самого замка. Античные оборонительные линии, укреплённые тоннами строительного мусора. Постоянный гарнизон из полутора тысяч бойцов. Требушет, стреляющий горящими автомобильными покрышками. Это самый жаркий участок фронта, ведь революционеров и расположившихся на площади перед Дворцом правосудия сторонников Франчески Ди Гримальдо там разделяют каких-то триста метров. На протяжении всей рождественской ночи карабинеры пытались взять Замок святого Ангела штурмом, но потерпели фиаско: протестующие закидали их камнями, а часть подогнанной техники — бульдозер и два самосвала — сгорела от попаданий бутылок с зажигательной смесью. Я и Вивул были там.       Мы протискиваемся сквозь узкий проход в баррикаде, а Джиджи Виллани объявляет, в последний раз оглядываясь на древний каменный цилиндр и окружающие его пинии:       — Ночь собирается, и начинается мой протест.       В волонтёрской жизни Джиджи исполняет обязанности санитара: на его белой строительной каске намалёван красный крест, к объёмному рюкзаку приторочены пластиковые бутылки. Джиджи, сбросивший десяток килограммов и отрастивший бородку посолиднее, продолжает:       — Он не окончится до самой отставки Ди Гримальдо.       Леон Ферчар закидывает в рот дольки апельсина, возглавляя войско, марширующее под тусклым оранжевым светом уцелевших фонарей вдоль стены Ватикана. Младший брат Ивонн экипирован отлично: обтянутый чёрной тканью кевларовый шлем, трофейный полицейский щит и болтающийся на груди противогаз. Этой ночью он руководит вылазкой к подножию Монте Марио, официальная цель которой — здание городского суда, где содержатся политические заключённые. Но лично мне кажется, что единственный действительно интересующий Леона узник фашистских застенков — его больше-чем-друг Рафаэль Бертолусси, арестованный АИСИ то ли за попытку государственного переворота, то ли за пропаганду гомосексуализма.       «Каждая революция, — сказала по этому поводу Зоя, — должна включать штурм политической тюрьмы».       А Джиджи говорит:       — Я не изберусь в Сенат и не наберу миллион подписчиков.       Зоя как всегда отстала: на сей раз она фотографируется с защитниками баррикады, стоя на самой её вершине. Если кто-нибудь решит написать современную версию «Свободы, ведущей народ», то главной героиней полотна вне всяких сомнений станет моя византийская кузина. Только одета она будет как калифорнийская Барби, а мужчина позади напялит оранжевую каску заместо цилиндра.       Джиджи говорит:       — Я — протестующий во тьме. Я — демократия улиц. Я — народ Рима.       Люди материализуются десятками и сотнями. Силуэты повстанцев скользят на фоне облетевших деревьев, чьи приствольные решётки тоже пошли на постройку баррикад. Щиты из дорожных знаков гремят вдоль бежевых стен и заколоченных витрин. Отсвечивают матовым блеском строительные каски и оливковые армейские шлемы. Повсюду на Виа делла Джулиана стёкла изрисованы антиправительственными лозунгами, однако ни одна витрина при этом не разбита, и ни один магазин не разграблен; пожалуй, эта революция претендует на звание самой дисциплинированной в римской истории.       Возле спуска в подземку кучка темнокожих парней добавляет толчёный пенопласт в тару для зажигательной смеси — это наши сомалийские друзья, мигранты из панельного гетто XIII муниципии. Днём они кормят людей небезопасной едой в забегаловках у метро, а ночью готовят по рецептам «Поваренной книги анархиста».       Джиджи заканчивает, полной грудью вдыхая холод и гарь:       — Я отдаю сон протесту среди этой ночи и всех, что грядут после неё.       А Вивул ему отвечает:       — Чувак, ты перечитал «Игру престолов».       — А то, — Джиджи утвердительно шмыгает носом. — Зима близко. Самый холодный декабрь за последние сорок лет, хо-хо!       — Миника! — Кто-то приветственно машет мне знаком «ограничение скорости — 20 километров в час», и я узнаю Рокко, бывшего Брута из кукольного домика Капитолийского холма. Задвинутый на макушку респиратор делает его похожим на Хеллбоя.       Объяснять нашу с Вивулом истинную сущность было бы слишком муторно, так что в Риме нас по-прежнему знают как чету Монтелла из Ломбардии.       Рокко кричит:       — Миника-Кальпурния, ты тоже сбежала из музея живой истории? Правильно сделала! Живая история пишется здесь! — и ускоряется, догоняя боевую группу Леона.       Революционное войско надвигается на полицейскую баррикаду рассыпным строем, соблюдая социальную дистанцию. Перешагивает через обильно раскиданные по асфальту камни — следы отгремевшей на Рождество битвы.       Штурмовики и санитары, знаменосцы, группы поддержки и просто массовка. Сторонники императора и либералы всех мастей, а также те, кто ещё не определился и определяться не собирается. Большинство из них белые, но чёрные тоже есть. В пушистых свитерах, джинсах и камуфляже. Все — молодые и злые миллениалы, намеренные побороть тиранию до окончания карантинных каникул.       Посреди разодетой по последнему писку протестной моды толпы я и Вивул выглядим практически непричастными персонами.       — В последнее время меня беспокоит Симона, — жалуется Джиджи. — Она целыми днями пропадает на Площади святого Петра с этими, ну, ждунами апокалипсиса.       Мы одновременно задираем головы в пересечённые кометой небеса. Тучи разошлись, и её, пролетающую почти параллельно Виа дела Джулиана, сейчас видно особенно хорошо.       — Серьёзно, — говорит Джиджи. — Это антинаучно. Как можно верить в подобную чушь? Это же Рим. Гражданская война, эпидемия и засохшая рождественская ёлка перед Витториано ещё не означают конец света.       Ватикан — ещё одна экстремальная точка притяжения толпы. Уверовавшие собираются там, чтобы послушать папу римского и встретить конец света, который должен наступить вместо нового тысячелетия. Римская полиция не имеет права вторгаться в Ватикан, а сам папа неожиданно разорвал отношения с Ди Гримальдо и отправился путешествовать кукухой. Со вчерашнего утра колокола звонят каждый час, отсчитывая время до конца света. Ещё семьдесят восемь ударов, и гореть нам всем в пламени преисподней. Но это не точно.       Стены из вулканического туфа остались позади, зато Монте Марио — вот он. Самый высокий холм Рима темнеет буквально за километр впереди, и на его вершине отчётливо угадываются очертания куполов обсерватории, а парк на склонах совершенно облысел. Монте Марио напоминает ещё одну гигантскую баррикаду; даже удивительно, что такая выгодная позиция до сих пор не занята ни протестующими, ни полицией.       — Офиге-е-еть, — бормочет Джиджи, читая сообщения. Его голубоватое от экранчика телефона лицо светится счастьем. — Коллеги пишут, что послезавтра утром будет мороз до минус пяти. Представляете? Как думаете, побьём мы абсолютный минимум декабря? Предыдущий рекорд висит на ниточке. Если бы ещё и снег выпал... Вообще кайф будет.       — Чувак, — отзывается Вивул. — Как можно радоваться таким ужасным вещам? Я ненавижу холод и снег.       «Хлоп!» — первые гранаты со слезоточивым газом летят в нашу сторону, оставляя за собой трассы голубоватого дыма. Несколько человек тут же накрывают их полосатыми дорожными конусами, а отчаянная девица со знаком «поворот налево» подхватывает одну гранату и с разбега запускает её обратно в сторону слуг режима. Судя по боевым кличам и грохоту щитов и дубинок, штурмовики Леона атаковали карабинеров у недостроенной баррикады на перекрёстке. Несколько бетонных блоков и два развёрнутых поперёк дороги самосвала не стали большим препятствием для храбрецов: полицейский заслон отступает, сметённый численно превосходящими силами. Один карабинер отстал от коллег и с жалким видом лежит лицом вниз, прикрывая голову руками, в то время как парень в клювастой маске чумного доктора пинает его и бьёт бейсбольной битой, пробегая мимо.       Виа делла Джулиана кричит, дымится, сверкает вспышками и погружается в полный адок. Кто-то водружает имперский флаг на захваченных позициях, позируя в отсветах горящего автобуса карабинеров. Кто-то готовит баррикаду к контратаке, подтягивая к её основанию боеприпасы — камни и бутылки. Другие тащат в обратную сторону раненых и отравленных газом протестующих.       Чёрный двуглавый орёл на флаге, лужицы крови на асфальте и огонь, взмывающий в ночное небо. Красный и чёрный — опасность и смерть.       В шуме битвы я не сразу слышу мелодию входящего вызова — лишь после того как Вивул указывает на экран телефона, просвечивающий сквозь ткань моих брюк.       — Чего у тебя так громко? — голос Алёнушки пытается быть невозмутимым, но получается не очень. Она сразу переходит к делу: — Нет времени объяснять, Пикси исчезла.       Джиджи перевязывает чью-то кровоточащую ногу в закатанной камуфляжной штанине. Вероятно, резиновая пуля. Прислоняюсь к колесу самосвала и затыкаю пальцем противоположное ухо.       — Куда исчезла?       Алёнушка рычит, недовольная моими тупыми вопросами.       — Понятия не имею. Прихожу в убежище, а их нет. Ни Пикси, ни Ангуса, ни оружия. Ни-че-го.       Ангус... Какой-то однокурсник Вивула, вроде бы. Мимо проносят носилки с чуваком, на груди которого лежит знак «остановка запрещена». Что-то взрывается. Чувак стонет.       — И куда они могли подеваться?       Чтобы не отвлекаться от разговора, смотрю туда, где совсем ничего не происходит: на обсерваторию Монте Марио.       — Она мне не говорила. Ты чем слушаешь? — Не могу видеть, но знаю, что Алёнушка закатывает глаза. — Просто предупреждаю. Но уж что-то затеяла, сто сорок девять процентов. Возможно, связанное с протестами. Помнишь ту провокацию у мечети одиннадцатого ноября?       Помню-помню.       Алёнушка советует:       — Так вот, если можешь повлиять на друзей-революционеров — рекомендуй им воздержаться от резких акций.       Легко сказать. Пытаюсь отыскать Леона хотя бы взглядом, но вместо этого замечаю тентованные армейские грузовики, которые с воем выкатываются на перекрёсток в трёхстах метрах впереди. Вооружённые тёмно-зелёные фигурки переваливаются через задний борт. При плохом освещении их малиновые береты кажутся бурыми.       — Парашютисты? — вопрошает Вивул. — Ого.       — Пиздец, — телефон ругается по-новгородски голосом Алёнушки.       А Вивул говорит:       — Ведь винтовки этих пара заряжены холостыми, правда?       Искажённый мегафоном мужской голос неразборчиво хрипит: наверное, хочет, чтобы Леон и ребята отступили. Однако я гляжу вовсе не на Виа делла Джулиана, а вверх, на чёрные склоны Монте Марио. Туда, где совсем никого нет. То есть, не было.       В кромешной тьме парка коротко вспыхивает пламя — небольшой венчик, возникающий у дульного среза в момент выстрела. Если не знать, что это, и не смотреть специально в нужном направлении, со столь значительного расстояния даже не заметишь. Потом вторая вспышка и третья, а затем всё смешивается в одну сплошную трескотню.       Понятия не имею, в кого попали те первые пули с холма: в протестующих, карабинеров или десантников. На улице слишком много хаоса и потенциальных целей. И — бах! — один парашютист стреляет вдоль улицы. Бах! — и вся тонкая малиновая линия даёт залп по толпе, вооружённой лишь камнями и дубинками. Прямо как расстрел африканских туземцев колониальными войсками. Совершенно дурная ассоциация, но именно она приходит на ум в первую очередь. Выглядит это стократ более жутко, чем любая из войн, на которых мне доводилось побывать. И ещё паскуднее отыгрывать роль спрятавшегося за самосвалом беспомощного статиста, неспособного ничего изменить.       Сраная Пикси, сраная Франческа, сраный Лондиниум.       Вылезший из-за угла неработающего магазина Вивул сгребает меня в охапку, словно я какая-нибудь мелкая домашняя живность, и отступает обратно в укрытие.       Пули жужжат по Виа делла Джулиана, догоняя отступающих за баррикаду людей: то и дело пробивают чьё-то тело, разбрызгивая кровь по асфальту, с гадким звоном врезаются в дорожные знаки, нифига не защищающий от огнестрельного оружия. Пули дырявят флаг с гордым орлом, яростно развевающимся на фоне пожарищ. Уцелел ли Рокко-Брут? Хотя бы Зоя осталась на площади Возрождения, и то к лучшему. На мгновение высунув голову наружу, я вижу только разбросанные камни, горящий автобус и трупы, угадывающиеся кучками тряпья на проезжей части. «Как глупо вышло». Предсмертную фразу Эргюн Семь-Семь пора делать официальным девизом нашей кампании.       — Джиджи! — кричу. — Дай фонарь, быстро!       Сраная Пикси, сраная Франческа, сраный Лондиниум. Мне жизненно необходимо уничтожить хоть кого-нибудь из них этой ночью.       Джиджи повезло оказаться за бетонными блоками в момент стрельбы — он выглядит смертельно напуганным, но вполне целым. Достав из рюкзака фонарик, Джиджи кидает его нам. Вивул ловит.       Ещё секунда, и ноги несут нас по узкой вонючей улочке мимо переполненных мусорных баков и сваленных в беспорядке мопедов. Вдалеке с протяжным «бом, бом, бом» бьют сквозь стрельбу колокола Ватикана. Оповещают о том, что до конца света осталось семьдесят восемь часов.       Взбираясь на холм, мы попутно обнаруживаем труп хронологически первой жертвы этого вечера — полицейского, зарезанного у входа в парк, — и переглядываемся. Ну да, Вивул. Она не любит фараонов.       Вивул начисто игнорирует дорожки, осторожно продвигаясь между уснувшими до весны деревьями в сторону того места, где мы в последний раз видели вспышки. Он удерживает фонарь обратным хватом левой руки, а пистолет — правой, так, чтобы луч света и ствол смотрели в одну точку. Далеко под нами завывают сирены. Хлопают отдельные выстрелы.       На высоте ста с лишним метров над уровнем моря воздух чистый и свежий, вид на тысячи огоньков ночного Рима — завораживающий, а копошащиеся на забаррикадированной Виа делла Джулиана люди кажутся трудолюбивыми муравьишками. Купол Собора святого Петра светится зловеще, словно побелевший Джек-фонарь. Типичная «аллея снайперов»: ты видишь всех, а тебя не видит никто.       Разумеется, стрелки уже ушли. Ирландская стерва не станет дожидаться гостей. Заканчивать партию раньше времени ей неинтересно.       — Гриз, — зовёт Вивул. — Погляди-ка сюда.       Импровизированная снайперская позиция — просто каменная тропа, которую окаймляет разломанная местами деревянная оградка. Только сегодня на террасе с чарующими видами не целовались, а стреляли. Сноп света от фонарика Вивула выделяет беспорядочно разбросанные по тропе гильзы. Издалека они кажутся просто кучкой латунных цилиндриков, но стоит мне подойти ближе, и хаос как по волшебству складывается в корявые буквы.

ТИЛЬ СУЧКА СКОРО УВИДИМСЯ​

ТВОЯ ПИКСИ