Варвары

от: Номер 70 кому: Ма-6 локация: Рим дата: девять недель до операции «Миллениум»

      Точка, откуда стартует наша история, — типичная ИКЕА где-то к северу от Рима.       Мы оба в кадре: боевик Номер 58 надкусывает злаковый батончик, а я толкаю тележку вдоль рядов запаркованных машин. В наших поддельных паспортах проставлены одинаковые фамилии, и это должно означать, что их обладатели — всего лишь молодожёны из Ломбардии, приехавшие в Рим вовсе не из-за того, что он должен быть разрушен.       Облетевшие листья всех оттенков жёлтого перешёптываются, когда юго-западный ветер гоняет их по парковке от одного бордюра к другому. Октябрь окончательно захватил северное полушарие, и над изумрудными полями Британии уже нависла серая атлантическая хмарь, однако широта Вечного Города ещё хранит остатки летнего тепла.       Я перекладываю покупки из каталки в багажник, а Пятьдесят Восемь говорит, дожёвывая батончик:        — Признавайся, сколько раз ты был в Италии... — Она щёлкает пальцами, вспоминая моё фуфельное имя. Лак на её ногтях чёрный-пречёрный, как двуглавый орёл Комнинов на старой версии римского флага. — Марио Монтелла?       Я жил в Венеции до пяти лет. Потом мама вернулась на карфагенскую родину, и следующие три года мы провели в Северной Африке. Последние десять обретаюсь в Британии. Половину из них работаю на Ма-шесть. Так ей и отвечаю.       Со стороны флагштоков доносится мелодичное «трень-трень» — это сотрудники магазина спускают флаг компании. Теперь у входа в ИКЕА реет только одно знамя — красное с жёлтым и три ликторских пучка по центру. Флаг Римской Республики.       — Во время моего последнего визита в Италию, — говорит Пятьдесят Восемь, — на этой тряпке был орёл.        Она следит за съезжающим вниз скандинавским флагом, прикусив губу и просунув палец под шарфик, узел которого спрятан где-то сзади. Линзы её сдвинутых на макушку солнцезащитных очков смотрят в небо, перечерченное расплывающейся молочной трассой авиалайнера.       — Я тогда училась в Латине, в частной школе. Мой папа... работал в Риме.       У неё был папа. Везучая. Моя напарница не любит распространяться о своём происхождении. Она родилась где-то на севере — то ли в Германии, то ли в Белгике, и в целом это всё, что мне известно на данный момент.       Эта ИКЕА, как и все остальные, доживает последние дни: скандинавские торговые сети покидают римский рынок вслед за британскими. «Приходите ещё», — автоматически ввернула девушка за кассовым аппаратом, видимо позабыв о том, что магазин скоро закроется. Вполне возможно, что я или Пятьдесят Восемь умрём раньше. Кто знает, какие из иностранных агентов дольше продержатся в тылу врага: шведская мебель или боевики Ма-шесть.       «Всё хорошо и будет ещё лучше», — уверяет телевизор, но мы-то знаем, что это не так. Сепаратисты вновь активизировались в Германии и Галлии. Партизаны Мадридского Медведя ведут войну в горах Пиренейского полуострова. Спор о принадлежности нефтегазовых месторождений Аравии грозит перерасти в открытый вооружённый конфликт между Римом с одной стороны и Британией и Скандинавией — с другой.        Европа трещит по швам, и Лондиниум желает, чтобы Рим порвался уже в этом году. А мы — снятое с предохранителя оружие в его руках.       Лес расступается перед капотом на каждом повороте — увядающе-зелёный и жёлтый, с вкраплениями пиний и отбойников по обочинам. Октябрь здесь не такой яркий, как в Северо-Западной Англии, но дух осени неизбежно возвращает в беззаботные времена, когда я не знал ничего про Ма-шесть. В детство с запахами гниющих влажных листьев и тыквенного пирога. С матчами «Манкуниум Юнайтед» дождливыми субботними вечерами.       Пятьдесят Восемь разглядывает трещинку в верхнем углу лобового стекла, закинув длинные ноги на переднюю панель. В руках она вращает оскаленную тыкву. Послезавтра наступит Самайн. День встречи зимы. Холода, смерти и тлена. Всего того, к чему боевики Ма-шесть имеют самое непосредственное отношение.       — Пятьдесят Восемь, — говорю. — Ты собралась отмечать кельтский праздник в тылу врага?       У напарницы классные ноги, и, судя по её любви к коротким юбкам, она прекрасно знает свои сильные стороны. Эти ноги в высоких ботинках отвлекают меня от дороги, но скажи ей об этом напрямую — и она будет дразнить ещё больше.       — А ты боишься? — Пятьдесят Восемь разворачивает тыкву глазами-прорезями ко мне. Её собственные серые глазища глядят поверх. — Первая операция за пределами Британии? Понимаю.       Ничего я не боюсь. Просто палевно немного.       — Я третий год разъезжаю по командировкам, — продолжает она. — Можешь считать меня старшим товарищем и наставником. Делай, что я говорю, и всё будет отлично.       Пятьдесят Восемь совсем не похожа на умудрённого жизнью ментора: ей, думаю, немногим больше двадцати. Максимум на два-три года старше меня.       — Через километр увидишь дорожку слева. — Напарница сверяется с картой, на которой понаставила карандашных отметок. — Сверни туда.       Слева находится обнесённая сетчатым забором территория — военный полигон или что-то в таком духе, и мне это откровенно не нравится. Так и говорю. А Пятьдесят Восемь поднимает тыкву на уровень рта:       — Не будешь слушаться — и Джек-фонарь тебя покусает.       Присыпанная листвой грунтовка углубляется в лес метров на триста, прежде чем упереться в раскрытый шлагбаум. За шлагбаумом торчит болотного цвета борт тентованного грузовика — трёхосного армейского «Ивеко». Останавливаю нашу машину на некотором расстоянии.       Ничего не знаю. Если что, я не при делах.       Тепло нового дня ещё не выгнало из низин синий ночной туман, и ботинки Пятьдесят Восемь крадутся мягко, словно в них обуты ноги призрака. В кронах над её головой перекаркиваются вороны. Ритмичный стук проходящего поезда доносится со стороны протянутой параллельно шоссе железной дороги.       Пятьдесят Восемь осторожно заглядывает в приоткрытую водительскую дверь. Там никого. Зовёт меня жестом.       Шепчет:       — Сторожи тут.       Единственный солдат стоит чуть дальше — спит, прислонившись плечом к дереву, а неподалёку имеется плоский ящик. Я вижу всё, когда выглядываю из-за кабины грузовика. Щёки у солдата розовые и пухлые, на висящей мешком униформе виднеются разводы пота. Карманы оттопырены: набиты едой, скорее всего.       Руки Пятьдесят Восемь работают столь же бесшумно, как и ноги. Они открывают крышку ящика, а там — оливковые металлические корпуса противопехотных мин. Моя напарница складывает губы в беззвучном свисте.       Цап! — пальцы с чёрными ногтями вытаскивают наружу сначала одну мину, а следом и подрывную машинку.       Цап! — и детонатор с тридцатью метрами детонирующего шнура тоже украден.       Я не знаю, что она вообще творит — просто хочу телепортироваться обратно в Манкуниум.       На невидимом за холмом полигоне хлопают выстрелы. Солдат спит, и никакие внезапные британские шпионы не могут нарушить распорядок его дня. Но если он всё же проснётся, случится пребольшой скандал.       Пятьдесят Восемь тем временем крадётся в обратном направлении. Чёрные когти мелькают в воздухе, а потом — цап! — штык-нож от винтовки BM 59 в мгновение ока перемещается из ножен у солдата на поясе в ладонь моей напарницы.        Я хочу смахнуть испарину и телепортироваться обратно в Манкуниум.       Солдат продолжает смотреть сны, пока Пятьдесят Восемь возвращается к машине с трофеями. Дождавшись новой серии выстрелов, она аккуратно захлопывает дверь.       — Какая же ты долбанутая, — говорю.       Авто стонет на задней передаче, откатываясь по колее в обратном направлении.       — А ты смазливенький, как кукла Кен. — Она вываливает язык и ласково тычет штыком мне в щёку. — Давай поставим тебе небольшой шрамик — будешь смотреться брутальнее.       Моя напарница тоже милая, особенно когда не говорит по-германски со штыком в руке. У Пятьдесят Восемь худое лицо и длинные тёмные волосы, которые она забирает за уши, а ещё практически голливудская улыбка, слегка испорченная прорехой на месте левого премоляра.       Уже выруливая обратно на шоссе, спрашиваю:        — Зачем ты украла мину? Лондиниум такое старьё не заинтересует.       — С чего ты взял, что это для Лондиниума? — Пятьдесят Восемь просовывает туловище между сиденьями и заворачивает противопехотную мину в шведское одеяло. — Пригодится в хозяйстве.       Напарница возвращает ноги в исходное положение, и её тон становится серьёзнее:       — Это лишь невинные шутки, карфагенянин. Совсем скоро начнётся настоящая жесть. — И она принимается подрезать клыки тыквы трофейным штыком.       Чем ближе мы подъезжаем к столице, тем больше становится машин, а потом появляются они — огромные билборды с агитацией. И с каждого полотнища на тебя сурово взирают стальные глаза и могучая залысина Лидера Нации. Дуче заглядывает одновременно в душу и в будущее, которое должно принадлежать Риму.       Референдум близко. Сильвио Ди Гримальдо идёт на новый шестилетний срок, и навряд ли кто-то сможет ему помешать. Двести миллионов избирателей Римской Республики могут голосовать либо за дуче, либо против дуче.       «Сделаем Европу снова великой» — его слоган. Партия Возрождения — его опора. Чёрные фасции — его символ. Дуче считает, что новое тысячелетие станет эрой Рима.       Очертания Вечного города проступают между пиниями. Из старой магнитолы прорывается сквозь помехи музыка опенинга «Если наступит завтра».       Я поворачиваю голову вправо, и наши с Пятьдесят Восемь взгляды встречаются.       По крайней мере в одном мы солидарны: Рим должен быть разрушен.