Схождение Первородной

Война с Культом набирала обороты. Стычки вспыхивали повсеместно, то утихая, то разражаясь с новой силой. Паладины были не единственными, кому хватало сил выступать против Слуг Весифера. И тем не менее, даже паладины не могли облегчить бремя Авареля. Эльфы брали на себя удар одни. Беженцы из бывшей Империи и Браденмейна заселили часть страны, ближе к горам и восточным портам и за более чем двадцать лет со дня сошествия Созидателя эльфы как-то умудрились с этим смириться. Люди не стали своими в Авареле, им постоянно напоминали о том, что в должный час придётся вернуться домой, но разговоры об изгнании больше не велись. Они называли своих гостей «харамами», вкладывая в это слово многовековую ненависть и презрение, не в состоянии отбросить свои претензии к крови тех, кого защищали. Люди, в свою очередь, пользовались благами Авареля, но в какой-то момент оказались перед выбором: или воевать наравне с аварельскими солдатами, или искать удачи где-то за пределами неприступной страны. Испытывать судьбу, бороздя изувеченный войной и Бунтом Стихий материк, никто не хотел, а потому под командой лучших генералов Авареля скоро собралась очень разная публика. Кто бы мог подумать, что в роковой день для Империи, когда Созидатель бросался ненавистью, облачённой в острые слова, из его уст сошло не оскорбление, а предсказание? Созидатель сказал, что в должный час Аварель станет встречать своих врагов в одиночестве, как плату за безразличие, что помогло Империи заковать Белден в цепи. Кто бы тогда распознал в его колкостях истину? Созидатель оказался прав, потому что люди не пылали восторгом от нужды воевать за чужую страну. Даже не грани конца света. Пока разворачивался Бунт Стихий, Эмерон медленно погибал. Первой пала Империя, но я до сих пор не уверена, тому виной был конец света или сами люди, начавшие слишком ревностно делить права на власть. Затем был Браденмейн. После — Парей и Форфилд. Конец всего живого подбирался тихо, но неумолимо. Удивительно, как слепы мы были. Наверное, сильным мира сего стоило бить в набат уже на пятый год после исчезновения Созидателя, когда некоторые виды посевов просто перестали расти в бунтующей почве. Впрочем, разве кто-то мог предсказать, к чему всё шло? Земледельцы часто сталкивались с износом почвы, и в итоге просто одни посевы сменяли другие, но только не в этот раз. И вот, спустя двадцать девять лет после сошествия Культа, Парей и Сайсен превратились в пустыню, Браденмейн сражается за хлеб, а Форфилд просто ожидает гибели, уповая на своих мёртвых богов. Бразанас ещё умудрялся выживать за счёт рыбы, но долго ли морская дева будет столь щедра? Говорят, в Антари дела идут сравнительно неплохо, но я не имела шанса убедиться самостоятельно. Шансы на выживание были у Авареля и Белдена. Аварельские эльфы веками готовились к войне с Весифером и Бунту Стихий, а потому до сих пор стояли, даже были способны воевать. Их почва не была такой кислой и сухой, как в Парее или Сайсене, а потому многие мечтали когда-то оказаться в милости высших эльфов. Люди проливали кровь за один лишь шанс и погибали, покупая своим семьям дорогу к жизни. Мать берегла Аварель, а эльфы становились всё более яростными её поклонниками. Белден жил вообще неизвестно как. Удобренная кровью рабов почва выдерживала приближающиеся холода относительно неплохо, если сравнивать с худшими вариантами. Впрочем, Белден всегда был самой жаркой страной Эмерона, потому я склонна верить, что дело лишь в удаче. Белденские эльфы торговали с Аварелем, но в войну не вступали. Из принципа, банального нежелания и просто назло. И всё было очевидно: для них Созидатель стал спасителем, а не тираном. На их земле стояла его Крепость, в которой покоилось всё, что от него осталось после исчезновения — жуткий доспех, носить который не в силах никто из живущих. Нет, не было в том доспехе ничего необычного, но иглы, которыми он был снабжён с внутренней стороны, грозили пробить и разорвать все органы, что в принципе не очень сочетается с мыслью о жизни после прогулки в таком наряде. Говорят, Созидатель использовал этот доспех, чтобы постоянно жертвовать боль своему богу. И в целом, это похоже на правду. Тем более, Аварель остался в стороне, когда захватили Белден, а потому белденские эльфы считали, что имеют все права оставаться нейтральной стороной конфликта. Культисты считали Белден чем-то вроде святая святых, ведь там когда-то обитал их дражайший повелитель боли и гнева, а потому не имели наглости устраивать военные игрища на острове. Да и белденцы не позволили бы. Не знаю, сколько раз Избранная Ею обращалась за помощью в Белден, но паладинов просила часто. Так было и в этот раз. Среди нас были поклонники Матери, а потому Братство не отказывало в услугах. Мы были чем-то вроде дополнительной военной мощи, если не были заняты другими делами. С годами наши ряды поредели, но паладины упорно отказывались вымирать. Наши боги даровали нам силы и стойкость, и мы исправно пользовались этими дарами. Как пользовались и сейчас, выдвигаясь к полю боя на границе с Аварелем и Кровавыми Водами. Мы должны были поступить в распоряжение одного из генералов, но кого именно я не знала. А хотя было интересно. Кайрат лишь пожал плечами в ответ на мой вопрос и угрюмо пришпорил лошадь. И я не стала настаивать. Служба Салиту пошла мне на пользу. Многие вещи стали проще, другие потеряли смысл. Я знала, что Кайрат сказал бы, если бы это было важно, а ломать комедию и требовать ответов, которые никак не помогут в бою было просто унизительно. Эрида ехала рядом, непривычно спокойная. Она изрядно состарилась за тринадцать лет, что я провела рядом с ней. Гораздо больше, чем должна была. И, казалось, совсем не беспокоилась об этом. Её не ждёт глупая или бессмысленная смерть. Паладины Кадара жили войной и платой за силу величайшего воина Пантеона Истинных были годы жизни. Эрида не доживёт и до сорока лет. Она пылала войной, её услаждала кровь врагов, и чем ярче был свет её веры, тем быстрее она сгорала. В этом была своя красота, но я не находила утешение в бою. Меня увлекал покой и холод Салита, что даровал мне силу воли и духа, при этом не требуя в ответ мою жизнь. Каждому своё, именно поэтому Братство было весьма разнообразным. Именно в том, что каждый из нас отличался от другого, была наша сила. Мы помогали друг другу, были готовы умереть ради братьев и сестёр. Я начала считать Братство своей семьёй, а они отплатили мне с довеском — дали шанс выжить или умереть достойно, не пресмыкаясь, не убегая. Мне был не страшен Культ, потому что дары Салита лишали Весифера власти надо мной и подобными мне, но это было далеко не у всех. Потому Кайрат и взял меня с собой тогда. К закату мы прибыли в долину, которая ещё считалась частью Авареля, там нас ждал генерал. Войска Авареля потерпели изменения, там было больше людей, чем эльфов и это было оправданное решение. Самые достойные, видимо, оставались защищать Аварель с тыла, не вступая в бой без явной нужды. Не скажу, что я одобряла разделение на достойных и не достойный по расовой принадлежности, но могла найти этому объяснение. Лезть со своими мнениями тоже не собиралась, эльфы жили в этом стереотипе всегда, лишь Бунт Стихий и неминуемая война заставили их очнуться от своего безразличия. Воинов было немного, около четырех сотен. При удачном стечении обстоятельств, этого могло бы быть достаточно. Если есть прикрытие за спиной и хорошая позиция, генерал имел все шансы отстоять границы и сохранить коридор к Белдену через Кровавые Воды. Мы шли мимо очагов, вокруг которых сидели солдаты. Они тихо переговаривались, а когда видели нас, лишь бросали беглые взгляды. Некоторые здоровались, другие молчали. Казалось, в воздухе витает призрачная тень отчаяния. Солдаты были уставшие, побитые жизнью и тяжёлой службой. Я понимала их, но не жалела. Если рассматривать возможные развилки судьбы, служба не была в числе самых плохих. По крайней мере так появлялась хотя бы надежда на выживание и постоянное пропитание. В нынешнем мире это уже слишком много. Отчаяние и усталость воинов Авареля меня не угнетало. Мне было даже не интересно, кто эти люди и почему пошли воевать. Важной осталась лишь цель и милость моего бога. Со временем я вообще перестала воспринимать некоторые вещи так, как раньше. Салит был жадным богом и порой забирал даже больше, чем я просила. Это и была моя плата за силу, я платила чувствами. Служба сделала меня по-своему жестокой и в окружении воинов эта жестокость стала настолько привычной, что уже не бросалась в глаза. Я видела грязь войны во всех красках, но оставалась чиста, хотя и знала, что к концу моей службы, мне придётся жить со всем этим, ведь Салит не устранял причины, лишь глушил реакции на окружающий мир. Нас тоже было немного. Если сравнивать с количеством воинов эльфийского генерала, нас было совсем мало. Прямо до смешного. Братство не могло отправить больше паладинов. Наш предводитель считал, что даже в жесте доброй воли должен быть предел. Девять — ровно столько нас было тогда, но только тот, кто не знал о паладинах, мог подумать, что это ничтожное количество. Когда наступал бой, каждый из нас стоил нескольких лучших солдат. Просто потому, что не каждому солдату улыбается судьба, предоставляя покровительство бога. Кайрат искал генерала так поспешно, будто бой должен был начаться в любой момент. Он сопел, гневно ругался в седеющую бороду и тормошил солдат у огня. Они указывали дорогу, и скоро мы нашли шатёр, который не особо выделялся среди всех прочих. Генерал должен был ввести в курс дела, а на рассвете повести в бой. Кайрат ворвался в шатёр бесцеремонно и даже как-то нагло. В иной ситуации любой эльф счёл бы это оскорблением, но только не генерал. Увидев суровое лицо моего командира, эльфийский генерал остался невозмутим, лишь на мгновение оторвался от карты. Одарив нас беглым взглядом, вернулся к своим делам с тем же невозмутимым, холодным выражением. Он говорил на незнакомом языке, отдавая распоряжения своим помощникам. Эльфы отвечали, а я заворожённо слушала, словно от усердия, с которым я старалась, мне был бы понятнее их язык. Эльфийский завораживал мелодичностью, а голос генерала украшал изящные слова и переплетения звуков, и это было похоже на песню. Кайрат ждал, сложив руки на груди. И хотя командир не сказал ни слова, я видела, как на его лице расцветает нетерпение. В последнее время Кайрат стал дёрганным, торопливым. Был похож на загнанного зверя и всё чаще терял самообладание. Он умел прятать свои всплески агрессии, но только от тех, кто его не знал. Я выучила все его жесты и теперь точно знала — Кайрат сдерживал раздражение, когда поджимал губы так, как тогда. Эрида, стоявшая по правую руку, наблюдала за происходящим с интересом. Служба Кадару сделала её яростным воином, но не лишила естественной харизмы и весёлости. Эрида умела заткнуть за пояс практически любого желающего поспорить и делала это с особым изяществом, которое переплеталось с угрозами расправы. Даже Кайрат порой опасался встревать с ней в спор и выплёскивать на неё своё недовольство. А потому, когда Эрида склонилась к Феттан и что-то тихо сказала, вырвав у неё несдержанный смешок, строгий взгляд получила только Феттан. А Эрида грозно расправила плечи, ожидая продолжения, но этого так и не произошло. Гаденькая улыбка скользнула по лицу Эриды, а Феттан прикрыла губы рукой, пряча остатки веселья, и толкнула свою боевую подругу локтем в бок. Мой напарник лишь закатил глаза. Его звали Ивет, паладин Фарриса, бога-солнца. Мы неплохо работали в паре, но друзьями не были. Не скажу, что это было прямо так уж необходимо, Ивет иногда бесил, хотя это не мешало нам доверять друг другу жизни. Наконец, генерал оторвался от карты и снова окинул нас взглядом. Он был высокий, как и все эльфы, носил длинные, русые волосы с переплетением мелких кос. По его лицу было сложно понять возраст, но небольшие морщинки вокруг глаз и на щеках давали возможность предположить, что генерал наверняка старше Кайрата. У эльфов так работает. Старость почему-то упорно их избегала, порой они жили тысячелетиями и никогда внешне не могли догнать свой возраст. — Hara`s sadé, ara`tun, — бросил он удаляющемуся помощнику. Эльф кивнул и покинул шатёр, унося с собой карты. Генерал сел, жестом пригласил нас сесть. Кайрат остался стоять, Эрида с присущей ей грубой изящностью упала на ближайшую подушку. И я последовала её примеру. — Меня зовут Кайрат, — начал наш командир. Он говорил медленно, чётко выговаривая каждый звук, словно сомневался, что генерал его понимает. От этих искренних потуг мне стало смешно, и я едва скрыла улыбку. — Мы пришли по зову Избранной Ею, чтобы помочь тебе в грядущем бою. — Мы ждали вас раньше, — эльф говорил спокойно, без претензии или недовольства. Казалось, просто констатировал факт. — Вы не успеете передохнуть. Культисты уже близко, доберутся к рассвету. У него был едва заметный акцент, он красиво растягивал гласные и порой слишком резко произносил шипящие звуки, но в целом владел языком уверенно. От этого начало разговора веселило меня ещё больше. — Нескольких часов нам хватит. — Будь по-твоему, ara`salate, — пожал плечами генерал. — Мы должны удержать границу между Аварелем и Арас А`Беллем. Позади нас, на западе, есть крепость, вторая линия обороны. Они не должны взять эту крепость, иначе дорога в Белден будет закрыта, а мы оцеплены в собственной стране. — Как к тебе обращаться? — Кайрат смягчился, не заметив привычного эльфийского высокомерия, и теперь выглядел не таким строгим, как прежде. Эльфийский генерал улыбнулся одними губами, задумался. Я смотрела на него, и чувствовала подвох. Словно его улыбка была лишь фасадом, ведь его глаза молчали, оставались такими же холодными и пустыми, как и прежде. Будь он паладином Салита, я бы приняла это за последствия долгих лет на службе, но генерал не был паладином. Он был обычным солдатом, пусть и титулованным. — Зови Эрселем, — наконец, выдал он. — Полностью будет долго произносить. — Теперь интересно, как звучит, — ляпнула я, вызвав полный ярости взгляд Кайрата. Эрсель послал мне свою искусственную улыбку и, опередив гнев Кайрата, назвал полное имя. Я тут же заткнулась, подняв руки в жесте капитуляции. — С нами будет Майрон, — Эрсель не дал моему командиру высказать своё недовольство, сразу же забрав все внимание на себя. Странный. — Майрон главный, если я погибну. Или просто не буду рядом. — Всерьез рассматриваешь вероятность гибели? — На войне это один из вопросов, которые стоит рассматривать серьезнее всего, — отрезал Эрсель. — На рассвете, паладин. Готовься. Найдёшь Майрона в западной части лагеря. Он такой… блондин. Не проморгаешь. — Пусть Первородная сохранит твою жизнь, — Кайрат выдал дежурную фразу, восславил жестом Мать и дал приказ выходить. Я не ждала, что Эрсель ответит на вежливость Кайрата, но он ответил. Я даже слегка оступилась, засмотревшись, как этот изящный, внешне высокомерный эльф преклонял колено перед человеком, который был моложе его и по годам, и по званию. Поднимаясь, Эрсель откинул волосы с лица, провожая нас своей застывшей, неживой улыбкой.

***

Крики оглушали, но не достигали разума. Страх бился на закромах сознания, не имея надо мной власти. С каждым словом произносимой мною молитвы, сила жрецов Весифера отпускала, Салит сжалился надо мной в который раз. А я в который раз с готовностью несла его волю. Бой не начался на рассвете, он разразился посреди ночи. Едва мы успели найти себе место, встретиться с Майроном и обсудить планы, как лагерь охватил хаос. Было неясно, откуда атакуют и где свои, а где чужие. Своих я видела лишь среди паладинов, их отличительные знаки были мне знакомы, другие же стали частью хаоса. Жрецы насылали ужас на войска Эрселя, люди и эльфы разбегались во все стороны, чтобы натолкнуться на стену мечей, что жадно пили их кровь и жизни. А потом мёртвые поднимались. То был один из самых ужасающих даров Весифера. Я видела такое прежде. Жрец не становился Созидателем, но жертвовал свои жизненные силы, чтобы поднимать павших. Любому жрецу это стоило жизни, но в том бою он был не один. А потому равновесие сил быстро шаталось, грозя полным разгромом. Вполне вероятно, что опасения Эрселя в ту ночь имели все шансы стать правдой. Кайрат приказал найти генерала. Я могла ослабить влияние ужаса, но отбиваться без командира невозможно, и эльфы нуждались в этом преимуществе. Устремляясь туда, где видела Эрселя в последний раз, я увидела Эриду, которая с яростным криком вонзила острие меча в землю. Почва качнулась и культисты, окружившие её, не устояли на ногах. Сила Эриды поражала. Не мешкая, она взмахнула раскалённым почти добела мечом, отсекая голову противнику слева и, не глядя, устремилась к другому. Конечности, обожжённые божественной силой, падали на вязкую от крови почву и исходили дымом, остывали. А Эрида продолжала бросаться в самую гущу боя. Со спины её прикрывала Феттан, нанося быстрые, но смертоносные удары. Она даже не смотрела на тех, кого ранила — знала, что раны от её меча убьют в любом случае. Проследив за направлением, в котором Эрида и Феттан прорывались, я поняла, что целью был жрец, поднимавший мёртвых. Решила помочь. Вспышка огня выжгла лица нескольким культистам, и Эрида под вопли боли послала мне короткий кивок. Я бежала в самую гущу сражения, порой помогая товарищам, а порой ввязываясь в полноценный бой. Кровь брызгала мне в лицо, оседая на волосах, но ни чужая боль, ни моя собственная, не останавливали меня. Они пытались ударить в живот, грудь, в сочленения серого доспеха, и я уклонялась, но не боялась. Мертвецы пытались окружать, но огонь моей магии не давал сомкнуть кольцо. Проведя ладонью по мечу, я накалила его и следующий удар пришёлся на живого. Культист закричал так громко и так жалобно, что я даже на мгновение ощутила прилив злого удовольствия. Его лицо было рассечено поперёк, обожжённые губы болтались клочками, пока он пытался устоять на ногах. Вторым ударом я забрала его жизнь и двинулась дальше. Эрсель сражался на пределе. И даже на пределе, на самой границе жизни и смерти сохранял свою изящность. Наверное, у эльфов это в крови. Его осаждал жрец, насылавший ужас на тех, кто его окружал. Эта подавляющая аура ужаса заставляла солдат генерала разбегаться, толкать своих товарищей и подталкивать Эрселя к поражению. Он и сам был почти безумен. Генерал принадлежал к тому редкому типу личностей, кого страх толкает на безрассудные поступки, а не обращает в бегство. И он был безрассудным. Боевой клич так и не сорвался с губ воина, он лишь глухо рычал, а жрец насмехался, волнами посылая ужас на всех вокруг себя. Я чувствовала эту ауру, но не становилась её жертвой. И тем не менее, не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понимать — такой «дар» способен повернуть исход любой битвы. Генерал упал на одно колено, пропустил удар. Воины, сражавшиеся рядом, падали один за другим, что тоже влияло на самообладание Эрселя не лучшим образом. Я подоспела как раз вовремя. Один взмах моего меча спас эльфа от прощания с жизнью. Он ухватил мою протянутую руку, тяжело дыша. Пришлось отпустить его, чтобы выжечь волной огня надвигающихся врагов. Задела раненного эльфа, но он умер быстрее, чем успел осознать, кто отправил его к Матери. Я применила магию по двум причинам: у Эрселя тогда было бы время перевести дух, а жрец понял бы, что бой претендует на равный. Слуги Весифера имели удвоенную уязвимость перед магией, и я была готова пользоваться этой слабостью, даже ценой собственных сил. Огонь не утихал, в нос била вонь горящих тел, пепел оседал на коже и волосах. Наверное, я до конца своих дней не сумею смыть с себя этот запах. Хотелось благословенного дождя, чтобы в животе перестала собираться тугим узлом тошнота. Вдруг Эрсель упал на колени, обхватив голову руками. И закричал. Его пересохшие губы лопались, кровь бежала по подбородку, а он всё кричал и кричал, отгоняя иллюзии, что мучили его одного. Стена огня защищала его от стрел и врагов, но не защищала от ужаса. — Командир, соберись! — крикнула я, схватив его за руки. — Смотри на меня! Смотри! И он посмотрел. Казалось, я даже увидела в его глазах тени тех миражей, что приводили его в ужас. В тех миражах было нечто знакомое, что-то, чего я ещё не знала, но подсознательно понимала, что оно должно стать для меня таким же кошмаром. А потому я быстро отвела взгляд, помогая ему встать. Эрсель едва держался на ногах, тихо разговаривал. — Я заберу ужас, буду рядом, ладно? Эрсель кивнул, смахнув с лица влажные волосы. Облизал окровавленные губы. Его трясло, но он держался стойко, как настоящий командир. В его взгляде ещё просматривались отблески безумия, что почти погубило его. — Жрец, — и указал за стену огня. — Наслал ужас, а потом убил моих людей… и они начали подниматься. Мы проиграли. Крепость уже сражается. — Откуда ты?.. Эрсель указал на запад. Рассвет ещё только загорался, но огни, что я увидела на горизонте, не были светом восходящего солнца. — Не думай об этом сейчас, командир. Мёртвый ты ничего не исправишь. Он кивнул и ухватился за мою раскрытую в приглашающем жесте ладонь. А я глубоко вдохнула. — Милостью твоей сохраню волю свою, — прошептала я, не обращая внимания на удивлённый взгляд Эрселя. — Милостью твоей не стану страха рабой, ибо ты убережёшь меня от Мрака, наставишь на путь, что волей предначертан… Я шептала молитву, прикрыв глаза. Рука Эрселя постепенно переставала дрожать, а когда я снова посмотрела на него, он уже не выглядел таким безумным. Стали подниматься другие воины, которые чудом пережили атаку жреца. Нас было немного, но, если не пороть горячку и не тупить, мы имели все шансы снять жрецу голову и при этом сохранить свои. — Спасибо, — проворчал он, выдернув руку. — Я возьму на себя его ауру, — я оглянулась, пытаясь посчитать, сколько выживших осталось вокруг. Недовольно дёрнула щекой, осознавая, что в общей сложности нас всего пятеро. — А я его убью, — Эрсель с мрачной решительностью подобрал свой меч, дал сигнал солдатам. Они стали за его спиной, пошатываясь. И каждый из них смотрел на меня. — Буду рядом. Атакую первой, чтобы отвлечь. Твои люди прикрывают со спины, а потом он твой. Его нужно ослабить, я займусь. Не нападай, пока не будешь уверен, что сумеешь убить. Эрсель не ответил, лишь дёрнул головой, показывая, что готов. Этого простого жеста было достаточно, чтобы я влетела в стену своего же огня, который не обжигал меня. На ходу я оттолкнулась от груды барахла, что раньше была орудием артиллерии и занесла левую руку, посылая ослепляющую вспышку в жреца. Культист оступился, а я почувствовала, как стало легче сдерживать его ауру. Мой меч с громким звоном встретился с вражеской глефой. Он ловко выдержал удар, переключив всё своё внимание на меня. Быстрый манёвр, и пришлось уклоняться от выпада. Лезвие глефы проскользнуло прямо мимо сердца, но я отскочила. Накалила меч, в нос ударил запах горящей крови и металла. Я не видела лица своего врага, но мне это было не нужно. В прорезях его маски я видела те самые глаза, что принадлежали убийце Айрис. Я видела те глаза во снах и на поле боя, буквально в каждом культисте, но их смерти не приносили покоя. А сейчас эта ассоциация могла только сделать хуже. Уклонившись от второго удара, наконец, пошла в атаку сама. Меч высекал пылающие искры, сталкиваясь с лезвием глефы, противник рычал, а я оставалась холодна, давила на него силой своего покровителя, оттесняя к стене огня. Я не видела, как люди Эрселя прикрывают мне спину, и погибают ради одного лишь шанса положить этого выродка. Влажная от крови почва не давала устойчивости, и я оступилась, когда уже почти дожала его. Нога вывернулась в сторону, скованная доспехом. Края пластин больно впились в кожу, но я не закричала. Боль вспыхнула всего на мгновение, а затем Салит сжалился надо мной. Этого мгновения было достаточно, чтобы жрец ударил меня по второй ноге, рассекая бедро лезвием глефы. Крик не сорвался с губ, я лишь смотрела, как кровь падает на землю, стекает под наколенник. Наши взгляды встретились, и я ударила. Меч с шипящим звуком прижёг руку жреца, он выпустил оружие, но кинулся ко мне с голыми руками, норовя сжать пальцы на шее. И хотя боль осталась тенью, я чувствовала слабость, а потому пошла на отчаянный шаг. Вскинув руку, коснулась железной маски на лице культиста. Послышался жалобный вопль, и металл начал накаляться, а затем плавиться, впиваясь в кожу жреца. Моя латная перчатка была безвозвратно изувечена, и кожа уже горела от моей же магии. Правда, не так быстро и не так сильно, как горело лицо культиста. А потом я рванула руку на себя. Расплавленная маска, сцепившаяся от высокой температуры с моей перчаткой, оторвалась вместе с лицом. На меня в который раз брызнула кровь, и я поспешила сбросить перчатку. Едва я успела снова посмотреть на жреца, как его голова с влажным, отвратительным звуком покатилась к моим ногам. Эрсель тяжело дышал, меч в его руках хищно блестел алыми разводами в бликах огней. Я лишь кивнула ему, благодаря за своевременное вмешательство. — Ты вовремя. Когда они испытывают предел боли, то становятся… проблемой, — деликатно сказала я, нервный смешок сорвался с губ. А Эрсель молчал, глядя на меня своими безжизненными глазами. И я совсем не понимала, что означал тот взгляд. Укол неловкости заставил скривиться, и я попросила: — Не смотри так, командир. Мне неудобно. Он не ответил, лишь подал руку. Я с готовностью ухватилась за его ладонь, про себя умоляя Салита забрать боль. Я уже почти рванула дальше в бой, но Эрсель не отпустил, потянув на себя. Достал небольшой кусок ткани и быстро перетянул моё бедро. — Если не болит, не значит, что вреда не наносит. Я выдала ему самую доброжелательную гримасу из всех, что имела в запасе, а он отвернулся. Без жреца, насылавшего ужас, бой пошёл легче, но победа всё ещё казалась лишь мечтой. Справа от меня лежала уже мёртвая Феттан, из её груди торчал полуторный меч. На губах застыла последняя насмешка над самой смертью. Кайрата я не видела, а вот мой напарник пал чуть дальше, у него был вспорот живот. Чем больше я осматривала поле боя, тем больше знакомых лиц находила среди погибших и от этого всё моё нутро пылало. Этого не может быть. Такого просто не бывает. Паладины не погибают так просто и так легко. А кто сказал, что бой был лёгким? Пока я прорывалась к Эрселю и была занята жрецом, Культ получал подкрепление среди живых и мёртвых, а Эрида ещё не успела его обезглавить. И теперь, я с отсутствующим выражением лица наблюдала, как моя подруга бросается в бой с яростью, которой мог бы завидовать сам Кадар. Ей нужна была помощь, а я просто стояла, чувствуя, как кровь покидает моё тело, впитываясь в повязку Эрселя. — Ты нужна! — крикнул Эрсель, пытаясь пробиться к Эриде. Его солдаты падали один за другим, но он не останавливался. Его выносливость и сила поражали, даже если учесть, что я повидала немало воинов. Он отсекал руки и головы, бил лица, скрытые за масками и капюшонами, заставляя культистов блевать зубами, но сохранял своё благородное, но отчего-то бесцветное изящество. — Пожалуйста! И я, наконец, сбросила с себя оцепенение. Вспышка огня отбросила двух культистов от Эрселя, избавив его от необходимости тратить на них время. Он закашлялся от дыма и двинулся дальше. Я видела, как бой меняет его лицо, но не разгоняет безразличие. И это безразличие было не даром бога, а деформацией, секрет которой, видимо, таился в анклавах прошлого этого странного эльфа. Его не смущали крики, не пугали внутренности, он не оборачивался к павшим товарищам. Так что же было в том мираже, что мучил его по воле жреца? Эрида снова вызвала дрожь земли, а когда Эрсель приблизился, облегчённо выдохнула, коротко ему кивнула. И они вдвоём атаковали стену мертвецов, за которыми прятался очередной жрец. Я прикрывала их с тыла, лишённая манёвренности. Нога хоть и не болела, но временами предавала, подгибаясь. И я теряла кровь. Новый толчок едва не сбил меня с ног, в воздухе повис крик Эриды, которая в ярости сбила жреца с ног, пытаясь лишить подвижности. Эрсель рубанул мертвеца по ногам и оставил лежать, кинулся к Эриде, а я защищала его вспышками огня. Жрец был крупный, здоровый. Женщина, пусть и тренированная, удерживала его с трудом, но ловкий Эрсель изящно развернулся, вонзая свой меч культисту в живот. Рванул лезвие вверх и на уставшую почву повалились внутренности. Эрида довольно захохотала, выбираясь из-под дрожащего тела. Эрсель струсил кровь и грязь с меча, его передёрнуло. Он устало провёл по лицу рукой. Пока я переводила дыхание, Эрида коротко вскрикнула. Прежде, чем земля хищно прыгнула мне в лицо, я успела увидеть Эрселя, который бросился мне навстречу. Крик Эриды звенел в ушах, а потом всё погасло.

***

Эрсель

Война, к которой мы все готовились, настала. Не могу сказать, что я особо удивился. Если то чувство можно вообще назвать удивлением. Предзнаменования не врут, так к чему мне врать себе? Я с любопытством предвкушал. Давно понял, к чему всё идёт и знал, что это либо начало конца, либо новый путь. Вряд ли судьба даст мне выбор. Выбора не было никогда, одна только жалкая иллюзия. Всегда — год за годом, век за веком. Всё возвращается на круги своя без моей на то воли и желания. С чего бы сейчас было иначе? В тот день, когда всё стало слишком ясно, Избранная отдала роковой приказ. Генералы покинули дома, семьи и отправились в бой, который не закончится так скоро, как мы думали. Даже если на руках нет крови, бой все равно идет. Таков принцип политики. Люди бежали в Аварель. Многие маршалы были против харамов на нашей земле. Я был за. Потому что знал: однажды живых будет меньше, чем мёртвых. Едва ли не впервые за десятилетия мой голос что-то решал. Даже я не ждал подобного. Харамов согнали к самым границам, чтобы было проще, когда прорвут линию обороны. Иное выбить оказалось невозможно, но ведь даже плохое убежище — тоже убежище, правда? Как бы там ни было, а с тех пор в Авареле жизнь стала совсем другой. Я был рад. Больше, чем многие, но причины имел. Во-первых, нашелся шанс исправить положение. Во-вторых, слишком намозолил глаза в собственном доме. Иногда, казалось, Исфер готова сама куда-то уйти, лишь бы не видеть меня. С этим я смирился давно, но кто сказал, что смирения достаточно? Мой уход облегчил ношу, и это могло считаться улучшением. В каком-то смысле. Годы шли, я почти не видел свою жену, почти даже забыл, насколько сильна её ненависть. Помню, перед уходом она сказала, что проклянет меня, если я убью сына своими руками. Я ответил не менее резко, но даже спустя столько времени так и не сумел извиниться. Или не считал нужным — здесь вопрос больше в том, как я сам хотел видеть ситуацию. И вот, я вышел на границы со смехотворным количеством солдат. В былые времена отказался бы вести их на смерть — именно смерть их и ждала без достойного подкрепления. В этот раз права на отказ я не имел, моё мнение ничего не решало. Маршал Варкин выразил пожелание сложить голову вместе с солдатами, если меня что-то не устраивает. Привычный цинизм больше не удивлял, даже не злил. Если это все, что мне дали, я должен воевать в полную силу. Приказ и соотношение военной мощи вызывали фальшивую улыбку. Удержать границу — какая нелепость. В былые времена границы прорывались с большим количеством людей, а тут мне дали невыполнимую задачу. Было понятно, что я проиграю, просто тогда еще не до конца это осознал. Глупая надежда — обманчивая блажь. Верить в эту блажь хотелось, хотя бы потому, что тогда не так страшно видеть смерть. Люди были слабые, уставшие. И не в том было дело, что эльфы выносливее. В те времена даже эльфы были лишь тенями тех воинов, которых я знал. Больше знакомых лиц я не находил, даже когда смотрел в зеркало. Забавно, как время делает тебя незнакомцем для себя самого. Среди тех харамов, что вышли со мной в бой, я не находил живых. Все слились в одну картину погибели, я больше их не различал. Я знал, что переживу их, даже если проиграю. Они погибнут прежде, чем я осознаю, что прожил ещё сто лет в привычной душности правил и долга. Я знал, что их жизни ценнее, чем моя одна, хотя на чаше весов политики они значили не больше, чем безродная лошадь при благородном дворе. Да будто дело было в одной лишь политике. Будто весь мир крутился вокруг власти. Раньше я бы согласился с таким мнением, но сейчас видел жизнь не только через призму силы положения. У них так мало времени, и они хватаются за него, живут. За короткий срок они успевают любить, ненавидеть, меняться и учиться быть собой. А я ведь даже не помню, когда в последний раз злился, как положено. Я существую. Это меня нет. Это я один мёртвый среди живых. Ничего не изменит положение дел — сколько бы смертей я не увидел, они не заставили бы меня оценить свое существование. Просто с каждым разом я сам становился мертвее. В этом вся проблема, наверное. Я видел больше смертей, чем мог бы вынести. Больше, чем было бы достаточно, чтобы я боялся себе в этом признаться. Избранная понимала, что сражение грозит перерасти в проблему и обратилась к Братству Просвещения — орден паладинов, раскиданный по всему Эмерону. Среди них были люди, полукровки, бывшие разбойники и существа без имени и племени. Меня впечатляло, как столь разная публика сумела собраться под эгидой веры. Я не могу верить так, как верили они, а потому оставалось лишь восхищаться. Паладинов в бою я уже видел — один стоил десятка. Если бы это что-то решало… В тот роковой день — для себя и еще для одного человека, — я не надеялся на хороший конец. Собирался сделать все от меня зависящее или погибнуть с честью. Мой отец хотел бы этого. Может, тогда он бы перестал презирать меня так сильно за все, что случилось по вине моего сына. Душу это не задевало, но портило много вещей. Если бы я знал, чем все кончится, изменил бы лишь одно — позволил бы сыну жить так, как он выбрал. Ведь смехота получается — долг, которым я теперь обмотан, не решает ничего! Совершенно. Я не переживал ни радости, ни дружбы. Даже любовь осталась тенью. И что толку с долга и правил, если они стали орудием пытки в руках глупых, сердцем немых существ? Я бы позволил ему, если бы это изменило ход истории. Теперь же я мог лишь жить с этой историей. Паладины опоздали, а мне пришлось принять факт неминуемого. Из такового было две вещи: проигрыш и судьба. Первое заключалось в том, что уставшие воины ни на что не годятся. Второе — в старом знакомстве. Лицо лидера служителей веры всколыхнуло память, и все, что мне оставалось — притвориться, что не узнал его. Наша прошлая встреча закончилась слишком бурно, чтобы мы сумели об этом забыть. Если он здесь, судьба нашла дорогу к расплате. С ним были и другие: женщины и мужчины разного возраста, даже одна полукровка. И я в который раз убедился, насколько вместительным могло быть Братство. Кайрат — мой старый знакомый, пятно на моей репутации. Напоминание о долге, который я не выбирал. Он вошел в шатёр нагло, слишком уверенно. Знал, кто ждет его. Я один оставался в неведении до самого конца. И он тоже притворился, что не узнал — спросил моё имя, и я принял правила игры. Представился, а она спросила моё имя полностью. С улыбкой, интересом. Иной раз я бы разозлился, но не смог себе позволить — тогда Кайрат бы понял, что я узнал его. Тогда я впервые за долгие годы произнёс свое полное имя вслух. Вспомнил, кем был тот эльф, что раньше представлялся только так, а теперь стал просто Эрселем, потому что так проще произносить. Кайрат строго на неё посмотрел, а я увидел в ней себя всего на мгновение. Когда-то и я был таким, но уже забыл, как это ощущается. Хотел позволить ей быть такой ещё какое-то время прежде, чем она погибнет. А она ведь погибнет. И вряд ли я запомню хотя бы её лицо. Её образ сольется с другими, память украдёт у меня эту картину, и я долгие годы буду пытаться вспомнить всех, кого пережил. Не смогу. Не мог раньше, не смогу и потом. Они ушли. Я смотрел им вслед и думал: какой будет моя расплата? Что Кайрат приготовил для меня? Да, возможно, я слишком цепляюсь за вину былых лет, но такие, как Кайрат, не забывают. Я остался один и позволил себе вспомнить. Причиной всему была его сестра. Отец паладина купил своей семье вход в Аварель вскоре после того, как Созидатель развернул поход в сторону Белдена. Честно отслужил под моим командованием, но я даже не помню его имени — ещё один недостаток возмутительно долгой жизни. Да и не важно, как его звали. Важно то, что случилось после. Отец Кайрата скончался, а я позволил себе забыть об их семье. Они жили на окраинах Авареля, и я не обременял себя ни вежливостью, ни участием. Не был обязан и долга не имел. Шли годы, и в одно утро мне был дан приказ — разобраться. Приказ прост, да только на первый взгляд. Сестра Кайрата погибла при обстоятельствах, рассказ о которых оскорбляет и слух, и язык того, кто говорит. Сказать можно лишь одно: её жизнь стала платой за чужие удовольствия. Я бы не хотел присутствовать при подобных событиях, не сумел бы вынести это с безразличием. Кто-то бы погиб от моей руки, а после погиб бы я сам. Не все вещи стоят смерти. Особенно глупой и неоправданно геройской. Я понимал гнев Кайрата и искренне хотел помочь. В итоге эта искренность сыграла против меня. Конечно, давно не новость, что благие намерения часто и густо вырастают в проблемы, но я действительно хотел хоть какой-то справедливости. То был последний раз, когда я взаправду верил в правосудие. Женщина, вне зависимости от происхождения, не должна возлагать своё тело на алтарь чужой извращённой души. Менять прошлое не под силу даже богам, а потому мне оставалось лишь восстановить подобие порядка в том, что случилось. Я помню лицо будущего паладина. Совсем молодой, бойкий. Он умолял меня разобраться, по старой памяти. Во имя тех лет, что его отец служил моей воле. И я разобрался. Так, что едва не поплатился за это званием и положением. Иногда я жалею, что власть крови имеет столько привилегий. Если опустить детали, то Маршалл Аррен посоветовал мне «не совать свой нос, куда не просят». Проще говоря, никто не хотел, чтобы я взаправду искал виноватых. Хотели, чтобы я нашёл удобных виноватых. Мой отец тогда сказал, что не потерпит ещё одного моего промаха. Поступок Белласа сильно пошатнул все, что можно было пошатнуть. И мой отец стал очередной фигурой из прошлого. Тем не менее, фигура эта имела свой вес. Говорить об этом Исфер я не считал нужным. Уже тогда она перестала кричать и плакать, пытаясь выдавить из меня хотя бы слово. Я не знал, что сказать ей, чтобы не вызвать её гнев. Если я говорил, она злилась. Молчание вызывало все те же проблемы. Так зачем же истязать себя, когда можно выбрать то, что ближе сердцу? Прошло уже слишком много лет с тех пор, как я что-то ей рассказывал о службе. Да я и примерно понимал, что она бы сказала. Исфер любила богатство и мою власть. Это единственное, что она во мне любила. Власть приносила много привилегий. Она могла жить, как заблагорассудится — покупать дорогие вещи, созывать гостей и заводить любовников, использовать моё влияние ради развлечения и своих идей. Раньше я бы злился, а теперь даже не придавал этому значения. Она постепенно стала тенью, которая всегда рядом, но никогда для покоя. Я разобрался так, как меня просили. Нет, как от меня требовали. Нашли пару харамов и казнили. Одна Мать знает, как Кайрат разнюхал правду, но так и случилось. Его последние слова облачились в обещание — когда-то я отвечу. А после Кайрат покинул Аварель, оставив мать одну в компании потерь. Годы шли, а я все еще не ответил. Я ждал, что он вернётся. Ждал, что смогу оплатить свой долг страха, но дождался лишь сейчас. Судя по всему, только мы с ним пережили мгновения мрачной ностальгии. Другие паладины не смотрели на меня так, как смотрел он. С жаждой крови. Я бы дал ему кровь, если бы знал, что он сумеет меня убить.

***

Майрон пропал. Первый предвестник грядущих проблем. Крепость зажгла сигнальные огни — второе предзнаменование. Я надеялся, что предчувствия ввели меня в заблуждение, но чего стоят надежды, если от них никогда нет толку? Жрецы, солдаты, ужас и смерть. Привычная картина ждала на выходе из шатра. Ровно до тех пор, пока ужас не стал моим. Я хотел сдаться, правда. Никто бы не обвинил меня. Голос сына в моем сознании не в счёт. Жрец заставлял вспомнить все, что сказал мне Беллас, уходя. Вещи, в которых он был прав. А потом почувствовал небывалую жажду жизни. Всё тяготы отступили. Пришла она. Пылающая, похожая на богиню. Её сила освещала путь, возвращала мне мощь, но не стыдила за слабость. Она была самим светом, что пробил Мрак вокруг всего живого. Или только во мне. Я помню, как впервые взял её руку и испугался. Такого покоя я не знал много лет, но с ней этот покой был настолько привычным, что сама мысль о том, что это временно, внушала мне страх. И я поспешил отступить, чтобы меньше скучать по силе её покровителя. Сражаться рядом с ней — это про уверенность. Она дарила покой Салита так самозабвенно, что становилось стыдно — я не заслуживал таких даров. Она не спрашивала, просто отдавала. Отказаться невозможно. Когда я смотрел, как она вступает в схватку со жрецом, во мне колыхнулось восхищение. Огонь магии помогал ей, но она не полагалась лишь на силы природы, потому что сама была достаточно сильна. Даже ранение не сбавило её пыл, но я не мог стоять в стороне. Тогда она сдержанно поблагодарила меня, а я впервые посмотрел ей прямо в лицо. Я не знал её имени, прошлого, но она казалась знакомой. Словно тень из прошлого. Она тоже устала, хотя и храбрилась. Знаю, женщинам сложнее сражаться наравне с мужчинами. От них ждут больше, требуют больше и наказывают за слабость строже. Её глаза ждали укола за то, что она не сумела победить одна, но как я мог сказать ей хоть слово? Всё, что я смог для неё сделать, так это перетянуть рану. Бой резко потерял свою важность. Покой её бога оказался выше. Кажется, даже смерть рядом с паладином Салита — всего лишь путешествие. Нет страха, нет сомнений. Одна непоколебимая мощь воли, которой на нас двоих было слишком много. Когда она упала, так и не успев произнести слова своей молитвы, чудеса кончились. Я дрался так, словно собирался погибнуть. Наверное, правда собирался. Потому что проиграл. Даже помощь паладинов не спасла положение — не удивительно. Я знал, что не смогу удержать границу ещё до того, как прибыл на поле сражения. Культистов было слишком много. Крепкую «богиню» связали, её подруга сдалась сама. Майрон так и не объявился — я не нашёл ни тела на земле, ни лица в окружающей толпе. И последовал примеру паладина Кадара. Она нагло подмигнула мне. Не склонила голову. Молодец. Она не была настолько взрослой, как выглядела, но уже поняла, чего стоит гордость перед самой смертью. Я запомнил тот её взгляд на всю жизнь. Мало кто способен улыбаться, глядя в глаза врагу.

***

С момента первого удара я не сказал ни слова. Всякое в жизни бывало, я знал, что делать. Скорее всего, меня убьют, когда поймут, что информацию не выбить. Думаю, именно так и заканчивалась жизнь тех генералов, что исчезали до меня. Я оказался в развалинах храма, начался допрос. Сначала просто спрашивали, потом били и спрашивали. Помню, с каким звуком рёбра смещались — трещали, ломаясь. Нога культиста хорошо справлялась с задачей, но все еще недостаточно. Был момент, когда показалось, что я здесь и умру. Так, возможно, было бы лучше. Не для меня, но для тех, кто ждал моей смерти. Интересно получается, раньше я считал, что в смерти нет положительных сторон. В моей были. Я не смог сам подняться. Стало сложно дышать, во рту расплылся кровавый привкус. Культиста это разозлило. Перед глазами возникло его тупое лицо, на шее сомкнулись чужие пальцы, и я перестал дышать. Давление усиливалось, а потом он ударил меня затылком о каменный пол. Отступил, и я закашлялся кровью. Связанные руки и ноги уже не слушались. Мне дали передышку, но недолгую. Я все еще молчал. Один из культистов обещал жрецов, хотя к тому времени я уже плевал на жрецов. Даже на себя самого. Затем было время на передышку. Привели паладина Кадара. Ей угрожали сильнее, чем мне, обещали отрубить руки, а она только улыбалась. Одна из этих улыбок была моя. Неизвестно, каким образом, но она придала мне сил. Тогда я еще не до конца понимал, кто такие паладины Кадара и почему боль делала её могущественнее. Когда веселье моей подруги по несчастью стало раздражать троицу культистов, один из них схватил её руку, а второй ударил. Звук хруста костей прошил сознание, я почти почувствовал её боль. Она засмеялась. Смеялась, растягивая окровавленные губы. Тот, который бил, отвесил ей оплеуху, а потом и мне — чтобы сорвать злость. Голова качнулась, я проехался лбом по каменной стене, оставляя развод. И выпал из реальности. В голове звенело, тело прошила дрожь. Подступила тошнота. Я плохо ориентировался в пространстве, и удержать сознание больше не мог. Секунда, две. Я вынырнул. Для меня это было лишь несколько мгновений, но для реального мира — достаточно, чтобы сломалась одна судьба. Я слышал звуки, слышать которые больно любому, у кого еще осталось хоть что-то достойное в душе. Я бы вытерпел еще сотню ударов, если бы мне не пришлось это слышать. — Они прекратят, если ты скажешь, — культист подошёл, склонившись. От него воняло табаком и немытым телом. Они не прекратят, этот ждал своей очереди. В душе теплилась надежда, что эта скотина не врёт. А разум пробуждал здравый рассудок в достаточной мере, чтобы я понял тщетность своей надежды. Покачал головой и плюнул кровью на его ботинки. Они сделают это ещё не раз. Приведут и паладина Салита, а мне оставалось лишь надеяться на свою же логику. Такие не прекращают. Когда уже пришло абсолютное понимание безнаказанности, животные не находят покоя, пока не сделают все, что хочется. — Упрямый, да? — он схватил меня за шею и впечатал в стену, обдавая своей вонью. Я попытался повторить улыбку паладина, получилось плохо. Получил удар коленом в нос, и благородная тьма снова поглотила меня. Мрак выпустил, и реальность в который раз выбила все тщетные ожидания. Кто-то подхватил меня и усадил меня у стены, скоро под руки вытащили и паладина. Она была обнажена ниже пояса. Я не мог смотреть на её унижение, потому просто отвёл взгляд. Культисты переговаривались, а она сидела на полу, морщась от боли в сломанной руке и прожигала их всех ненавидящим взглядом. Хотелось бы, чтобы это выражение на её лице что-то значило. Беспомощность — худшее чувство в жизни, когда судьба подкидывает тебе испытание. Хуже может быть лишь вина. С виной я свыкся, а вот ощущение собственной слабости было не до конца изведанным оттенком позора. Я даже не мог попытаться. В этом заключалась основа стыда. Я был недостаточно силён. Культисты перекинулись парой слов, из обрывков я понял — ждут жрецов. Если так, выхода нет. Поймал взгляд паладина. Она по-прежнему улыбалась, но с каким-то странным отчаянием. Мне даже показалось, что вены на её коже подсвечиваются. Но божественная помощь не пришла. Её били. Сильно. Потом меня. Когда я терял сознание, переключались на неё. А она была достаточно крепкая, чтобы вынести все, что случилось. Кайрат в плен не попал, это понятно сразу. Иначе со мной здесь был он, а не безымянная поклонница Кадара. Возможно, это и есть моя расплата. Когда её рывком подняли на ноги и договорились «проверить вторую», женщина посмотрела на меня в упор. И заговорила на моем родном языке. Не знаю, где она его выучила, но она говорила. Плохо и коряво, зато достаточно, чтобы я понял суть. Она обещала возмездие через жертву. Это только потом я осознал, что имелось в виду. Её вывели, а я остался один. Вошёл жрец, и я пожалел, что меня больше не били. Выдержал бы ещё сотню оплеух вместо всего, что пришлось увидеть и почувствовать потом. Заводили моих солдат. Людей, да и плевал я, что они не эльфы. Это были мои люди, с которыми я убивал и вершил волю Избранной. Война роднит больше, чем кровь. Они смотрели на меня с мольбой и надеждой, а я не был способен внять ни единому немому крику. Потом они кричали взаправду, срывая голос. Жрец выбивал им зубы, вырезал языки, бил по шее, чтобы они не могли издать ни звука. А у меня самого крик застревал в горле. Связанный, бессильный — я наблюдал, как мои солдаты познают горечь разочарования. Я ведь ничего не мог. Он снимал с них кожу. Медленно, неспешно вскрывал животы, отсекал пальцы и резал их тела с таким упоением, что меня тошнило. Или меня тошнило от побоев, сложно сказать. Я бы вынес эту пытку, если бы делал это не жрец. Их боль чувствовал я. Это мне раз за разом наносили увечья. Страдало чужое тело, а агония была моя. По коже не бежала кровь, не раскрывались бутонами раны, но сердце заходилось в бешеном ритме. И я кричал. О, Великая, как я кричал! Фигура жреца приблизилась, он поднёс нож к моему лицу и пообещал, что я — следующий, если не отвечу на их вопросы. Я лишь плюнул ему в лицо собственной кровью и показал улыбку, как у той женщины-паладина. Пусть режет, предавать тайны, которые не хотелось предавать, я не собирался. Он занёс нож, пробил кожу на плече, а потом вдруг остановился. Снаружи началась какая-то заваруха, и я понял — это мой шанс. Если не сейчас, останусь тут навсегда. Были слышны крики, ругань, и я чувствовал божественную мощь. Кто-то из паладинов приносил жертву. Резкий удар лбом, и жрец схватился за нос, пытаясь остановить кровавый фонтан. Выживший солдат обхватил культиста обеими руками и впечатал в стену. Кажется, я даже слышал, как треснул его череп. Скоро по ладоням побежали мурашки, а я едва не упал, пытаясь встать. Осмотрел своего солдата и понял — не жилец. И он тоже это понял. Наши глаза встретились всего на жалкое мгновение, я поймал в его глазах ту самую жизнь, о которой теперь ничего не знал. Всё снова повторилось: умирают все, но не я. Сложно сказать, это признак любви Матери или её ненависти. Пришлось добить его. Настолько быстро, насколько я вообще мог. Хватаясь за стены, побрёл по коридору, пока за пределами старого храма разворачивался последний бой для паладина Кадара.