Наказан

Катамаранов вышагивал из кухни в спальню, из спальни в зал, от южных окон к противоположным северным и ждал звонка в дверь. В его осанке, в движениях рук и ног угадывалось некоторое напряжение, иначе можно было бы сказать, что он просто ходил. Город, отражающийся в южных окнах, был по-вечернему ясен и светел, а там, в отдаленном лесу, блестел, мокрел и ложился на хрусткие ветки серебристый дым тумана. Игорь закрыл глаза — и ему почудилось, что большие руки Города, остроуглые, каменные, баюкают его, внезапно перерождаясь в мягкую перину облаков. А из облачного невесомого плена его выхватывает Лес — и тоже баюкает тысячей рук. Звучит звонок в дверь и разбивает его шаткое, хлипкое уединение. Не дождавшись, пока ему откроют, полковник появляется на пороге. Игорь проходит в прихожую, снимает с него туфли и сладко потирается щекой о его серые форменные брюки в районе колен. — А в сапогах, мент, ты был бы сексуальнее. Жилин с каким-то безумным упоением, замерев, оцепенев, гладит его по волосам, смотрит сверху вниз в его огромные черные глазищи, не имея возможности оторваться. Потом он заговорил глухо, сдавленно: — Опять пил? Я тебя люблю. Но не приставай. Полковник с каменным лицом проходит дальше в квартиру, Игорь почти волочится на его правой ноге. Катамаранов не отставал. В маленькой пятиметровой кухне он встает коленями на старый паркет, трется головой о его широко расставленные ноги, и, соединив за спиной руки, будто связан и находится в плену, говорит хрипло и сладостно: — Давай дальше поиграем. Сергей, все еще пребывая в кататоническом ступоре, очухался нескоро. Он погладил Катамаранова по волосам, по прикрытым векам, просунул палец ему в рот, поводил по зубам и языку. Потом взял его за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза безотрывно и пристально. Все еще молчал. И одним пальцем, подскочившим вверх, сминал его нижнюю губу. — Мой фавн… мой волчонок… мой дикий лесной бог. В твое тело давно вселилась какая-то темнейшая апокалиптическая Сущность, которую я полюбил вместе с тобой. Почему я каждый раз от тебя цепенею? — говорит он почти безэмоционально, словно облекает в слова некие сухие рабочие моменты у себя в участке. — Вставай, голубчик. Никаких игр сегодня не будет. Пока полковник бесплодно отбивался от невидимых тентаклей, Катамаранов гипнотизировал его своим черным апокалиптическим взглядом. Будто на спор с самим собой. Мент покорно самообездвижился, замер, но потом тряхнул головой — и будто сбросил с себя наваждение неизвестной природы. Чары развеялись, а Катамаранов все равно полез ему в штаны, накрыл рукой яйца под хлопковой тканью трусов, и мягко погладил. Спустя секунды он потерял счет времени — и долго целовал губы второго кармического бешеного, сминал невидимыми тентаклями его грудь, упругую талию и крепкую спину. — Ты совершенство, Сережа. — Перестань, ненормальный, перестань. Тихое вечернее солнце заглядывало в распахнутые окна и поглаживало рамы. Ветер трепыхал тонкие синтетические гардины, паркетные половицы скрипели на автономной тяге, а в пепельнице дымил догорающий окурок, оставленный Игорем. Дом Сергея, в котором с ним жил Катамаранов, расположился необычным образом: он был неким горизонтом, разграничивающим между собой мир города и мир природы. Одни окна квартиры вечерами глядели на сомнамбулящийся во тьме лес, который Игорь прожигал своим голодным взглядом – словно высматривал там что-то. Другие окна почти мумифицировали спокойное шоссе с нечастым светом фар и аморфной, бесформенной тишиной. Ветер в проводах, редкие клаксоны, больше никаких движений и звуков. Вечер полз медленно, как крупная зеленая муха, только что соприкоснувшаяся с липкой лентой. Замедленную гармонию летнего вечера разрушает буянящий Катамаранов, пытающийся допрыгнуть до губ красивого полковника. Его Серега сегодня особенно хорош собой, и даже сам чувствует это. — Ну чего ты разбушевался, голубчик? Никто тебе, значит, не давал разрешения на подобные посягательства. И не смотри на меня своими потусторонними черными глазами. А то я опять расклеюсь. Жилин сознательно развеивает магию мгновения, наступив на горло собственным чувствам. Но при этом он тепло и с любовью улыбается Игорю: — Я же говорил тебе, голубчик, чтобы ты завязывал с алкоголем. Наказан. Наказан будешь у меня. Неделя тебе без всего самого хорошего, хороший мой. — Неделя это слишком много, бесчувственная ты скотина. Медленно затапливающие комнату вечерние сумерки не занимают ни его сознание, ни его мысли. Катамаранов закрывает глаза, втирается пахом в красивые бедра, все еще обтянутые форменной одеждой, и гладит ладони полковника. Он весь взмок и ослабел. Он стоит рядом сутулой неподвижной статуей, опустив голову и вслушиваясь в собственное прерывистое дыхание. Ждет чего-то. Черные бездонные глаза опустил куда-то в пол, и лучше бы полковнику их сейчас не видеть. Налетел ветер, щелкнул с протяжным стекольным звоном в деревянные скрипучие рамы. Игорь неизменно тлел рядом с Жилиным подожженной шашечкой динамита. В окно вторглась оса, Игорь немедленно раздавил ее голыми руками, не опасаясь укуса. — Сереж, надень китель на голое тело. И кожаные сапоги... Хочу расстегнуть их на тебе зубами. — Я все сказал. Иди отсюда, голубчик, хоть в лисью нору, хоть в избушку к бабе Яге, хоть в болото за подболотниками. И там обдумывай свое плохое поведение. Поумнеешь, научишься ценить человека, который тебя любит, тогда и приходи. Катамаранов постепенно закипал. Ярость материализовалась, сползала по лбу — и накрывала тонкой дымной пеленой глаза. Жилин был единственным из сущих на Земле, кому было не страшно ощущать эту ярость, стоя рядом с ее эпицентром. — Даже не поцелуешь? — Даже не поцелую. Куда уж тут целовать, тут в тюрьму сажать надо. За сотрясение моих нервов. — Ну и удовлетворяй себя сам, похабная ментовская рожа! Губы и подбородок Игоря мелко задрожали, он заехал локтем полковнику в грудь. Он весь взвился и вскинулся, собирался уже выскочить за дверь и больше никогда не появляться, но Сергей, безошибочно считывая его состояние и предугадывая его дальнейшие действия, буквально перехватил его в воздухе и спеленал своими руками. Потом почти насильно поцеловал бесноватого своего, крепко притиснув свои губы к его губам. — Я тебя люблю, но сказали же тебе простым милицейским языком: ты наказан. А теперь иди, голубчик. Скатертью тебя, что называется, по твоей красивой попе. Я буду звонить, проверять по голосу — бухал ты или нет. Жилин еще раз его поцеловал, больше не удерживая. Через секунды Игорь пулей вылетел за дверь, а Сергей еще какое-то время постоял в прихожей. Потом прошумел мягкими тапками в зал, опустился в кресло, поднял колени к груди…- и блаженно улыбался, будто лик с иконы. Его собственное тело все еще пахло Игорем. Несносным, невыносимым Игорем, прекраснее которого на свете не существует. Не предусмотрено никаким законом. Не придумано ни на какой планете. Он снюхивал его чудесный природный запах со своих рук, плеч, груди, и мысленно ругал себя за то, что за недавние месяцы стал таким ненормальным. Это Игорь его преобразил — и словно сотворил заново. Разбередил каждый нерв, истыкал невидимыми гвоздями до кровавых лохмотьев его нутро. Превратил его в существующего на грани, любящего на грани, идущего по грани. Сделал городским сумасшедшим, мчащимся на катке без руля в вихрящемся калейдоскопе сменяющихся Граней. Благодаря Игорю и его апокалиптическому воздействию простой фараон в портупее чувствовал непростительно глубоко, непростительно тонко и непростительно на Грани. «Был бы поэтом, если бы мог сочинять стихи, был бы художником, если бы умел писать картины». Игорь отрыл в нем такие колодцы, открыл такие бездны, что ему и не снились. Иногда он шептал ему с каменным лицом и почти неподвижным взглядом: — Ева возникла из ребра Адама, а я, похоже, возник из ребра Катамаранова. — Вон в какие дебри тебя понесло, полковник. А говоришь, что я ненормальный. * * * И нескольких дней не прошло, когда Игорь явился на его порог снова. С двухлитровой банкой, в которой плескалась уютная розовая жидкость. Жилин потеплевшим взглядом осматривает стеклянную тару, а за окном расправляет крылья яркий и медлительный летний полдень. — Сегодня ты, дорогой мой, замещаешь старуху с косой? Явился меня отравить, голубчик? – не удержался он от колкости. — Я просто сварил тебе компот и охладил его. Вон ведь какая летняя жара на улице стоит… — сказал Игорь и опустил глаза, легко улыбаясь. — Ну ладно, давай свой компот. — расплылся в ответной улыбке Сергей. Потрепал пальцами края его улыбки, прихватил за подбородок, поцеловал. Ему было приятно, что Игорь о нем заботится. — Иди, мой невыносимый, я тебя еще раз поцелую. Не пил? Сергей внимательно смотрел ему в глаза, принюхивался к его дыханию, принюхивался к нему самому. — Не пил. — Вижу, что не пил. И только красивее стал… Лицо посвежело, глаза ярче заблестели на лице… Плечи заострились. Надеюсь, голубчик, ты хоть что-нибудь за эти дни ел. Кожа да кости, Господи… Ну куда еще худее? — бросал отрывистые фразы Жилин, целуя его в лоб. Игорь стоял рядом как безвольная тряпичная кукла, смотрел куда-то в сторону и страдальчески улыбался. Его губы мелко вздрагивали. Подбородок тоже. — Наигрался уже блядь мной? Как неживую куклу обнимаешь под руки. А я живой, живой, Серега! Сергей в ответ буквально расстрелял его поцелуями. — Перестань буянить, Катамаранов. Ненормальный. Боже, ты невыносим. Мой ангел из ада. Полковник заводился, сходил с ума, плыл. Он уже начал сминать горящими ладонями его плечи и грудь. Как всегда — до синяков, до легкой, едва ощутимой боли. Но потом вспомнил, что Катамаранов наказан. Жилин без особого энтузиазма отлепил от себя Игоря и отодвинул его в сторону. Сказал глухо и рассеянно: — Теперь только компот, голубчик, остальное по великим праздникам. И ты попей со мной компота. Какой удачный. Вкусный. — А я не буду. — ехидно улыбнулся Катамаранов. — Почему это ты не будешь? — А путь, Серега, неблизкий. Обопьюсь — и до своего туалета не добегу. Сергей выпил стакан компота — и через минуту вырубился. Очевидно, в нем было какое-то хитрое снотворное из ближайшего НИИ. Игорь кое-как дотащил его до кровати. Пока он спал, Игорь раздевал его — и надежно фиксировал своего красивого фараона крепкими веревками. — Сейчас, мой хороший… Я тебя люблю. Сейчас… * * * Когда Сергей открыл глаза, пребывая еще в мутном состоянии, Игорь ему неторопливо, но старательно и глубоко отсасывал, натягивая свои губы на его член до основания. Потом выпускал член изо рта, и мягко вбирал в рот яйца. Сначала одно, потом другое. — Ох ты ж еб твою растуды Игорек. Ненавижу тебя, Катамаранов. — Знаю. Я тоже тебя люблю. Переходим к следующему этапу, голубчик. Город был настолько тих в открытых форточках, что его дыхание перекрывал отдаленный, спящий под серебристыми облаками, лес. Часы на стене зашлись боем, в лесу встревожилась сова, запели проснувшиеся ночные птицы. А полковник не выдержал такой сладкой пытки, он сам начал погружать свой член в мокрый и жадный рот Игоря, толкаясь бедрами. Позже, когда действие снотворного полностью отступило, Катамаранов, чуть кривясь от временной боли, плавно опустился задницей на его большой красивый член (их совместную гордость), посмотрел Сергею в глаза и нетерпеливо заерзал. Две невыносимые черные бездны как обычно гипнотизировали стража порядка, приводили в оцепенение, и эта программа никогда не давала сбой. Сергей снова тряхнул головой, сбрасывая с себя наваждение неизвестной природы. — Отпусти, Катамаранов. Отпусти, гадость такая. — заржал он, приходя в себя — А я тебе, если хочешь, стриптиз в служебной портупее устрою. Отпусти, зараза бешеная. Ну что мне теперь скидывать тебя с себя? — Хрен тебе, ментяра, не отпущу. — Хрен при любых раскладах — тебе, голубчик. Все блага земли, что называется… — Прости, недотрога с подкрашенными глазками. Мне очень было надо. Игорь ненадолго спрыгивает с члена Сергея — и обцеловывает своего мента с головы до ног. Потом протяжно целует его в губы, растопырив ноги, распластавшись по нему влажной от мелких капелек пота морской звездой. Катамаранов настолько вдавил его в матрас своим тощим телом, что еще немного, и у прекрасного существа с гусарскими усиками началась бы асфиксия. — Если бы ты знал, ехидная ментовская рожа, как сильно я тебя люблю… — Знаю и чувствую, но ты завязывай, голубчик, со своим алкоголем. Я не запрещаю тебе пить в целом, но давай пить вместе. Редко, но вместе. Мне надоело, что тебя приносят ко мне за шкирку, лыка не вяжущего. Игорь грызанул его за нижнюю губу. Полдень раскалился добела, упал на бегущие машины, автобусы и трамваи, отразился в стеклах. По зыбким горячим тротуарам двигались запыленные фигуры людей с разноцветными авоськами в руках и покоящимся в них провиантом. Город полуспал в коконе летнего зноя. Игорь весь плыл и тек, трясся от возбуждения, его хуй сочился смазкой, соски дыбились и темнели на подтянутой груди. Он матерился, целовал приоткрытые губы полковника, а потом сдавил свой член в области головки, чуть потянул вверх – и снова начал насаживаться на его крупный красивый хуй. Жилин, скосив глаза вниз, жадно наблюдал за ним. — Катамаранов, ты невыносим. Единственное, о чем я сейчас жалею — что не могу схватить тебя за попу до синяков. — Я с прошлого раза еще весь в синяках. — Это не синяки, дорогой мой. Это божественные стигматы. Это библейский мотив. Это апокриф моей любви к тебе. — Какой ненормальный у меня мент. Шизуху постоянно ловит. Но, знаешь, мне нравится направление и ход твоих мыслей. Игорь наклонился к нему за поцелуем. Жилин помотал головой, зажал губы зубами, не давая себя поцеловать. — Не болтай языком, ядовитая таежная афозия. Делай уже что задумал. — Я никуда не тороплюсь. Полковник дернулся в напрасной попытке скинуть с себя невыносимого Катамаранова. — Тогда отвяжись от меня, леший черноглазый. — Не отвяжусь. Я с тобой навсегда. — Вот это радость. Вот это счастье великое. — пытался иронизировать Жилин. Он уже был на грани, а Игорь двигался на нем издевательски медленно. Молодой советский милиционер весь извелся, издергался, озверел, взмок. Поругивался матом. Совершенно не знал, куда себя деть под невыносимым Катамарановым. — Давай уже ускорься, голубчик. Помилуйте, Игорь Натальевич, прекратите свои издевательские действия. Быстрее, мой золотой. Он отбросил голову на подушки. Его волосы растрепыхались, ресницы потемнели от капелек пота, глаза полыхали жаром, губы покраснели от частых поцелуев. Игорь совсем остановился, залюбовался им, вслушиваясь в его рваное и нестройное дыхание. — Давай уже, чудище мое лесное. Ты так меня этими веревками замотал, что мне неудобно самому тебя обрабатывать. — Сначала скажи, мент, что я у тебя красивый. — Так ведь и есть, голубчик. Ты в сто раз красивее меня, если тебя просто отмыть. — Слышь, полковник, ты в миллион раз меня красивее. — Занимайся делом, Игорь Натальевич. Нашел время для препирательств. Когда ты меня распутаешь — ей-богу высеку ремнем. Игорь короткое время резво и по-молодецки попрыгал на нем, потом пережал свой член у основания, и успел донести сперму полковнику в рот. Полковник послушно сомкнул губы над его сокращающимся хуем. — Глотай. Полностью. Сам. Целовать тебя не буду, помогать тебе не буду. — А теперь обратно залазь туда, откуда слез. Я, видят черти, уже скоро. Игорь бешено улыбается, привычно гипнотизирует полковника одним только взглядом, потом заталкивает пальцы ему в рот. Он успевает перехватить капли своей спермы — и вкруговую увлажняет ей торчащие Серегины соски. Через секунды, не смотря на его громкие протесты, с невозмутимым видом и с голой задницей убегает курить на балкон, кутающийся в коконе уютных летних сумерек. Катамаранов молчал, дул дымом на оранжевый огонек сигареты и гладил себя по лобку, по опустошенным яйцам. Никуда не торопился. А у города, лежащего под окнами пятого этажа, еще сильнее замедлился ритм. Наконец дикий лесной бог возвращается к измученному менту. Он кусает его в уголок губ, потом ехидно улыбается – и по лунному радиусу оглаживает его бешено, бесстыдно торчащие сосочки, покрытые пленкой спермы. — Жилин, я тебя обожаю. — Иди нахрен, пожалуйста. Тело Сергея вздрагивает от малейших прикосновений, Катамаранов улыбается ему всем собой — глазами, губами и даже ушами. Потом задирает колено вверх, и с коротким охом снова насаживается на его крепкий, красивый хуй. — Ох ты ж Сережка. Он у тебя растет, что ли? Через минуту молодой полковник, дернувшись наперед в талии, выстреливает в Игоря спермой, несколько раз выкрикнув его апокалиптическое громоподобное имя. — Иди ко мне, невыносимый. И размотай меня уже, руки затекли. Игорь лизнул его в губы, потом опустил глаза в пол и старался не выдать себя ни единым мускулом. Но на его лице читалось плохо скрываемое торжество. — Я ведь был наказан, нарушил все запреты, тем самым выиграл во всех конкурсах. Ты будешь бить меня, мент? — Помилуй, голубчик. Мне… Ты… Я рукоприкладствовал только во время наших бешеных брачных игр друг с другом. Но это часть ритуала. Развязывай, не бойся. Игорь обрезает ножом веревки и пластом укладывается на Жилина сверху. Не дает пошевелиться. Не дает встать. Не дает убежать. Не дает вытереть размазавшуюся между их телами сперму полковника. Катамаранов жадно вбирает глазами его прекрасные, совершенные черты, целует его губы — и мягко дует ему в лицо. — Жарко здесь. Это тебе вместо вентилятора. — Вот же змееныш. Сколько моих манер перенял. — Не змееныш, а василиск. Лесной сказочный змей. Так хотя бы звучит красиво. - А теперь молчи и не перебивай, хороший мой, пока я собрался с мыслями. Дай мне минуту, и я смогу связно оформить то, что долгое время разъедало мое сердце и сознание. Сколько с тобой живу, Катамаранов, — столько не могу предугадать, как в следующую минуту сработает твой разум. Ты самый сложный ребус из самых сложных ребусов на планете, Игорь. Но это и есть та прочная металлическая нить, которая навсегда притянула меня к тебе. Иногда ты невыносим. И одному Богу известно, сколько ты выпил моей крови вместо воды. Но лучше тебя не бывает. Не предусмотрено никаким законом. Просто больше не закладывай, так сказать, за воротник. Не сокращай мою жизнь на этой земле. Глаза полковника заблестели от слез. Он отводил взгляд, старался выглядеть сильным, но этот факт не укрылся от всевидящих глаз Игоря. Дикий лесной бог немедленно расставил его руки в стороны, придавая ему очертания Иисуса, висящего на кресте. — Понимаю, дорогой, к чему этот внезапно возникший перфоманс. Мы оба понимаем… – протяжно говорит мент, осматривая свои расставленные в стороны руки. По интонациям он грустил, но все его нутро радостно кричало и ликовало: они с Игорем дышат одним воздухом, смотрят в одну сторону и у них одна на двоих клетка мозга. Игорь повторно укусил его за нижнюю губу. Потом еще плотнее вдавил подтаявшего мента в матрас, почти придушил своей аномальной хваткой — и буквально расстрелял поцелуями. — Игорь, ну ты что, бешеный? — Люблю тебя, Серега. Люблю, люблю, люблю. Внезапный дождь полил как из ведра. За окном громыхнуло, в небе блеснули десятки молний. От порывов ветра советские гардины поднялись и завернулись наверх, по балконному полу покатился цветочный горшок вместе с рассыпающейся землей. Игорь и Сергей переглянулись – и побежали закрывать раскрытые рамы и форточки.