Есть ли в небе лисы?

Я сразу пролистываю очередной пост в соцсети, едва углядев на фотке рыжие волосы. Но все равно замечаю, что он там не один. И ему явно весело. Ладно, пролистываю не сразу, на пару секунд задерживаюсь. На достаточное количество времени, чтобы в груди больно кольнуло, а глаза опять оказались мокрыми. Подозревать — одно, далеко не всегда подозрения оказываются правдой. А сейчас я вижу, что была права. Он и не скрывает больше, даже не дождался момента, когда решение вступит в силу. Я смотрю на то, как Разумовский сидит на синем диване в каком-то клубе, а девушка, брюнетка, уже чуть ли не залезла на него самого. Камера отлично запечатлела, как она целует его в шею, а он от блаженства глаза закрывает. Выключив телефон, прячусь с головой под одеялом. Нужно встать. Мама не может вечно заниматься моей дочерью, пока я хандрю в кровати, оплакиваю свою рухнувший брак. Мне нужно заниматься Евой, взять себя в руки и жить, работать, растить ребенка. Я продолжаю лежать. Иногда ем. Редко, но сплю. Зато все это с лихвой компенсирует разведенная мною сырость. Глаза постоянно на мокром месте, буквально по любому поводу. Я не знаю, как жить дальше. Наши с Разумовским жизни оказались переплетены так тесно, что теперь от меня будто половину оторвали. Было ошибкой с моей стороны так погружаться в нас, верить, что всегда так и будет. Он, вон, отпустил. Почему я не могу? Я… Я думала, что он хотя бы попытается объясниться. Вот только ему плевать. Он лишь кричал в трубку и грозился развестись со мной в кратчайшие сроки. Что и произошло. Я правда ждала хоть чего-то с его стороны, еще до суда. Зря. Так и проходят две недели после того, как решение о разводе было вынесено. На третьей, не без морального вспомогательного пинка от старшей сестры, я отдираю себя от кровати и иду в душ, нормально иду, не просто стою под холодной водой, а моюсь, мочалкой соскребаю всю грязь. Физическую и не только. Кожа в некоторых местах саднит потом, из чего я делаю вывод, что переборщила. Ну да черт с ним. С ним и со мной заодно. Я умываюсь, чищу зубы и отправляюсь замазывать синяки под глазами, потому что сегодня твердо намерена забрать Еву из садика сама. У меня получится. Лишь бы его там не встретить. Перед выходом я рассматриваю себя в зеркале и с отвращением отмечаю, что если лицо нарисовать получилось, то по остальному тело откровенно видно, насколько оно не в порядке, раз обычная одежда без всяких пометок «оверсайз» начала подвисать. Ладно. Проехали. Давно хотела похудеть, вот и замечательно. Можно еще пару кило сбросить, вообще шикарно будет. У каждой девушки есть в шкафу джинсы, которые на «когда-нибудь». Вот, как раз. Надену потом. Да, я знаю, насколько это тупо. Но я не совсем идиотка. Отлично понимаю, что нет у меня права валяться и жалеть себя, нужно соскрести все свои куски в кучу ради Евы. Ей тоже несладко, хоть она и легко отвлекается, да и вряд ли еще успела осознать весь масштаб катастрофы. Я должна ради нее держаться. Мы это переживем. Никто не умер, всего лишь развод. Сплошь и рядом такое, верно? Тушь водостойкая — это хорошо. Поправлять остальной макияж в машине неудобно — это плохо. Май выдался теплым, поэтому Еву я забираю с уличной площадки. Мы идем к воротам, дочь радостно щебечет о том, какую крутую белку сегодня слепила, а мне хочется повернуть обратно и бежать через другой вход. А можно и через забор. Разумовского отлично видно на дорожке перед воротами. Выглядит отлично, с иголочки, так сказать. Светлые джинсы обтягивающие, черная футболка и зеленый пиджак сверху. Плюс еще эта дурная укладка. Он машет Еве рукой, а в другой держит какую-то небольшую цветастую коробку. Дочь, радостно взвизгнув, несется к воротам, но останавливается рядом с ними и ждет меня. Вместе мы выходим, и только после этого она бежит обнимать Разумовского. Я немного замедляю шаг. Урод. Ненавижу его. Всем сердцем ненавижу за все это. Я цепляюсь за эту мысль, развиваю ее, культивирую на ее почве все плохое, что было между нами, каждую ссору, каждый скандал и обиду, особенно хорошо сдабриваю всеми теми фотографиями и статьями, на которые натыкалась недавно. Разумовский, опустившийся на корточки, чтобы обняться с Евой, встает и смотрит на меня, негромко говорит: — Привет. — Добрый день, — максимально безразлично отзываюсь я. — Мы не ждали тебя. — Сегодня же праздник, — отзывается он, усмехнувшись, и протягивает Еве коробку. — День танцев с привидениями. — Ура? — растерянно бормочет дочь, заглядывая внутрь. И там действительно игрушка в виде милого призрака, который проигрывает музыку, если нажать. Чтоб его какая-нибудь нечисть по ночам за пятки кусала. — Я хотел пригласить Еву погулять немного, — произносит Разумовский и улыбается, продолжая смотреть на меня. — Мы можем поехать все вместе. — У меня дел полно. — Я, потрепав дочь по голове, уточняю: — Зайка, ты не против с папой погулять? Она соглашается, полностью поглощенная новой игрушкой. Поднимаю взгляд на Разумовского. — Тогда позвони, когда закончите, я ее заберу. Или сам привози, как удобно будет. — Я привезу, — кивает он и, понизив голос, продолжает: — Ася, послушай… Мы могли бы поехать вместе. Ева поиграет на площадке, а мы поговорим. Немного. — Нет. Работа. Я целую дочь в щеку, перепоручаю ее Разумовскому, а сама иду к машине. Он изменял. Он забил на меня, целиком и полностью, почти забил на дочь, и только развод заставил его встряхнуться и вспомнить, что в его чертовой жизни есть Ева. Это хорошо, я не стану лезть в бутылку и препятствовать их общению, пусть. Но предыдущие факты не отменяются. Он завел другую, он заявился домой с помадой на рубашке, он больше даже не скрывает. Он бросил меня задолго до того, как я заговорила о разводе, и радостно поскакал в суд, когда сама предложила. Он живет и наслаждается жизнью. Никакие гадские щенячьи глазки и робкое «Ася» не изменят всего этого. Пошел он в жопу. Не только Разумовский горбатился в этом браке, я для него тоже сделала немало, и вот так насрать мне на голову после всего? На хер его. Я такого не заслужила. Сев в машину, выхватываю телефон из сумки и зло печатаю: «Шалав ей своих не показывай. Еве это видеть не нужно» Ответ приходит очень быстро, там нет ответного тычка, лишь: «У меня нет никого. И не было, только ты.» Боже, он меня за дуру держит. Я ничего больше не пишу, я звоню своему агенту и рявкаю: — Славик! — Что случилось? — растерянно спрашивает он. — Работать хочу. — Я… — Много работать. Так, чтобы до кровати еле доползать и рядом падать. — Предположим, — неуверенно бормочет агент. — Я подыщу варианты подходящие. — Все давай. Каждый скетч. — Ладно, — испуганно шепчет он. — Я позже позвоню тогда. Я отключаюсь и смотрю в сообщения. Разумовский прислал адрес места, где они будут. Я не советую ему утопиться в находящейся рядом реке только из-за того, что с ним Ева. *** День танцев с привидениями был цветочками. Это я понимаю намного позже. За ним пошел день пиццерийной вечеринки, день Розовой Пантеры, день парусов на горизонте, всемирный день пчел, день клубники со сливками, день ванильного пудинга, всемирный день черепахи, день валяния в траве. И так еще две недели. Странно, что не день шизофрении. А, так он совпал с днем валяния в траве? Мило. И странно до одури, потому что внезапно на каждый из этих псевдопраздников Разумовский пытался позвать меня вместе с дочерью. Неизменно Ева шла с ним одна, если хотела, но даже если отказывалась, он все равно заявлялся с тематическим подарком. Для двоих. И непременно тогда, когда я дома. Придурок. Что еще ему надо? Все уже решили. Свидетельство тоже получили. Какого хрена клоунаду устраивает? Кусок мудака. И вот, приехав домой после очередной встречи с заказчиком, я в который раз обнаруживаю под подъездом клятую фиолетовую тачку, рядом с которой ошивается рыжий хрен. Спасибо, что женщин с собой не возит. СМИ и соцсети продолжают пестрить фотками и постами о развлечениях некогда очень занятого миллиардера. А заодно поносят всячески меня. Не все, да. Некоторые. Я сотню раз уже пожалела, что оставила его фамилию, не стала возвращать свою. Не хотела, чтобы у нас с Евой были разные. Можно было, конечно, и ей поменять, но… Я до такого не опущусь. Мы расстались херово, но на дочь это влиять не должно. — Евы нет, — сообщаю, когда Разумовский отлипает от машины и направляется ко мне. — Она с родителями на пару дней за город поехала. Я бы сказала, если бы ты предупредил о приезде. Хоть раз, чтоб его за ногу. — Понятно, — отзывается он и тянется, чтобы помочь мне вытащить картину из машины. Я сдвигаюсь в сторону и загораживаю ему эту возможность. Разумовский вздыхает. — Давай я, она тяжелая наверняка. — Не нужно. Я щелкаю по кнопке сигнализации и иду к подъезду. Бывший муж тащится следом. — Ася, давай поговорим, — произносит он, поравнявшись. — Нормально. Как взрослые люди. — На тему? — Например о том, почему ты не пользуешься ничем. Хотя бы деньгами. Все было оформлено две недели назад, но ты… — А ты за всеми своими женщинами шпионишь? — холодно уточняю, поставив картину рядом с дверью. — У меня только одна женщина, — сердито заявляет Разумовский. — О, вот как? Марина? Маша? Анжела? Ты извини, в сети определиться не могут. — Только ты, — цедит он, взъерошив волосы без укладки. — Никого больше. — Ну да. Хороший анекдот. Ладно, мне работать нужно. Усмехнувшись, пытаюсь отвернуться, но он останавливает меня за локоть. Я дергаюсь, и Разумовский убирает руку сразу. — Послушай, — просит он. — Я… Не знаю, как все это произошло между нами, но одно понимаю точно: мы совершили ошибку. Мне не нужен этот развод, Ася. Я люблю тебя, и не готов… — Ты под чем-то, Разум? — уточняю, приглядываясь к его зрачкам. — Ты меня так не зовешь, — мрачно напоминает он. — Я тебя вообще не зову, если уж на то пошло. Будь добр, звони перед тем, как приехать, чтобы не получилось, как сегодня. Достав ключи, прикладываю таблетку к домофону. Пискнув, дверь открывается, и я подпираю ее ногой. — Ася, я хочу поговорить, — твердо говорит он, взявшись за картину. — Мне не нужен развод. Я хочу быть с тобой, я люблю тебя, люблю Еву, и я не потеряю нашу семью. — Какую семью, а? — устало интересуюсь, схватив холст на подрамнике с другой стороны. — Мы развелись. Отстань уже, а? У тебя вон какая интересная жизнь, вот и занимайся ею, уделяй внимание новой пассии, а… — Да не был я ни с кем! — взрывается Разумовский. — Не был, слышишь? Никогда с момента, как тебя встретил! Я попробовал недавно, да, но… — Меня как-то не очень интересуют подробности твоей личной жизни. — Ты — моя личная жизнь, Ася! — кричит он, взмахнув руками. Пользуясь этим, отодвигаю картину подальше. — Ты и только ты! Я был зол, я был дураком и после суда решил, что смогу без тебя. Я даже девку эту в номер притащил. В номер, Ася! Не к нам домой. — Мне, если что, параллельно, где ты там кого трахаешь. — Да у меня не встал даже! — громко и отчаянно заявляет он. Бабулька, выгуливающая мопса и уже некоторое время наблюдающая за нами, раскрывает рот от удивления. — Я думал, что смогу, но… — Пить надо меньше, — философски замечаю, заталкивая картину в подъезд. — Дело не в этом, — стонет Разумовский. — Ничего не было, не могло быть. Я не раздевался, не целовал ее, и меня чуть не стошнило от того, как она ко мне прикасается. — Слушай, ну с этим тебе к доктору. Поищи подходящего в сети. — Ася, пожалуйста. — Он вновь удерживает меня за руку. — Ася, это все было ошибкой. Я не хочу развода, прошу тебя. Я… Я понимаю, что… Я ошибся, я виноват, любимая, прости. — Разумовский шагает ближе и тянется ладонью к моей щеке, но я отворачиваюсь. Пальцы так и остаются в сантиметре от кожи. Он, стукнувшись виском о дверной косяк, шепчет, не сводя взгляда: — Прости меня, хорошая моя, пожалуйста. Я что угодно сделаю, чтобы вернуть тебя, вас. Я не изменял тебе, Ася, ни разу. Я люблю тебя, люблю безумно сильно. И я исправлю ошибку. Ася, пожалуйста… Мне не нужен никто другой, я… — У меня есть другой мужчина. Слова врезаются в него, будто пули. Ровно пять. Разумовский даже отступает на шаг, и я легко вынимаю руку из его пальцев. Поправив блузку, говорю: — Я не замужем. Свободна и живу дальше, и у меня появился другой. Не знаю, что ты принял перед тем, как приехать сюда, но советую вызвать такси и проспаться. Мы развелись. Нас связывает только Ева. Больше ничего. Я… не люблю тебя. Смотреть ему в глаза страшно, потому что все это паршивая ложь. Разумовский стоит, опустив голову, бледный и отстраненный. Я скомкано прощаюсь и закрываю дверь, он мне не препятствует. Чувствую себя очень грязной. Стиснув зубы, беру картину и иду к лифту. Я не совсем тряпка. Я не верю ни единому слову. Он бухой или, может, познает новые горизонты и заглотил какую-то пилюлю, либо ему в мозг вписалось очередное «хочу», еще что, что угодно. Мне плевать. Я не верю. Да и никто бы в здравом уме не поверил. Протрезвеет и вспомнит, какую чушь нес, сам охренеет. Тоже мне, нашел игрушку. Хочу — люблю, хочу — развожусь, хочу — обратно женюсь. Придурок. Единственное, что нужно сейчас лично мне, — покой. Хотя бы немного.