Есть ли в небе лисы?

Сережа

Разумовский наблюдает за беснующимся в его голове Птицей и вертит в руках открытую банку газировки, по вкусу напоминающей крепкий кофе. Не самое лучшее его приобретение, надо запомнить. Двойник мечется из стороны в сторону, погрязший уже в собственных переживаниях и страхах, в которых никогда не признается, но Сережа и так все это чувствует. Птица слишком взбудоражен, чтобы контролировать себя, и его мысли и чувства проносятся в голове сплошным, сумбурным потоком. Разумовский опускает взгляд на банку, двигает ее по столу туда-сюда. Молчит. Он не знает, что сказать. Хочется, конечно, напомнить, как предупреждал, говорил и просил, почти умолял действовать постепенно и осторожно, если уж так приспичило завоевать Асю, но это было бы крайне подло сейчас. Впрочем, не менее подло, чем подловить момент и отправить ей обнаженную фотку, пока Сережа в отключке. Разумовский, вздохнув, делает глоток горьковатого напитка. Он не заморачивался над своей личной жизнью довольно долго, ему все это попросту не было нужно. В голову как-то не приходило, что время идет, и потом, если вдруг он действительно найдет человека, который вызовет в нем романтические чувства, придется объяснять партнеру ситуацию. Сережа успокаивал себя, что это не так уж важно, ведь рядом будет любящий и понимающий человек, и этот человек точно не будет над ним смеяться или упрекать. Так выглядела утопия в его голове, и Разумовский к ней возвращался в периоды сомнений и неуверенности. Птица об этом вообще не задумывался, просто шел напролом, как привык, не думая, к чему все приведет. В итоге? В итоге они смутили, может быть, даже напугали Асю своим странным поведением, потому что двойник оказался совершенно не готов к последствиям своих же действий. Сережа предупреждал его, говорил, что все это не будет так легко и просто, как Птице видится, даже сегодня вечером пытался остановить от поездки к Асе. Двойник не стал слушать. Разумовский встает и бредет в сторону жилой части, чтобы вылить в раковину отвратительную газировку и выбросить банку. Он и сам едва сдерживается от того, чтобы швырнуть ее в стенку, выместив этим хоть немного свою злость и обиду. Разочарование. Сережа даже сейчас боится признавать, что смел надеяться на что-то. Если бы все было иначе… Ася бы поняла, он уверен, у них могло бы получиться нечто большее, чем просто общение. Он кидает банку в мусорное ведро. Нет, не могло бы. Есть еще множество нюансов, и его неопытность далеко не самое страшное. — Контроль, — рявкает Птица, стоит Сереже вернуться в офис. — Да забирай, — бормочет Разумовский, чувствуя себя пустым и вымотанным. Об этом решении он жалеет почти сразу, когда видит, что именно Птица ищет в интернете с помощью Марго. — Ты сошел с ума? — неверяще шепчет Сережа, глядя на экран. — Не мешай, — зло бросает двойник и командует найти ему нужный номер. Разумовский оседает на диван и даже спорить больше не пытается. Он устал, он смертельно устал от переменчивого настроения своей второй личности, от того, что вот уже какую неделю приходится постоянно сдерживать его и думать, как сгладить углы, устал… Сережа просто устал. — Это ничего не исправит, — все-таки говорит он после того, как двойник делает то, что собирался. — Ты же не только из-за… — Заткнись, — мрачно требует Птица. — Если бы ты выползал из своей скорлупы хоть немного чаще, мы бы не попали в такую ситуацию! — В какую? — тоскливо спрашивает Сережа. — Слушай, просто поговори с ней. Да, сегодня вышло плохо, но… — Вышло ужасно! И все из-за тебя! Разумовский лишь закрывает лицо ладонями. Доказывать сейчас Птицей что-то будет бесполезно. Сережа может хоть всю ночь объяснять, что дело не только в их неопытности, но и в собственных демонах двойника, обретенных за годы одиночества, рассказывать, что все вместе заставило его повести себя так, а не иначе, предлагать варианты решения. Но это будет бесполезно, он просто проведет беседу с пустотой. Птица не станет его слушать, уверенный, что дело просто в том, что ни с кем они до этого не были. — Делай, что хочешь, — машет рукой Сережа и закрывает глаза. — Проблема не только в опыте. Он больше ничего не говорит и не встревает.

Птица

Агентство, куда он обратился, работает первоклассно быстро. Птица мрачно смотрит на высокую брюнетку, вошедшую в офис. Он выбрал максимально непохожую. Ему совершенно наплевать на то, что сейчас произойдет, но больше он не допустит такой оплошности со своей мышкой. Во всем виноват один лишь Разумовский с его замкнутостью. Если бы Сережа не сидел постоянно только со своими кодами, Птица вполне мог бы влезть в его память и перетянуть все нужное, но тот не обращал внимания ни на женщин, ни на мужчин, ему было совершенно все равно. Чертов Разумовский предпочел страдать от одиночества, лишь бы не сближаться больше ни с кем. Все из-за него. Птица не может до конца объяснить, почему просто сбежал от своей мышки, но он уверен, что если бы была возможность воспользоваться Сережиным опытом, вечер закончился бы иначе. Ничего. Он это исправит, он все исправит, мышка будет с ним. Он соврет, придумает что-нибудь, заставит, в конце концов. Птица морщится. В голове очень четко всплывает тот дикий страх, врезавшийся в него несколько часов назад. Он причинит ей боль. Он причинит ей боль, потому что не умеет ничего другого, только причинять боль. Проклятый Разумовский создал его таким, а потом бросил, не дав жить полноценно, так и оставил комком ярости и обиды, и со своей задачей Птица справляется просто превосходно. Вот только сейчас ему нужно совсем другое. Двойник садится на диван и командует девушке делать то, зачем ее вызвали. Он не хочет даже смотреть на нее, поднимает взгляд к потолку и убеждает себя, что проблема лишь в том, что Сережа неопытен. Только в этом, и сейчас Птица это исправит. Он закрывает глаза, ощущая на своем теле чужие руки. Не такие руки, не ее. Они прикасаются не так, отвратительно неправильно. Птица все же смотрит на девушку. Он позволяет ей снять с себя рубашку, опуститься на колени между его ног и не чувствует ничего, кроме брезгливости. Это не сработает. Фразу повторяет не Сережин голос в голове, а его собственный. Двойник отталкивает девушку от себя и велит убираться прочь, обещает удвоить оплату за молчание. Не хватало только слухов о том, что Сергей Разумовский таскает к себе в офис девушке по вызову. — Тебе не нужен просто секс, — говорит Разумовский, до этого молча наблюдавший за действиями Птицы. — Как и мне. — Заткнись, — в который раз за вечер повторяет двойник. — Ты хочешь близости с конкретным человеком, и случайная связь этого не заменит. — Заткнись. — Я не осуждаю, я просто констатирую факт. У тебя не получится ничего исправить, вызвав постороннюю девушку. Ты хочешь Асю, и вряд ли сможешь испытать влечение к постороннему человеку. — Заткнись. — Странно, что ты так быстро к ней прикипел. Я не отрицаю, что засматривался на нее раньше, что она нравилась мне как человек, но у тебя это все вспыхнуло как гиперфиксация какая-то. — Ты можешь просто заткнуться? — Могу. Еще могу посоветовать все ей объяснить, раз уж так произошло, списать все на то, что у тебя никого не было до нее. Я не думаю, что она станет смеяться или злиться. Может быть, потом… Может быть, потом расскажешь о других страхах. — У меня нет страхов, — огрызается Птица, но получается неубедительно. — Ты боишься причинить ей боль, — перечисляет Сережа, глядя в окно. — Боишься, что оставишь синяки, боишься, что не справишься со злостью внутри и навредишь или вовсе убьешь ее, боишься, что ей самой не захочется к тебе прикасаться, когда она узнает обо всем, боишься… — Заткнись, — шепчет Птица, и на сей раз Сережа замолкает.

Ася

В устойчивости своей ноги я все еще не уверена, поэтому для благотворительной акции в детском доме решено нацепить на себя спорт-шик. Я бинтую ступню, сую ее в кроссовок и проверяю, насколько убого это все выглядит в зеркале. Ну, сойдет. Белая юбка чуть выше колена с россыпью нарисованных черных глаз, блузка такого же цвета с ярким похожим принтов и кроссовки. Ладно, это лучшее, что я сейчас могу из своего гардероба достать к такой обуви. Нацепив несколько разноцветных браслетов, беру с полки черный клатч и спускаюсь вниз, где меня уже ждет такси. Не только такси. Нахмурившись, смотрю на уже знакомую тачку Разумовского. Выходит из нее только водитель, он же сообщает о том, что Сергей будет ждать на месте и открывает для меня дверцу. Послать бы этого Сергея в жопу, но я почему-то сажусь и отменяю такси. Понять, что случилось в тот вечер, мне так и не удалось, а Разумовский толком ничего и не объяснял. Диалог в мессенджере состоялся после его ухода и был не очень содержательный, потому что я злилась, а этот хмырь не мог толком сказать, какого хрена произошло. В итоге похваставшись свои новым приобретением, которое поможет скоротать вечер, я попросила мне больше не писать. Сергей, само собой, не послушался, и на следующий день все началось заново, только уже без идиотских подкатов. Общение шло почти в одностороннем порядке и было нейтральным, а сегодня вот он машину прислал. Опять. Что в голове у этого человека? — Вата, — бормочу я в ответ на свой вопрос и достаю наушники. Разумовский не встречает меня прямо у порога детского дома, поэтому ничего не мешает как следует рассмотреть все вокруг и немного охренеть от вида. Не так я себе представляла бюджетное учреждение, вот вообще не так. Славик говорил, что благотворительный фонд, занимающийся этим местом, принадлежит компании Разумовского, и сам Сергей вкладывается не только в «Радугу», но я не думала, что все настолько серьезно. Допускала мысли, что все дело в отмывании денег и таком подобном, сейчас даже стыдно. Снаружи выглядит потрясно, без преувеличений. Внутри оказывается так же впечатляюще, я едва удерживаюсь от того, чтобы присвистнуть. — Моя ж ты пунктуальная, — сладко поет Славик, обняв меня одной рукой за плечи. — У нас тут все готово, журналисты, телевидение, Разумовский тоже здесь, вон он. Агент указывает в сторону большой лестницы, и наши с Сергеем взгляды встречаются через весь холл. Он как раз разговаривает с какой-то женщиной в официальном черном костюме. Придурок. Я отворачиваюсь и прошу Славика еще раз рассказать, что сегодня будет. Так проще не обращать внимания на Разумовского. Нет, я не обиделась, я девочка взрослая и не вижу смысла обижаться на то, что мужчина может, о боже, меня не хотеть. В этом как раз ничего страшного нет. Но тогда какого хрена он устраивал весь этот цирк?! А в итоге все выглядело так, будто я коварно заманила к себе девственника, чтобы совратить самым изощренным образом! Если потерял интерес, то мог бы хоть поделикатнее сообщить об этом. И не слать стояк в мессенджер. Псих. — Ты, наверно, хочешь пойти к Сергею и поздороваться, — заключает Славик и расплывается в улыбке. — Иди, дорогая, иди, я не задерживаю. — Слав, иди на фиг, — устало прошу и направляюсь туда, где стоят двое знакомых художников. Подозреваю, что из этого мероприятия сделали такую помпу только из-за участия Разумовского и его фонда, потому что мы и раньше проводили подобные выставки детского творчества в казенных учреждениях, но что-то федеральные каналы не рвались их освещать. И уж точно не приставали ко мне. Я растерянно смотрю на репортера с катастрофически известной эмблемой на микрофоне. Ладно бы он задавал вопросы, касающиеся сегодняшнего мероприятия, но его-то интересуют отношения с Разумовским. Вот это мы со Славиком не продумали. Что говорить-то? От какого ответа моего агента не разобьет нервный паралич? — Ася сегодня не дает интервью. Спокойный голос Сергея, раздавшийся позади, пыл репортера несколько охлаждает, и я даже чувствую некоторое облегчение, как и его ладонь на моем плече. Не хотелось бы мне общаться с прессой и натыкаться на неудобные вопросы, а тут у Разумовского наверняка полно охраны и юристов, так что спорить с ним вряд ли кто-то решится. Вот и сейчас репортер извиняется, задает парочку дежурных вопросов о сегодняшнем мероприятии и испаряется. Я дергаюсь, сбрасывая руку Сергея, и собираюсь отойти. — Ася, пожалуйста, позволь мне объяснить, — тихо просит он. — Не утруждайся, ладно? Ну не понравилась я тебе, ничего не поделаешь. Ладно, мне надо… — Понравилась, Ася, очень, — с каким-то отчаянием говорит Разумовский и тянется, чтобы взять меня за руку, но не делает этого. И стоит напротив как провинившийся школьник. — Прости за это все. — Прощай и отпускаю. Где там Славик-то? Я оглядываюсь, пытаясь найти своего агента, и тут Разумовский сбивчиво признается: — Для меня это все впервые, я… переоценил свою смелость, наверно. Прости, пожалуйста. Я, забыв про Славика, вновь смотрю на него. А вот он на меня нет, взгляд устремлен исключительно в пол, пальцы нервно заломлены и весь он будто состоит из сплошной тревоги. Вздохнув, киваю: — Смешно, Сергей, даже очень. Я же говорю, что все окей, не надо выдумывать. — Извини, — шепчет Разумовский, но как-то останавливать больше не пытается, и я отправляюсь искать агента. Славик, порхая от одного журналиста к другому, выглядит счастливым, прямо сияющим, все равно что таз начищенный. Подцепив его за локоть, улыбаюсь какому-то бизнесмену или чиновнику, кто их там разберет, и деликатно утаскиваю агента прочь. Он не особо сопротивляется, судя по всему, успел получить немало выгодных предложений, поэтому со мной разговаривает исключительно ласково, а также очень настойчиво велит вернуться поближе к Разумовскому. В конце концов, нарывается на билет до задницы, и я отправляюсь гулять дальше. Так и дожидаюсь приглашения в актовый зал на сеанс детского творчества. — Ася Юрьевна, я провожу вас к нужному месту, — говорит молоденькая воспитательница, перехватив меня на входе в помещение. Ясно. Козел. Ни в чем неповинную девушку-то я, понятное дело, не пошлю никуда и скандал ей устраивать не буду. Натянув вежливость на лицо, следую за ней и приземляюсь на кресло рядом с Разумовским в первом рядом. — Рад тебя видеть, мышка, — говорит он, рассматривая меня уже без особого стеснения. — Виделись, — коротко напоминаю, сложив руки на коленях. — Не совсем. Я должен тебе объяснения. — Мы уже решили, что ты мне ничего не должен. Успокойся и дай посмотреть представление. Пока половина важных и не очень чинов пялятся на нас. Супер. Всегда мечтала, чтобы меня узнали люди исключительно как девушку Разумовского. Шизик чертов. Нет, я не обиделась. Просто вон тот тип в старомодной кепке особенно пристально смотрит, раздражает. — Ты чудесно выглядишь, мышка, — замечает Сергей. Я молчу, стиснув зубы, потому что грубить ему сейчас уже нельзя, слишком много людей вокруг. Поэтому смотрю прямо на сцену, делая вид, что никого другого не существует. Разумовский тоже затихает, когда на сцену выходит заведующая и начинает свою речь, которая на середине превращается в восхваление Разумовского. Сергей опускает взгляд, волосы падают на лицо, спрятав его. Вот тут зря, кстати, стесняется. Если он действительно превратил обычный детский дом в такое место, то все, что говорит женщина, — заслуженно. Лучше бы стеснялся фотки членов посторонним людям отсылать, а потом динамить. Толку было бы больше. Нет, я не обиделась. Вот, я хлопаю вместе со всеми, когда Сергея вызывают на сцену. Видите? Значит, не обиделась. Хлопаю я и ресницами после того, как заведующая называет его бывшим воспитанником. Ох, мама. Я же… Вот теперь мне очень стыдно за своей язык без костей и нежелание читать о нем побольше в интернете. Нет, ну а чего он сам тогда в машине не сказал? Да все, все, виновна, признаю. Когда он возвращается на свое место, я наклоняюсь к нему и тихо говорю: — Прости, пожалуйста. За то, что болтала тогда в машине. Я не думала… Ну, я часто не думаю, ты, наверно, заметил. Прости. — Все в порядке, Ася, — произносит он, чуть улыбнувшись. — Я понимаю, что ты не знала. Ничего страшного. Это не проблема. Ага. Поэтому он трижды так или иначе сказал, что все нормально. Теперь понятно, почему он так трепетно относится к помощи детским домам. Вот вроде со стороны посмотришь — мужчина мечты. А внутри гремлин. В чем подвох? Нельзя же так безупречно притворяться. У него перепады настроения случаются чаще, чем у меня в критические дни. — Сергей, что за тип там, в кепке? — спрашиваю я, не глядя в ту сторону. — Возле дверей. — Майор Гром, — отвечает Разумовский, даже не посмотрев. — Старый знакомый? Он так пялится, будто мы его собаку переехали, трижды. — Он задержал меня тогда, — говорит Сергей, глядя только на сцену. — И он не очень согласен с тем, что я на свободе. — Тебя же официально оправдали. Пусть засунет свое несогласие себе же и поглубже. Диалог приходится прервать, потому что начинают выступать дети, а такое нельзя пропускать в любом случае. Мы сидим рядом и молча в течение всего представления, и потом сразу не разойтись не получается. Журналисты налетают, и приходится делать вид, что у нас с Разумовским совет да любовь, чтобы избежать лишних слухов потом. Сплетни о романе двух шизофреников, красота. Один на принудительном был, другая сама сдалась. Я улыбаюсь фотографу и замечаю, как подрагивает рука на моей спине. Касается Разумовский совсем легко, я бы даже сказала, что чисто номинально, не вторгаясь в личное пространство. И все равно чувствую, что его пальцы теперь дрожат сильнее. Похоже, достали человека своим вниманием. Ну, проблемы не мои, пусть сам разгребает. — Можно тебя на минутку? — спрашиваю, подцепив Разумовского за локоть. — Это очень важно. Я быстренько утаскиваю его в коридор подальше от камер и вопросов, акулы пера благополучно цепляются за новую жертву в виде местного чиновника. — Спасибо, — бормочет Сергей, когда мы заходим за угол. — Не обращайся. Где тут выставка поделок? Хочу пойти заранее и осмотреться до того, как опять налетят. — Я провожу. Он идет вперед, явно хорошо зная дорогу, я пристраиваюсь сбоку. Все, что происходило с нами с момента знакомства кажется каким-то абсурдом, потому что в итоге ни к чему не привело. Я думала, что он хочет переспать со мной, а после угомонится и отстанет, но Сергей и тут отличился. В итоге я в числе тех девушек, которым не просто не перезвонили, а сразу обломали. — Ты хорошо здесь ориентируешься, — замечаю, просачиваясь вслед за Разумовским в кабинет, где выставлены рисунки и поделки. — Я курировал проект на всех стадиях, — говорит Сергей, пожав плечами. — Вносил правки в чертежи даже. Никто не был против, учитывая суммы, который я вкладывал в перестройку. — Я не понимаю, — все-таки признаюсь и собираюсь спросить, в чем его секрет и зачем он периодически превращается в гремлина, но нас прерывают. Все тот же человек в кепке. Майор вроде? Мы оборачиваемся, когда он распахивает дверь и заходит в кабинет, молчим, пока мужчина ходит и рассматривает поделки. То, что я собиралась сказать, для посторонних ушей не предназначено, поэтому тоже перевожу взгляд на рисунки. — Думаешь, вот это вот все, — майор вертит пальцем в воздухе, имея в виду то ли сегодняшнее мероприятие, то ли детский дом в целом, — покроет остальное? — Нет, — спокойно отвечает Разумовский, поправляя съехавшую веточку на доске с поделкой. — Идем, Ася, я… — А девчонку притащил для чего? — продолжает полицейский. — Прикрытие? Или как живой щит используешь, если что? — Нет, — повторяет Сергей, и я буквально вижу, как щелкает тот самый рубильник. Он смотрит прямо на майора, да так, что впору проводить аналогии с хищной птицей. — Тронешь ее, и я заставлю тебя жалеть об этом всю твою жалкую жизнь. Игорь. — Ты меня с собой не перепутал, Разумовский? — Секундочку, — я вклиниваюсь между ними и смотрю на полицейского, — вопросик можно? Вы тут при исполнении или так, просто на людей кидаетесь? — Я всегда при исполнении, — заявляет он, нахмурившись. — Ты не знаешь, кого защищаешь. — Да я и не защищаю никого. Я понять не могу, чего вы на человека-то рычите. Или подозреваете нас в краже детского рисунка? — Это тебя не касается. — А я нос везде люблю совать. И адвокатов вызывать, которые про права человека любят задвигать. Хотите? Вы, может, энергию свою направите на дело и поймаете настоящего преступника? — Задурил девчонке голову? — хмыкает майор, глянув поверх моей головы. — Вы себе даже не представляете, насколько, — печально вздыхаю и добавляю: — Слушайте, майор… Как вас там? Да не важно, в принципе, вы бы инструкцию должностную почитали. Интересная — жуть. Отвалите от нас. — Тебя же Ася зовут? Так вот, Ася… — Да хоть Вася, вас это колебать не должно. Не время и не место для того, чтобы половыми органами мериться. Вы в детском доме, елки-палки. Кажется, это как раз на майора действует отрезвляюще, и он, зыркнув на Разумовского, уходит. Вовремя, потому что в кабинет потихоньку стекаются гости и журналисты. Я поворачиваюсь, чтобы спросить про странного полицейского, и натыкаюсь на чистое восхищение в желтых глазах. Ага, мне осталось коня белого найти, и буду ломать стереотипы. — Я сражен, мышка, — протягивает Сергей, усмехнувшись. — Такая страсть. — Нерастраченная энергия, — бормочу я и собираюсь отойти, но он цепляет меня за локоть. — Выслушай, душа моя. Я все объясню. — Ага. Скажешь, что девственник нецелованный, поэтому перепугался? Ой, блин, лучше бы честно признался, что не понравилась, было бы хоть не так… — Мой первый поцелуй украла ты, мышка, — говорит он, не отводя взгляда. — Да, еще сердце и другой суповой набор. Слушай… — Я говорю правду. Мне незачем тебе врать. — Но ты, очевидно, считаешь меня идиоткой, которая поверит, что такой охренительный мужик остался без женского или еще какого внимания. — Мне ничье внимание не нужно было. Только твое. — Не держи меня за… Он подходит совсем близко и наклоняется, тихо говорит: — Я не обманываю тебя, мышка. Зачем тогда я все это начал, если так легко сдался? — Я тебе не верю. Оставь меня в покое, хватит эти игрища устраивать. Я дергаю руку, и Сергей отпускает. Пользуясь присутствием все большего количества людей, отхожу от него подальше, а потом и вовсе сбегаю с мероприятия, испросив благословения у Славика. Сидя в такси, пялюсь в окно и пытаюсь понять, действительно ли этот маньяк рыжий думает, что я настолько дура? Ну серьезно, кто в своем уме поверит, что у него не было ничего никогда? Я опускаю взгляд на свой клатч, ногтем тереблю застежку. А если и правда?.. Да нет же, бред какой-то. Надо это заканчивать. Пусть пишет, звонит, приходит, я буду просто игнорить его. В конце концов, ему надоест, уже почти надоело. — Остановите здесь, — прошу я. Таксист высаживает меня возле въезда во двор, и я неспешно иду к своему подъезду. Машина Разумовского останавливается напротив. Ну маньяк же, самый настоящий. — Зачем сбежала? — спрашивает Сергей, подходя ко мне. — Я тебе не верю. Вообще. — Неуверенность в себе, неудачный опыт на первом курсе, уход в работу. Мне было некогда и незачем. — Тогда чего вдруг сейчас вспыхнуло? — Из-за тебя. Покачав головой, разворачиваюсь и захожу в подъезд. Сюр какой-то. В квартире успеваю лишь разуться, звонок в дверь застает меня возле пуфика, когда я собираюсь разбинтовать ногу. Вопреки всему, я открываю дверь и смотрю в эти невозможные желтые глаза. — Серьезно ни с кем? — уточняю, взявшись за косяк. — Я не вру тебе, мышка, — говорит он. — Зачем тогда вся эта бравада? Фотки? — Что угодно, чтобы ты была со мной, — пожимает он плечами. — Скажи, чего ты хочешь, я научусь. Послать к черту. — Украсть второй поцелуй, — отвечаю вместо очевидного. Разумовский улыбается не сразу, будто ожидает совсем другого ответа. Шагнув ближе, осторожно касается моей щеки, тут же отводит руку. Смотрит на свои пальцы. — Тебе не больно, душа моя? — тихо спрашивает, глядя в глаза. — Нет, — удивленно отвечаю и, взяв его ладонь, возвращаю на щеку. — Почему мне должно быть больно? Он наклоняется, почти касается губами моих, но останавливается. — Как тебе нравится, мышка? Научи. Я больше не могу сдерживать ни себя, ни улыбку, сокращаю оставшееся расстояние и мягко целую его.