Земляничная сладость

Полковник Жилин наматывает вокруг Катамаранова три акульих круга, с каждым оборотом уменьшая расстояние между ними, потом притягивает его к себе за талию, и многозначительно укладывает руку на его адамов холм. — Дьявол носит Прада, а мой личный Сорт Бога трусы Calvin Klein и голубые джинсы с рваными коленками. Катамаранов с короткого расстояния расстрелял его поцелуями, полковник в это время постанывал ему в рот, позволял быть главным и по-паучьи сжимал его тонкие бока. Игорь больше не сбегал, он жался своим худым телом к Сергею, уронив голову ему на плечо. Он молчал, загадочно улыбался, и время от времени возобновлял поцелуи, с каждым разом делая их все более горячими и глубокими. Мент плыл в его руках, он распрямил плечи и спину до состояния фонарного столба, а его улыбка расползалась до самого затылка, когда они ненадолго разъединялись. Он сиял как пуговицы на собственном кителе. Ему жутко льстило, что Игорь сам к нему прилипал, особенно после недавних приключений в кустах и на берегу, после которых тряслись ноги. В такие моменты он готов был наплевать на все, и таскать Катамаранова на руках хоть долгие километры. — Ну, лиса. Ну, хитрая лиса. Знаешь, как меня умаслить перед походом домой. Еще бы сказал хоть что-нибудь – цены бы тебе не было. Сергей смотрит в его черные глаза, как в Бездну, и слишком поздно понимает, что его сознание расщепляется, разум расслаивается, а он сам теряет остатки воли. Он потряс головой, сбрасывая с себя наваждение неизвестной, иноматериальной природы, - и будто снова задышал. — Ощущаю себя на всех уровнях тупым безвольным мясом. Хотя чего я жалуюсь: я много лет назад сдался тебе с потрохами. Они опять слиплись телами и губами. Страж порядка жадно водил руками по выступающим лопаткам на его худой цыплячьей спине. Потом они разъединились — а Катамаранов снова улыбался и молчал, пока у мента разрывалось сердце от любви и нежности. Игорь стоял на расстоянии считанных сантиметров, почти касаясь грудью широкой милицейской груди. И точно коснулся бы, если бы не сутулился. — Так вот что нужно, чтобы ты перестал от меня бегать и сам ко мне лип. Хорошенько тебя, что называется, это самое. Катамаранов как молчаливая мумия египетская висел у него на шее. Но для скопления тлена, который покоится в пирамиде под неподъемными камнями, он был слишком молод, горяч и непростительно хорош собой. Вид у мента был смущенный, щеки слегка покраснели. Природная скромность мешала ему осознать, что Игорь так несдержанно реагирует на его таланты любовника. Это был его Триумф. А он как смущенный артист жался, трепетал, бледнел и краснел на сцене. — Ты посмотри на него, какой прилипчивый. Понравилось тебе, что ли? Впереди только необъятные гектары леса, которые заканчиваются за лишь за линией горизонта. Ветер носит погибшие листья, эхо — голоса птиц, разбросанные нестройной партитурой. А за спинами горсть чахлых домов, скорей напоминающих избы. На улице август, еще пыльно и удушливо днем, а ночи уже холодные, простыня в спальне незаметно сменилась на тонкое одеяло, и чувствуется неминуемое приближение осени. Игорь дрогнул, будто и впрямь подмерз. Потом он побежал, но запнулся о развязанный шнурок синих кед. Они оба смеются, сидя в траве с переплетенными вытянутыми ногами. Полковник трогает носом начищенного ботинка шнурки его простой обуви. — Молодец, Игорь, ты выиграл во всех конкурсах. Иди поцелую. Когда Катамаранов находился рядом, мент не мог удержать при себе свои руки: сейчас эти руки невесомо гладили Игоря по волосам и плечам, по ногам, мягко поднырнули к члену. Поразительно, но в пределах одного дня они могли быть самыми грубыми и самыми нежными в мире. А Катамаранов, загадка тысячелетия, с одинаковой дрожью в сердце и гениталиях был благодарен и за нежность, и за грубость. Полковник перевернул его лицом в землю, и уложился на него сверху, придавив своим нелегким телом. — Отдыхай. — Отдохнешь тут с таким грузом на спине. — Не ври. Я знаю, что тебе нравится. Они полежали какое-то время, сцепившись каждой клеткой тела, потом один за другим поднялись на ноги. Жилин погладил его лицо большими пальцами обеих рук, а сам почему-то смотрел на губы. Его голос звучал запредельно интимно и низко. — Красивый. Я точно знаю, что ты красивый. А дальше Жилин вел свой привычный, слегка кривой монолог, у которого всегда был единственный и верный слушатель: о змееныше в человеческом обличии. О том, что Катамаранов вьет из него веревки. О невыносимых черных глазах, которые вытянули из него всю душу. О красоте и безумии. О спермотоксикозе. О ревности и больных нервах. О похищенном Ганимеде. О прекрасной статуе из храма Аполлона. О диком животном восторге, который он испытывает каждый раз, когда раздвигает эти прекрасные длинные ноги. О том, что у Катамаранова благодаря нему никогда не будет простатита. Они долго стояли, плотно притеревшись членами друг к другу. Под штанами Сергея медленно наливалось и крепло, пока болезненно не натянуло серую форменную ткань. Игорь скользнул рукой вниз, сжал его член двумя пальцами, и нетвердым голосом проговорил: — Пошли обратно в лес… Понеси. У меня подкашиваются ноги. Камертон погоды расстроился, полотно неба посерело и будто бы запрыгало, как помехи на старой кинопленке. Подул ветер. Тысячи молний рассекли небесный горизонт, с минуты на минуту загремит гром и польет дождь. Реальность снова переворачивается, и перед глазами восстают картины иного времени. Они очутились в античном храме Аполлона близ Аркадии, таком же угловатом и в определенном смысле неправильном, как сам Игорь. Две пары темных глаз рассматривали ионические колонны и коринфскую капитель, потом Сергей бросился ему в ноги, и обцеловывал его ноги под коротким белоснежным хитоном, отороченным снизу золотой каймой. Он смеялся и плакал одновременно. — Господи, я с тобой с ума сойду. Или уже давно сошел. Зачем ты это делаешь? И как ты это делаешь? Он поцеловал Игоря в губы, хватаясь за последние разумные остатки реальности. А когда оторвался от его губ, античный храм уже развеялся в воздухе, словно его и не было. * * * Жилин, перепрыгивая через бурелом, торопливо оттаскивает его на руках в лесную чащу, потом раздевает догола – и привязывает голой задницей к дереву. Сам остается полностью одет. Его корежило, бесновало и трясло, какая-то иноматериальная сила вселилась в его разум, и он с трудом держал себя в руках, чтобы не быть грубее допустимого. Он раскладывает перочинный нож — и тянет к быстро поднимающейся и опускающейся груди Игоря, на которой в тот момент был только нательный крест. Катамаранов вздрагивает, инстинктивно отстраняется назад, но веревки мертво держат его на одном месте. Потом Игорь облегченно выдыхает, когда полковник тупой стороной лезвия лишь поскребывает его соски, сурово заглядывая ему в глаза. — Не бойся. Я никогда не смогу тебя по-настоящему покалечить. Жилин втягивает в себя его нижнюю губу, посасывает, чередует с верхней. Член Игоря постепенно становится слишком тяжелым, кривится набок и кратковременно дергается. Головка багровеет. Капельки смазки стекают вниз по основанию. — Отсоси мне. Отсоси, отсоси. — заметался он, словно в лихорадке. — Будешь выебываться, я тебе его ножом отрежу. Сергей убирает нож, высовывает язык и обводит по лунному радиусу его болезненно напрягшиеся соски, ведет языком вниз к паху, обводит бедренные косточки — и обратно возвращается наверх. — Ты самый красивый преступный элемент в мире. Помни это, если когда-нибудь меня не станет раньше тебя… Глаза мента будто затянуло молочной пеленой. Он возбуждался все сильнее, и попутно терял свой человеческий облик. Он прикусывает его сосок, прилично сжав зубы, и не выпускает. Игорь рефлекторно дергается, но этим только причиняет себе лишнюю боль. — Отпусти, вурдалак в погонах. Но Сергей слушается не сразу. — Ты всех своих мучил? — Напоминаю, что у меня никого кроме тебя не было. — сообщает мент, выпустив его сосок из своей волчьей хватки — Секс был, а отношений никогда. Только не говори мне, что тебе не нравится испытывать легкую боль. Игорь помялся. Отвел глаза. Покраснел. Потом сам полез к нему целоваться. Ему было неловко, но врать он никогда не умел. — Нравится. Полковник одобрительно щиплет его за ягодицу. Он высвобождает Катамаранова из веревок, - и сам его следом одевает: сначала трусы, потом штаны, майку, и, наконец, обувь. А далее он соединяет за спиной руки, как делают военные, и почти марширует вокруг Игоря по широкой дуге. — Вроде бы и ешь нормально. А все худеешь и худеешь, худеешь и худеешь. Почему так происходит, Игорь? Мне с ложечки тебя кормить, чтобы однажды ты не растаял в утреннем тумане? — Тебя так пугает моя худоба? Тогда больше не приставай ко мне. — хохотнул Катамаранов, провожая его глазами, пока мент вокруг него курсировал и носился со своими гнетущими думами. Полковник пропускает мимо сознания и его ухмылку, и его насмешку в голосе. — Мне нравится твоя эльфийская худоба. Более того, у меня от нее беспощадно сносит остатки крыши. Но я думаю, что дальше тебе худеть нежелательно. — Напоминаю для парадных милицейских фуражек: я худею, потому что ты не слазишь с меня, оборотень в погонах. Игорь бьется в его руках, как бабочка в клетке из прутьев, когда Жилин уже начал мять его плечи. Катамаранову почему-то дико весело и смешно в этот момент. Полковник задирает на нем майку почти до подбородка, и между двумя вытянутыми пальцами зажимает левый сосок. — Ты интересный рассказчик, Игорь. Ну-ка быстро в кусты. Они целуются долгими тягучими поцелуями, такие обычно переходят в секс. Катамаранов пятится от него назад, Сергей короткими шагами отгоняет его в сторону кустов. Жилин стащил с него джинсы и приспустил вниз трусы, выставив на обозрение только головку. А дальше он делает то, чего не Игорь не ожидает: он опускается на колени, и только целует ее, а следом лижет дырочку уретры, никуда не торопясь. Катамаранов, забыв обо всем на свете, потерся членом о его губы, и травмировал себя об усы. — Ах ты сучья ментовская рожа. Угробить меня решил. Сергей рванул трусы страдальца: из них пружинисто вывалился налитый кровью член, разок дернувшись. Ствол был в мелких каплях смазки, с головки текло. Полковник заглатывает его до самого горла, дрочит у себя во рту, потом торопливо вылизывает яйца и основание. — Быстро на землю. Ноги выше головы. Сам. Жилин завязал ему глаза черной материей, повесил пару зажимов ему на соски, засунул скомканные трусы ему в рот, и притянул к себе за бедра. После недавних приключений на берегу озера внутри Игоря все еще было мокро, и входилось легко. Через короткое время Катамаранов глубоко насаживался на его широкий хуй, покрытый сетью вздутых вен, бормотал что-то невнятное, хватался за его плечи и остро впивался ноготками ему в спину. Когда все закончилось, Сергей просто лежал на нем сверху, успокаиваясь и приводя в норму взбесившееся дыхание. Потом ткнулся носом в сонную артерию на покрытой мелкими каплями худой шее, собирая губами и языком пот. Он облизывал и эти места деликатно, без нажима, стараясь не помешать естественному току крови по кровяному руслу. Игорь прикрыл глаза и валялся под ним почти без чувств. — Катамаранов, болото тебя побери. Я хочу тебя опять. Он поднял Игоря под локти, и поставил его, пошатывающегося, на нетвердые ноги. — Даю тебе полную свободу выбора, голубчик. Ложись или становись так, как тебе самому хочется. Я люблю тебя, затраханный мой. Сергей невесомо поцеловал кончики пальцев на правой руке Игоря, которая бездумно гладила его губы. Потом облизал каждый палец по очереди. Задержался губами на серебряном кольце, которое, как рисовала его фантазия, теперь блестело на безымянном пальце дикого лесного бога. И даже чуть сместил сапфировый камешек вбок. — Руки пианиста. Раздетый Игорь медленно, плавно и гибко становится в колено-локтевую. Полковник приставил головку члена к его дыре, но не вставлял: покусывал его за плечо, потирался о кольцо мышц, тянул время, дразнил. Катамаранов прихватил головку мышцами ануса — и обернулся. Посмотрел на него долгим, влажным взглядом. Сергей задохнулся от смеси возбуждения и восторга. — Невыносимый мой, Мой Сорт Бога, прекраснее тебя во всем мире не существует, дьявол тебя побери. * * * Закат плыл по небу в золоченой ладье. Он стоял у кормы, скрестив на груди руки, а десятки гребцов налегали на весла, оставляя в небе серебристые облаковые борозды. Но темнота опустится еще нескоро: солнце еще высоко висело над горизонтом, отливая синевой. Потом оно начнет падать за неисчезающую плоскую линию, и багровое марево утопит в себе леса, поля, реки и дремучие торфяные болота. Катамаранов, лежа в траве, диковатым, но доверчивым взглядом смотрит в глаза Сергею. Майку на себе он уже задрал, а все остальное пока оставил в нетронутом виде. Жилин как подпиленный падает рядом с ним на колени, сминает обеими руками задницу и несколько секунд всасывает в себя его губы, не давая дышать. — Отпусти, чудовище в портупее. — Если бы ты знал, если бы ты мог чувствовать, как сильно я тебя люблю. Игорь смотрит на него голодным взглядом, и ничего не говорит. Он лежит под ним, согнув ноги в коленях, водит глазами по широкой милицейской груди, изредка моргает, а его губы смыкаются и размыкаются как у рыбы, выброшенной на берег морской волной. Губы Катамаранова стихийно бледнеют. Он закидывает голову назад, как эпилептик. Сергей тут же возвращает его губам цвет, присосавшись к ним. Потом он поднимается на ноги, и кончиком ботинка гладит его промежность. Смотрит на Игоря безотрывно и пристально, словно пытается по мимике, по выражению глаз и по языку тела считать его сиюминутные желания, затем нависшей ступней придавливает его набухший член под тканью брюк. — Больно, ментовская рожа! Еще потопчись по нему. Катамаранов пытался вжаться посильнее в землю, чтобы уменьшить давление на член, но эти меры оказались недостаточными. Отодвигаться, по сути, было некуда. Сергей ослабил нажим, но не убирал давящую ногу с его штанов, пока в глазах Игоря не встали слезы. Потом мент, словно очнувшись из забытья, осторожно, по-настоящему нежно массирует его член всей ступней. Губы мента мелко подрагивали, глаза мокро блестели, а сам он метался, как Татьяна Восьмиглазова у телефонной будки. — Только не говори, что тебя всё это не заводит. Я люблю тебя. - Давай проколем тебе оба соска. — блуждая мутными глазами по его груди, хрипло предлагает Игорь. — Мне с моей работой и должностью только соски прокалывать. Тогда уж тебе. Больше ничего сказать Игорь не успел. Его перевернули на бок, согнули пополам между правой рукой и левой, неудобно прижали голову к ногам, и торопливо трахали несколько минут в такой неестественной позе. Когда все закончилось, полковник вытирал его и свой пот с игорева лба. Его и свои слезы с игоревых щек. — Прости, что я сегодня такой озверелый. Простишь? Ответа не последовало. Когда мент и дикий лесной бог, одетые в костюмы Адама, переплетались языками и лениво обнимались в траве, из-за кустов бересклета выскочила лиса, смущенно бегая глазами из стороны в сторону. Она открыла пасть — и выплюнула два сияющих сапфировых кольца на мох. Потом, пятясь назад, негромко тявкнула, и снова скрылась за райскими зелеными кущами. Кольца по размерам подошли Игорю и Сергею. Подарок леса. * * * Игорь улыбался, стоя за толстым деревом с морщинистой корой, и манил полковника все дальше и дальше, где богатый изумрудный цвет леса вдали становился землисто-зеленым. — Ты… Сонная лощина с призраками. Дно моей души, где сквозь толщу мутноватой воды сияет неземной свет. — А я земляники нарвал, мент. Накормишь меня ягодами, если догонишь. Мент, подстегиваемый насмешливыми нотами в его голосе, в три прыжка оказывается рядом с Игорем. Он негрубо валит его на землю в теплую траву. Легко разжимает ладонь, в которой оказалась поддавленная земляника. Несколько секунд он медлит, затем в необъяснимом порыве красит ягодой распухшие от поцелуев губы. — Так ты еще красивее. Хотя куда уж тут красивее, голубчик? Совершенно некуда. Сергей смеется, потом выпивает губами посторонний алый цвет. Он приникает к его рту, как утопающий к источнику кислорода. И выпускает Игоря из своих рук лишь тогда, когда на его губах не осталось ни постороннего цвета, ни земляничной сладости. Но ягоды в руке еще остались, он начинает пихать их Катамаранову в рот, Игорь хохочет, пинает его коленями, выворачивается и вырывается. У него все лицо в землянике. Полковник распластывает его руки по земле на манер креста — и съедает с его лица земляничную сладость.