Расплата

"Откуда скорбь твоя? Зачем ее волна Взбегает по скале, чернеющей отвесно?" - Тоской, доступной всем, загадкой, всем известной, Исполнена душа, где жатва свершена. Шарль Бодлер, Semper Eadem, Цветы зла *** Катамаранов не спал. Его глаза на бледном, отмытом лице всматривались в заоконную темноту и почти не моргали. Он откинул крышку фортепиано и негромко ударил по клавишам, наигрывая по памяти «Времена Года» Чайковского. Педаль цвета бледного золота торчала снизу, покрытая слоями пыли. С детства мать пыталась приучить его к музыке, но когда из ребенка он превратился в красивого подростка с длинной челкой и черными оленьими глазами, пристрастился к скипидару и подвалам. Ядовитый Цветок Зла, сам питающийся ядом. Но не только глаза оставляли за его плечами трупы разбитых сердец. Он переродился, созрел, но изящные руки пианиста навсегда остались с ним в память о детстве. Не любоваться его руками было преступлением с отягчающими последствиями. Утонченные, миниатюрные, покрытые гладкой мужской растительностью дальше запястий. Особенно изящными эти руки казались, если случайные глаза смотрели на них с профиля, а он выполнял какие-нибудь работы, да хоть чинил сломанную технику или трогал предметы. Сергей Жилин постоянно повторял, что в эти простые движения впаяна легкость балерины, парящей над сценой, и пытался поцеловать их, не смотря на то, что они часто были покрыты слоями грязи и уродливыми пятнами. — Я грязный, Серег. И вообще… — сиплым голосом одергивал его Катамаранов. — Ты моя обсидиановая жемчужина. — неопределенно говорил Жилин, грустно улыбался и предлагал с ним выпить. Катамаранов слонялся по квартире и пил из трубочки томатный сок, чтобы не запачкать усов. Внутренне он метался, словно ждал кого-то на исходе зимнего субботнего вечера. Он погасил свет, свесил ногу с подоконника, и наблюдал за психоделическими миганиями светофоров в сиянии уличных фонарей, не думая ни о чем важном. Желтый цвет он не любил, зеленый ему нравился просто так, а красные – детали на милицейском кителе его старого школьного друга, вот и сошлись винтики пугающего когнитивного механизма. Телевизор он почти никогда не смотрел, а любую информацию о мире в свободное от работы время черпал у пейзажей за окном. Облака разошлись в стороны, над безлюдным тротуаром в полный рост встала луна. Вдали, на фоне ясного неба, проступил урбанистический пейзаж с аморфным, медленно распускающимся дымом труб, он всегда его расслаблял и успокаивал, если бы не одно «но». Он ощущал томительную тесноту в штанах. У него стоял и ему хотелось с кем-нибудь лечь, забрызгать тело какой-нибудь Зины своей сексуальной энергией, но у него не было никакой Зины. Он расстегнул штаны, прикрыл веки и трогал себя через белье. Пальцы другой руки машинально проходились по губам и верхнему ряду зубов. Вдруг раздался поздний звонок в дверь. — Никто иной как я, голубчик мой, твой друг Жилин. — отсалютовал человек в милицейском кителе, закрыл глаза и жадно вдохнул сконцентрированный вокруг Катамаранова воздух. Хозяин квартиры в джинсах, босой, с голой грудью и без каски. Брови чуть нахмурены. Он часто моргает. Его оленьи глаза смотрят на гостя с непониманием. В руках у него стакан с томатным соком, трубочка вывалилась, он не сразу бросился ее поднимать. Верхняя пуговица на его штанах расстегнута, молния сдвинута вниз, край голубых трусов бесстыдно выглядывает наружу. Он смутился, покраснел, и бегом начал запаковывать свои штаны. Катамаранов был абсолютно трезв, а мент, к удивлению, немного пьян, беспечен и весел. Ему хотелось схватить Игоря за плечи, и кружить в танце даже без музыки, пока оба не упадут от усталости. — Потанцуй со мной. Какое счастье и какая мука видеть тебя, дери тебя чёрт. Сергей чуть не запнулся о порог. Катамаранов приготовился ловить его, но не пришлось. Они немного потолкались в тесной прихожей. Жилин отметил про себя, что у Игоря сейчас стоит, но никак это не прокомментировал, проскальзывая внутрь квартиры. Только ехидно, плотоядно улыбнулся. Если бы вся слюна, которая выделяется у Сергея при виде Игоря, могла превращаться в паутину, молодой министр строительства уже тысячу раз был бы обездвижен для будущих сексуальных утех без помощи ремней и наручников. — А теперь, краса-девица, на тебе хочу жениться! — стрельнул Жилин цитатой Корнея Чуковского, и прыснул от смеха, покачнувшись на ногах. — Проходи на кухню, Сереж, я согрею чайник. И не смотри на меня своим паучьим взглядом, мне от него дурно. Они оба посмеялись. Жилин приземлился на табурет — и украдкой рассматривал складный, узкий силуэт Игоря, его голую грудь и спину, темные пятна сосков, очертания его задницы под штанами, пока тот чиркал спичкой и ставил чайник на плиту. Катамаранов словно не замечал направленных на него откровенных взглядов. Или делал вид, что не замечал. Он открыл коробку овсяного печенья, и поставил перед гостем. — Признавайся, зачем так поздно пожаловал. — Сначала чай, Игорь. А потом все остальное. Мент улыбался непонятно чему. Незаметно подбирался руками к его рукам. Рассматривал его грудь с редкими волосками, посмеивался. Потом они провалились взглядами в глаза друг друга. Свистящий чайник вывел их обоих из оцепенения. — Может, ты поесть хочешь? Давай я тебе что-нибудь разогрею. — Ты хорошая хозяйка, Игорь. Спасибо, мы поужинали со Стрельниковым. Пока Катамаранов размешивал в его кружке сахар, мент, поигрывая плечами, незаметно коснулся рукой его руки. Игорь опять смутился, как Зина Кашина перед Инженером. Они помолчали, прихлебывая из кружек. — Вкусный у тебя чай и печенья вкусные. Неси пепельницу, голубчик. Хозяин квартиры принес то, что от него требовалось, и поставил перед гостем. Смущение еще сильнее накатило на него, скрутило суставы, выколотило воздух из альвеол, спеленало руки и ноги. Он встал в проеме двери, ему было неловко, что он полуголый ходит на глазах у Сергея. Сам он не курил. Жилин в это время развернулся в его сторону, и довольно бестактно обдувал его выдыхаемым дымом, уделяя особое внимание лицу и груди. Катамаранов был на коротком старте. Растерянный, с бегающими глазами, на ватных ногах. Постояв еще чуть-чуть, он дернулся в сторону зала, но Сергей перехватил его за руку, угадывая его мысли, и никуда не пустил. — Тише, голубчик, тише. Ты одеться? Ходи так. Я такой же мужик, как и ты. — сдавленным голосом проговорил Жилин, угрожающе придвигаясь к нему. Мент подтягивает его к себе за обе руки, болезненно сжимая запястья. Насильно усаживает с собой рядом, как буйнопомешанного. Внимательно за ним следит, чтобы снова не начал убегать. Катамаранов, нахмурив красивые брови, кое-как сдается на милость победителя. — Так что там у тебя стряслось? — Терпение, любимый мой. Я все тебе расскажу. Жилин накрыл его руки своими руками, и посмотрел таким взглядом, от которого Игорь покраснел, мелко задрожал и опустил глаза в пол. Губы он надул, будто его чем-то обидели. Мышцы на его плоском животе несколько раз самопроизвольно вздрогнули. — Худой и еще худее. Кожа да кости, Господи. Если тебя унесет ветром, что я буду делать без тебя? Сергей придвинулся еще ближе, и уже совсем бесцеремонно врезался в его колени своими коленями. Руки Игоря не выпускал. Держал на всякий случай, если снова начнет убегать. — Отлепись ты со своей заботой. Заведи себе жену, и заботься о ней. — опустив глаза, съязвил Катамаранов, пытаясь выдернуть из его рук свои руки. — Очень остроумно. Ты весело шутишь, Игорь. Давай посмеемся над этим вместе. — мягко и примирительно ответил ему Сергей. Министр милиции, продолжая насильно удерживать Катамаранова, закинул под столом свою ногу на его ногу и еще сильнее придвинулся к нему. Игорь покраснел, но сделал вид, что ничего не заметил. — Пей и ешь, иначе прибью тебя, заразу такую. Как ты с голода не подыхаешь с такими выпирающими костями? — покачиваясь на стуле, пьяно выговаривал Жилин. — Как я буду есть, если ты вцепился в меня как клещ? И главное — чем? Они оба посмеялись. Катамаранов выпутал свои руки из его рук, уперся локтями в стол и уложил подбородок на свои переплетенные пальцы. Внешне он расслабился. И будто, наконец, ощутил почву под ногами. — Отвечай, милиция, что там у тебя стряслось. — Ты назначен министром, Игорь. Катамаранов вскочил на свои длинные ноги, и стал мерить шагами маленькую кухню. — Каким министром? Что за шутки? Сергей неторопливо, как в замедленной съемке поднялся со стула — и прижал Игоря к стене, держась обеими руками за его скрещенные на груди руки. Он поднял на него свои темные глаза, будто мгновенно протрезвевшие, размазывая его по стене еще и взглядом. Катамаранов первым не выдержал, отвернулся. — Никакие не шутки. Ты министр строительства и скипидарных дел. И этим назначением, голубчик, ты обязан мне. Я выбил эту должность у Стрельникова. — Кто тебя просил? Я простой советский человек и у меня кот Барсик. — Я пришел к тебе за расплатой. И ты расплатишься, чего бы мне это не стоило. Полковник на секунды еще сильнее вдавил его в стену. Катамаранов отпихнул его от себя и начал на него кричать. Правда, с безопасного расстояния — стоя у окна. — Думаешь, я не вижу, что ты облизываешься на меня, как кот на молоко? Я всегда это видел. Но я все еще надеюсь, что когда-нибудь ты поменяешься и будешь жить, как все. Зачем ты такой, в кого ты такой? С такими предложениями, извращуга, подкатывай к бабам. И вообще не приходи сюда больше, когда у тебя кипят яйца. Жилин врезал ему пощечину, потом резко прижал к себе, гладя по волосам, будто извиняясь за собственную импульсивность и грубость. Затем расцепил объятия, и необъяснимом порыве болезненно дернул вниз его бледные, слабые руки. Покрыл обжигающими поцелуями острые выступы плеч. — Меня бабы не интересуют. Меня интересуешь ты. Какая же ты неблагодарная скотина, Катамаранов. Бессовестный. На вот, пощупай сам: у тебя стоит не меньше моего. Все время, пока я здесь, у тебя стоит член и просит моего внимания. Твоя святая невинность и благообразность не нужна больше никому, кроме тебя самого. Да и тебе, собственно, не нужна: мешает. Она встала барьером к твоему истинному содержанию, к твоим истинным желаниям, к природе твоей сексуальности. Почему ты отказываешь себе в праве быть собой? Я, в отличие от тебя, не собрался жить сто жизней. Я слишком долго тебя ждал, а ты всё не шел ко мне. Отвлекался на всякие сторонние объекты, пытаясь заглушить в себе обгладывающую волчью тоску по мужскому телу. Почему ты такой? Сам не знаю, чего хочу сильней: обнять тебя или ударить. Министр милиции осторожно переворачивает его спиной на пол, хватает за босые ноги — и тащит в зал. Там он укладывает его на мягкий, чуть колючий ковер, и легко, безнапряжно сдергивает с него штаны вместе с трусами. Так как очевидно был в несколько раз сильнее. Катамаранов трепыхался в его руках, но ничего сделать не мог. Жилин насадил глотку на его член, и начал быстро ему сосать. Катамаранов хрипел, кривил губы и задыхался от возмущения. Сергей выпускает его член, по-змеиному поднимается вверх — и целует своего взмокшего пленника в губы. Помедлив секунды, обхватывает его ноги под коленями, и продолжает сладко отсасывать ему, втягивая щеки, вгоняя в рот его ствол на максимальную глубину. Торопливо вылизывает яйца. Напоследок закрывает его рот обеими руками, когда Катамаранов против собственной воли начал громко стонать и орать. — Какая прекрасная музыка. Прекраснее, чем фортепианный цикл «Времена Года» Чайковского. Спасибо, что посвящаешь ее мне. Я люблю тебя. Всю сперму Игоря он с жадностью проглотил. Но одну каплю приберег для другого: он собрал ее на палец, и густо обмазал губы дрожащего и трясущегося в послеоргазменных судорогах министра строительства. Посмотрел на него какое-то время, потом мягко его поцеловал, прикрыв глаза. Неизвестно, сколько это длилось. Кажется, что слишком долго. Катамаранов словно очнулся из забытья — и снова затрепыхался под Сергеем. — У тебя не только извращенная натура, но и эльфийские, сказочные, оторванные от мира мозги. Другой на твоем месте попросил бы отсосать ему, а ты сосешь мне. Ты полностью ебанутый, мент. Черные оленьи глаза вытряхивают из него всю душу, мягкие розовые губы под тонкой линией усов лишают рассудка и вызывают спазмы речевой мускулатуры. Сергей гладит его по плечам, одной рукой удерживая на полу, не обращая внимания на возмущение, насупленные брови и крики. Его зрачки расширены и подернуты неопределенной, неясной природы пеленой. Его член, просящий разрядки, время от времени дергается под серыми форменными брюками. — Для меня просто дотрагиваться к тебе — это как попасть в Сад Наслаждений Иеронима Босха. Мент сгреб его в охапку, подтянул к себе за плечи, и жадно, до проступающих внутренних кровоподтеков, целовал голодными волчьими поцелуями. Игорь поначалу мычал, вырывался и сопротивлялся, а потом затих. Через несколько минут Сергей отстранился от него, уже полностью расслабленного и спокойного, и гладил по животу и талии. Катамаранов смотрел перед собой широко раскрытыми глазами и часто моргал. — Дурачок мой, Боже, какой ты у меня дурак. Для меня высшее наслаждение — дарить удовольствие тебе. А ты лежишь подо мной, вздрагиваешь от приятных ощущений и больше не сбегаешь. Ты можешь ненавидеть меня и проклинать сколько угодно, но твой член отзывается на мою любовь к тебе, на мое внимание, на мое тепло. — Ты с детства рос извращугой. Другие мальчики приставали к девочкам, чтоб показали, что у них в трусах, ты же приставал только ко мне и других в упор не видел, а в старших классах, подрастающий содомит, ты начал лезть мне в трусы своими руками. — Я искренне смог бы понять твое возмущение, Игорь. Если бы не твой член, дергающийся у меня во рту как бешеный шланг. И если бы не привкус твоей спермы у меня на языке. Дикий лесной бог отвернулся и переплел на груди руки. Бессознательный защитный жест. Символ остаточного, чахлого сопротивления. Ковер кололся, неприятно впивался Игорю в задницу, но Жилин не спешил натягивать на него штаны. Он погладил Катамаранова по волосам на голове и на лобке. Он, сколько себя помнил, всегда был неравнодушен к ним. — Боже, ты невыносим. Если я правильно тебя понимаю, у тебя тоже на меня стоит. И стоит, вроде, неплохо. Наказание мое, как я терплю тебя столько лет? — Что будешь делать? Прямо здесь изнасилуешь? Мент ответил не сразу. Он блуждал глазами по лицу и ключицам Игоря, снова удерживая его руками. Катамаранов лежал под ним абсолютно голый и беззвучно шевелил губами, согнув ноги в коленях. — Настанет день, когда ты сам захочешь близости со мной. Сергей сползает вниз, быстро доводит Игоря до оргазма, и с явным наслаждением высасывает из его сокращающегося члена густую, горькую сперму. Напоследок облизывает на его висках дрожащие капли пота, аскетично целует его в лоб, встает с него и торопливо уходит, закрыв с обратной стороны дверь. Катамаранов сидит на полу, натянув штаны и поджав под себя ноги. У него снова стоит. Портрет Брежнева висит на стене — и смотрит на него с молчаливым укором.