Галлион

Он раздвинул на нем складки хитона и стиснул зубами крохотный темный сосок: Галлион вздрогнул, отполз от него назад и забился в угол. Октавион в два прыжка настиг его, прикусил плечи и ключицы, поднял вверх его изящные руки и полизал вподмышечные впадины. Затем взял его за запястья, и, волоча за собой, вывел из тени. Факелы снова высветили Галлиона с головы до ног. Октавион все не мог привыкнуть к его красоте, которая за считанные мгновения лишала разума и сковывала дыхание. К черным глазам под взмахивающими крыльями ресниц. Октавион притянул его близко к себе и на время укротил мягким поцелуем в губы. — Не сопротивляйся столь горячо, Галлион, это будет во мне инстинкт хищника. Боюсь не удержать себя в руках. — рассмеялся император Курии, и погладил своего невольного пленника по внешней стороне бедра. — Тише ты, перестань меня терзать понапрасну. Запрыгивай ко мне на спину, погуляем под луной. Солдаты мои спят, бодрствуют только караульные. Пойдем со мной, богоназначенный мой. Или ты сделаешь это сам, или повалю тебя на воловьи шкуры, и буду целовать до тех пор, пока в тебе не проснется желание разделить со мной ложе. Галлион после недолгих раздумий повисает у него на спине, Октавион обвивает ноги изящного императора под коленями, и несет его на себе в густую тьму. Длинные волосы Галлиона устилают плечи Октавиона, он смеется и прихватывает их губами и зубами. Ветер снова пытался поднять на Галлионе хитон. Звездный небосвод, как рисовало их воображение, слитое воедино, кружился и танцевал у них над головами. — Пойдем дальше в эту серебряную лунную темноту. Мне так хорошо с тобой. Его глаза светились во тьме инородным светом, казалось, он подпитывался изнутри сиянием луны. Издали доносился приглушенный волчий вой. Октавион уносил свою бесценную черноглазую добычу все дальше и дальше от шатра. На берегу реки он ссадил его со спины, рассмеялся и забрызгал водой. — Перестань. Вода прохладная. — Перестану, если позволишь пить губами сладость твоих губ. — А если не поцелую? — А если не поцелуешь – раздену тебя до наготы, заброшу в воду, и без позволения отогрею своим телом. Просто так я от тебя уже не отступлюсь. Да и не вижу смысла: с каждым мгновением тебя влечет ко мне все сильней и сильней. Я хорошо чувствую тебя, мой дикий скальный цветок, хотя почти совсем не знаю. Галлион брызнул в него водой, и стал убегать от него. Октавион потерял его в темноте. — Я прошел в боевых походах половину мира, а нашел тебя только здесь: среди степей и высоких ароматных трав, поющих на разные голоса под порывами ветра. Мое сердце мне подсказывало, что ты где-то есть, и эта неутолимая волчья жажда гнала меня из города в город, от моря к морю, от камня к камню, от скалы к скале. Ты думаешь, что убегаешь от меня, на самом деле ты бежишь от себя самого. Оставь свои ребячества, Галлион. Мои глаза меня не обманывают: сейчас ты хочешь того же, что и я — чтобы наши тела соединились. Октавион ждал его, звал, искал по степи, сбивая о камни ноги. Галлион все не шел к нему, и тут раздался близкий и протяжный волчий вой. Галлион выбежал из кустов и бросился удивленному варвару на шею, прижимаясь губами к его губам. Волк все это время шел по его следу. Но дикий зверь не тронул ни одного из них: он ткнулся мордой в колени Галлиона, затем полизал руки Октавиона, заглянул ему в глаза тепло и преданно, будто был знаком с ним — и неторопливо скрылся за деревьями. Галлион продолжал трястись и дрожать. — Позволишь тебя поцеловать, богоназначенный мой? — Не позволю. — Наказание мое, почему ты такой строптивец? Пойдем обратно в шатер. Он подхватывает его на руки, и за пологом палатки грубовато бросает на персидские подушки, не роняя ни слова. Стоит к нему вполоборота, пока император Галлеи украдкой рассматривает его. До слуха Галлиона донесся близкий волчий вой, а после волчий хрип. Еще позже по пологу шатра надсадно прошлись звериные когти, оставляя снаружи следы-петли. Глаза Октавиона на мгновение вспыхнули красным огнем, и тут же погасли, он улыбнулся краешком губ, отводя взгляд в сторону. Галлион задрожал, отполз назад и в защитном жесте соединил на груди руки. — Не пытайся от меня убежать. — Ты слышал странные звуки? Октавион накрыл ладонями его голову, пригладил пальцами мочки ушей, тронул быстрым поцелуем уголок губ и изящную шею. Зрачки его глаз были неестественно расширены. — Это игры твоей фантазии, мой дикий скальный цветок. Никаких странных звуков нет, есть только ты, я, лунная ночь над нашим временным приютом и звучание наших голосов. — ответил Октавион, смял губами его губы и большими пальцами обеих рук огладил его талию. Галлион вздрагивает. Ему страшно и немного холодно, он прячет лицо на груди Октавиона, стараясь не смотреть ему в глаза. Смущение, смешанное с любопытством и страхом, полностью овладело им, сковало руки и ноги. - А говорил, что не нуждаешься в защите. — сказал такой родной, такой близкий чужак, осыпая поцелуями его лицо, и после короткого молчания добавил. — Какое счастье, что ты такой хрупкий, женственный и слабый. — Не покидай меня, я всего боюсь. — Выпей вина, свет мой. Распахни уста, а я тебе помогу. Я нуждаюсь в тебе, ты нуждаешься во мне, ибо слабость нуждается в силе, не так ли? Мы с тобой две половины одного скарабея. Дионис разожжет твою кровь для чего-то нового, вино расслабит твой разум и приблизит тебя к черте, за которой ты потеряешь невинность, и, быть может, навсегда откроешься для плотских наслаждений с мужчиной. Сначала тебе будет неприятно, но потом ты возблагодаришь богов и не захочешь отпускать меня. Он толкает его рукой на воловьи шкуры, и, часто сглатывая, гладит ладонями снизу вверх: от ступней до шеи. — Откуда тебе известно о моей невинности? — Чувствую сердцем. Я хорошо чувствую тебя, мой дикий скальный цветок, хотя почти не знаю. Галлион поднялся и сел. Октавион слишком быстро наклонял кубок и намеренно проливал половину вина мимо его рта. Галлион подавился и отпрянул. Он начал себя осматривать: хитон спереди весь был в ярких широких подтеках, похожих на кровавые. — Если пожелаешь, я слижу с тебя эту сладость. Фантазия сыграла с ним злую шутку и Галлиону почудилось, что перед его лицом блеснули острые волчьи зубы. Он дрогнул, закрыл руками лицо, но, вопреки логике мгновения, не отстранился. Затем он медленно раздвинул ладони, и видение исчезло. Вместо того, чтобы броситься к пологу палатки и бежать, он в страхе приник к твердокаменной груди напротив. Его сердце заячьи билось под тонкими ребрами. Октавион Флавий гладил его по волосам и смотрел на него с обожанием и тревогой. Галлион снова спрятал лицо на груди императора Курии и объединенных земель. — Не бойся, пока я здесь, тебя никто не обидит, мой огнерожденный, мой бог среди земных. — Кроме тебя самого? — Без всяких кроме. Посмотри на меня, не заостряй внимание на странных вещах, я просто тебя испытываю, изучаю, проникаю в чертог твоего разума, открываю тебе привычный мир с новых сторон. Какие-то мгновения он помолчал, затем снова заговорил: — Переоденься, мой мидийский Аполлон. Чистый хитон на скамье в дальнем углу шатра. Его мягкий голос и умные темные глаза, с неизменным обожанием на него смотрящие, с легкостью заставлял Галлиона повиноваться. В глубине души ему хотелось следовать за красивым варваром, как луна следует за солнцем, но из гордости и упрямства он чаще проявлял непослушание и неповиновение. Галлион снял с себя прежний хитон, как змея старую кожу, вдруг он услышал звук приближающихся шагов. Он, полностью обнаженный, осел на земляной пол, и загородил себя длинными волосами. Октавион погладил его по губам, по крыльям ключиц, по мочкам ушей. — Не страшись меня, мой бог. Я только посмотрю на тебя, и отойду. Вопреки страхам Галлиона, он только прижал его голову к своим коленям, и медленно гладил его по волосам, как вороньи крылья блестевшим в свете факелов. Галлион поймал себя на мысли, что ему понравилось близко вдыхать запах его кожи, запах его похоти. Он незаметно прислонился губами к его ногам. Член встал и заныл, он спрятал его между сжатых ног. Подняв его подбородок, заглянув ему в глаза с необъяснимой волчьей тоской, Октавион отстранился и ушел. Он лег в дальнем углу на воловьи шкуры, и замер. — Прекрати растаптывать мою гордость. Иди ко мне сам, свет мой. Галлион оделся, и нетвердыми шагами направился к Октавиону. Ноги еще сильнее ослабли у мидийского Аполлона, голова закружилась, а в глазах проступили слезы. Чужой незнакомый человек повалил его на персидские подушки, просунул руку под хитон, и приятно ласкал его член, покрывая поцелуями его грудь, плечи и шею. Он попытался вынырнуть из-под варвара, как утопающий из омута, но был от природы хрупок и сил ему не хватало. Противоречивые чувства мешались в его сердце, он чувствовал себя оскорбленным, находясь в этом шатре почти на правах раба. Он испытывал к себе жалость и презрение, так как ему горячо нравился чужак и он не захотел больше расставаться с ним. Октавион почувствовал на своих щеках его слезы, и тут же отпрянул. — Безумие мое, ты плачешь? Из нас двоих должен плакать только я. Не имею представления, как сделать тебя моим. А без тебя я точно уже не смогу. Иду по наитию. Ответа не последовало. Октавион откинулся в сторону, заглянул ему в лицо и приподнялся на локтях. — Как же ты сладок. Тебе было неприятно, когда я прикоснулся к тебе там? — Тебя это не должно беспокоить, можешь относиться ко мне как к вещи или предмету. Октавион прижал его голову к груди, поцеловал в висок, взбил руками длинные непослушные волосы. — Тише ты, бессердечный. Я люблю тебя. Перестань. Он перебирал его черные вороньи волосы прядь за прядью, заплетал из них косы, рассыпал их руками, и снова заплетал. Эти приятные прикосновения совсем успокоили и расслабили Галлиона, он забыл, что находится в гостях у врага. — Ты неправильно думаешь обо мне, о, Психея, о, Афродита в мужском обличии. Я не буду брать тебя через силу. Октавион согнул его ноги в коленях, и мягко разъединил их между собой: пляшущий свет факелов обласкал внутреннюю сторону прекрасных императорских бедер. Уголки его губ едва заметно опустились вниз. В черных обсидиановых глазах затаилась почти детская обида. — Вот видишь, я ничего преступного не делаю, только вожу руками рядом с твоим пробуждённым членом. Доверяй мне. — Я тебя все так же ненавижу. И себя ненавижу. И нас обоих ненавижу. Выпусти меня отсюда. Рука Октавиона бездумно гладила Галлиона по лицу, стирая с его щек слезы. Другая ласкала острые выступы его коленей. Худые плечи Галлиона вздрагивали, как крылья умирающей бабочки. Октавион упал на него сверху, и пил его слезы губами, вытирал пальцами темные сурьмяные подтеки. Когда глаза дикого волчонка высохли, он пил губами сладость его губ. Отсветы факелов плясали на чертах Галлиона, и Октавион, тесно соприкасаясь с ним бедрами, хотел слиться с ним еще острей. Он снова поцеловал его мягкие розовые губы, и в этот раз не встретил сопротивления. Молодой несостоявшийся любовник лежал под ним почти без движения, крепко зажмурившись, будто от страха. Октавион внезапно встает с него, и выбегает из шатра. — Будь здесь, я скоро вернусь. Какое-то время Галлион ждал, не предпринимая никаких действий, потом его сердце охватил липкий страх. Он пугливо выдвинулся за полог палатки, ступил несколько шагов в непроглядную тьму, и увидел издали волка. Волк, разинув пасть и высунув язык, робко двигался в его сторону — будто это он боялся встретить на своем пути человека. Он преданно, с потаенной грустью и тоской, заглянул Галлиону в лицо, полизал его ноги, колени, руки, а потом движением морды, а после и рыком загнал обратно в палатку. Больше Галлион его не видел. Почти следом внутри шатра снова возник Октавион. Галлион испуганно бросился ему на шею и спрятал лицо у него на груди, ища у него защиты. — Не покидай меня больше. Я без тебя погибну. Здесь был волк. Галлион поднял голову и сам целовал его бессчетное количество раз, Октавион смеялся и только успевал подставлять разгоряченные губы. — Мне страшно. Пожалуйста, не уходи. Какое-то время Октавион молчал, восхищенно блуждая глазами по его разрумяненному от смущения лицу, сжимал в руках его тонкую от природы талию, а потом ответил: — Будь по-твоему, Галлион. Я войду в твою жизнь, и больше никогда не покину ее. Он вывернул его руки ладонями наверх, и прижал к воловьей шкуре, целуя до спекшейся крови его стремительно распухающие, наливающиеся более ярким цветом, губы. Рванул на нем одежду. По-волчьи захрипел. — Как же ты сладок, до тебя я не желал так сильно ни одну из женщин. Покажи мне себя. Клянусь богами, под одеждой ты окажешься прекраснее самого Аполлона! — Покажу, но не полностью. Отвернись, мне нужно переодеться, я взял с собой одну вещь из дворца. Обещай не тронуть меня против моей воли. Октавион быстро поцеловал его в плечо, в висок, в угол челюсти, в длинные волосы, в острое адамово яблоко, и надтреснутым голосом проговорил: — Обещаю. Хотя мне будет мучительно трудно сдержать слово. Галлион натягивает повязку ему на глаза, расстегивает на себе фибулу, и вышагивает из хитона, как змея из чешуи. Тело его все еще юношеское, длинные ноги прекрасны и стройны. Его небольшой, но красивый член отвердел и ударился в живот, на узкой груди темнеют упругие ягоды сосков. Губы его побледнели, волосы разметались по плечам и опустились вниз почти до талии. — Если бы ты знал, как велико во мне искушение повернуться, но я не делаю этого, Галлион, потому что обещал. Я хотел похитить у тебя твои земли вместе с богатствами, людьми и скотом, а получилось – ты похитил меня у меня самого! — Не поворачивайся. Я еще переодеваюсь. Когда Октавион повернулся, на Галлионе был прозрачный костюм цвета пшеничного хлеба. Грудь полуобнажалась за легкими складками. Изящные шаровары со звенящими монетами обхватывали тонкие щиколотки. Император Галлеи, покачивая талией, изгибаясь всем телом и подняв над головой руки, стал танцевать для него неизвестный танец, дотрагиваясь к его телу в разных отзывчивых местах, угадывая их по зову сердца. В этот миг он еще сильнее сочетал в себе мужские и женские черты, усиливая необъяснимую волчью тоску под сердцем Октавиона. Октавион упал на колени, он хохотал, голос его дрожал, а из глаз в свете факелов катились крупные слезы. — О, прекрасный мой варвар! Ты без оружия меня победил. Где ты выучился этому? Где ты раздобыл эти одежды? — У пленных персов. — Танцуй же, Император-Солнце, прорастай в мое сердце больнее и глубже, мой дикий скальный цветок. Без тебя только смерть, смерть. Галлион танцует еще какое-то время, потом его хватают его за обе руки, и без сопротивления сдергивают на персидские подушки. Пока юный филос летит в ставшие родными объятия, тонкие ткани шелестят на на его гибком теле, громко звенят рассыпающиеся золотые монеты у бедер и щиколоток. Октавион покрывает поцелуями обнаженный живот, отодвинув тонкую полупрозрачную ткань. Галлион запрыгивает к нему на колени, они целуют друг друга бессчетное количество раз. Император Курии переворачивает Галлиона лицом в подушки, и овладевает им, плеснув в руку масло из амфоры, заливает густым тягучим семенем длинные темные волосы, бледные руки, исцарапанную в кровь кожу спины и ягодиц. Впервые — и на много лет вперед — просит прощения, что был несдержан и груб. Впервые — и на много лет вперед — слышит ответ, что его простили и не держат на него зла. Империи объединились. Галлейцы производили прекрасное вино, специи и мед, курийцы оружие и доспехи.