Банальщина

Он скользнул кончиками пальцев по мутному стеклу. Импульс преодолел километры проводов нервной ткани мгновенно, сокращая мышцы живущей своей жизнью непослушной конечности. Горячо. Заваренный по второму кругу, неестественно паршивый для страны Восходящего Солнца горький чай всплывал неторопливо, по листочку на поверхность медленно темнеющей жидкости. Каждая чаинка целеустремленно двигаясь к цели оставляла за собой след, подобно осьминогу, чернильным пятном рассеивающимся в карманном океане. Завораживает. Заплыв окончился внезапно, когда, пронизывая нелепо маленькое сито, исходящая паром вода с брызгами ударилась о фарфор. Капли цвета охра радостно вскочили на стенки сосуда, чтобы через мгновение быть поглощенными потоком собратьев. Чашка, стоило ей наполниться, поднялась в воздух по воле чужих, не в меру изящных пальцев. Дыхание сбивается. Несуразный стакан, более походящий на подставку для карандашей, не стал отставать, и вскоре над ним уже возвышалась аккуратная ниточка пара. Широкая ладонь с длинными узловатыми пальцами по обыкновению активно жестикулировала, но не так много, как владелец позволял ей обычно, и в конце концов утихомирилась, обхватив стакан. Спокойно. По ту сторону оконной рамы долгожданное тепло. Воздушные потоки с особой нежностью перебирали лепестки цветов, в этом году необыкновенно густо накрывших фруктовые деревья, то и дело отрывая и уносил прочь. По пластиковому стеклу ползет несуразная букашечка, пришедшая из тени поглазеть на солнце. Сегодня май. Собеседник потягивает чай, изо всех сил делая вид, что тот не горчит, движется с несвойственной, скрытой за обманчивой простотой грациозностью. То и дело зарывается бледными, теплыми от кипятка в чашке пальцами в волосы, пытается держаться уверенно. Смущается. Он много говорит, как всегда. Собеседник слушает внимательно. Уголки губ время от времени растягиваются, едва уловим заразительный, но очень тихий смех. Смотрит прямо в глаза. Пар потихоньку сходит на нет, растворяется легко, как сахар в этом странном пойле. Такую отменную дрянь нужно ещё поискать, но, кажется, он своего рода гений подобных находок. Помимо двух голосов и звона металла о стекло, ни шороха. Ничто не смеет нарушить покой, шаткую идиллию, сложившуюся здесь. Разговор будто горная речка, с которой едва сошёл годами сковывающий лёд, несётся, постоянно меняя курс, голоса сливаются в одно сплошное полотно, в коем-то веке удается вот так побеседовать. Раскованно. Он слушает внимательно. Слушает дыхание, каждое слово, шорох одежды, всё, что способно уловить человеческое ухо. Взгляд отвести казалось невозможным, да и нежеланно, говоря откровенно. Он снова поднял взгляд на чужие глаза. Становиться кем-то не было уже интересно, ведь существует такая великолепная роль. Астронавт.

***

Вокруг чернота, сковывающая едким и всепоглощающим страхом трахею, не позволяя той пропускать чернильный воздух. Иррациональный животный страх растворится, с темнотой отступит, стоит осознать, что сквозь стекло скафандра мраку не просочиться. Никаких ориентиров, очевидно, что ни одному идиоту не придет в голову лезть в этот жуткий омут, надеясь пережить касание абсолютной тьмы. Он был отборным идиотом. «Верх» и «низ» стали просто словами, означающими несуществующие понятия. Килограммы ткани, металла и стекла на теле почти не ощущались вовсе, будто летняя льняная рубашка. Перепуганный до смерти мозг бил тревогу, требовал немедленно вернуться назад, инстинкт самосохранения принуждал мурашек устроить скачки под кожей, губы пересохнуть, а в ушах раздаваться только сводящую с ума пульсацию. Не поддаваясь всеобщей панике собственного тела, он закрыл глаза, глубоко вдыхая безвкусный воздух из баллона. Раскинул руки, отдаваясь на милость черноте, готовый быть поглощенным заживо, обглоданным до костей беспощадной неизвестностью. Окутывающая пустота была практически осязаема, дышала холодом, будто принюхивалась, распознавая новоприбывшего. Он ждал. Ждал, когда пустота разорвет его на части, когда из неё покажется неизведанный хищник, когда его сердце остановится от бешенного темпа сокращений. Тьма прощупывала его, скользила по телу, наровила забраться под стекло, искала лазейку. Откинул голову назад, сдаваясь. Внезапный треск пронзил вакуумную тишину. Он раскрыл глаза. Первое, что смогло обработать опьяненное адреналином сознание — короткая, неглубокая трещина на уровне пересохших губ. А за ней… Звёзды. Далёкие, недосягаемые, величественные и такие красивые… Он тяжело дышал, завороженно вглядываясь в мерцающие точки в этом мире ужаса и холода. Протянул руку в толстой перчатке под воображаемое шуршание жесткой ткани. Не дотянуться. Как никогда не хватало тепла и света. Эти бледные небесные фонарики казались единственным, что могло бы согреть его, но как бы ни старался, Он ни за что бы не добрался даже до ближайшего светила, беспомощно барахтаясь в вязких чернилах безвоздушного пространства. Не знал, сколько это длилось. Но в какой-то момент ощутил, как осторожный теплый будто майский воздух толкает его в спину, обволакивая потоками, усиливающимися с каждой секундой. Мозг сходил с ума, стучал в уши, видимо, просился выйти из черепа самоубийцы. Какой ещё ветер в вакууме? Уже не важно. Какая разница, если уже был готов быть сожранным самим воплощением ужаса, куда теперь его несет межгалактический сквозняк. Ещё чуть-чуть, и вот он, подхваченный этим неестественным потоком бороздил открытый космос со скоростью света навстречу блеклому сиянию. Мимо проносились невнятного вида ледяные глыбы и прочий вселенский мусор, которые поток деликатно отводил в сторону, позволяя путнику с ними разминуться. Постепенно приближались осколки побольше, будто некто со злости разбил Божественных массивов хрустальный шар, и планомерно играл получившейся грудой стекла в дартс, где мишенью стал Он. Неосторожное движение, и вот напоролся на один из мелких осколков, будто намеренно сменивший траекторию и угодивший прямо в место, где должно было располагаться лицо. Барьер, укрывающий астронавта снова дал брешь, столь же незначительную, но протяжнее предыдущей. Блеск огненных гигантов становился ближе. Сложилось ощущение, что кто-то намеренно не пускал Его туда, оберегая страшную тайну мироздания. Как и полагается отборному идиоту, Он продолжил держать курс вперед. На звезды. Непроглядная темнота сменялась пятнами холодных оттенков, разлитых случайно, но они проносились мимо с такой скоростью, что приглядеться было некогда. Он и не пытался. Взгляд был устремлен Туда, где, как Ему казалось, находится самое сердце холодного и такого одинокого космоса. Целые галактики оставались за спиной, обломки размером не больше зажигалки участили налеты, то и дело будто прицеливаясь наносили удары прямиком по стеклу, выцарапывая содержимое наружу будто вареного краба. Крупные же наоборот, игнорировали его присутствие, будто целью было действительно не раздавить на месте, а вынуть из оболочки. Он не снижал скорость. Звезды близко. Разглядеть что-либо было сложно. Исполосованное вдоль и поперек стекло стало мутным, уворачиваться стало еще тяжелее. Внезапно не обращавший внимания ни на что кроме цели, Он вцепился затуманенным взглядом в нечто, находящееся относительно него по левую руку, огромный объект, сравнимый размерами с не крупной, но всё же планетой. Именно от него отрывались ранящие его оболочку тучи осколков. Оглянулся. Впереди огни манящего тепла. А совсем рядом невзрачный холодный камень, окутанный льдом и безумно притягательной угрюмостью. Говорила мама, не иди в космонавты. Приблизившись, Он уже даже не пытался отмахнуться от навязчивого хлама, лишающего его глаз. Подошвы тяжелых, необычно тяжелых и одновременно с этим ничего не весящих сапог коснулись массива замёрзшей воды. Ощущение сюрреалистичности, неправильности всего происходящего уже давно стало фоном всех Его мыслей, но сейчас обострилось и вонзило когти в сердце. Будто смотришь на изуродованный труп своего хорошего друга. Опустился на колени, окруженный роем жалящих бритв, уже незрячий из-за абсолютно белого объектива единственного большого глаза, ладонями, окутанными брезентом, ощупывал землю под собой. Могильный холод. Безысходность и абсолютный вечный покой… Вдруг пальцы, едва ощущая сквозь прослойку, нащупали что-то. Он понятия не имел, как смог ощутить прикосновение, но нечто столь мягкое и хрупкое нельзя было даже взять в руки, столь велик был шанс рассыпать в прах. Рядом ещё один подобный предмет. Будто слепой котенок Он тыкался туда-сюда, тут и там натыкаясь на одно и то же. На свой страх и риск, давно отключив паникующий мозг, наощупь затянул жгут в районе локтя. Даже потерять все предплечье казалось малой ценой, лишь бы понять что там такое. Обезумевшие ледяные иглы продолжали со звоном биться о стекло, но напрочь игнорировали обнаженную кожу кисти. Едва стянув перчатку Он зажмурился, но к собственному удивлению не ощутил ничего необычного, только лёгкое покалывание, волнами плывущее к плечу. Осторожно протянул руку вперед… Цветы?.. Пальцы судорожно поглаживали узкие длинные лепестки, касались шершавой сердцевины, ласкали мелко изрезанные листья. Ромашки… Он поднялся на ноги. Дребезг утомлял, кровоснабжение руки уже существенно нарушено. Непослушными пальцами коснулся шлема. Ни один осколок не тронул бледнеющую, покрывающуюся пятнами кожу. Оттолкнулся. Медленно взмыл ввысь, оставляя белые цветы под подошвами. Лязг прекратился, будто преследователям надоела неприступная добыча. И это уже было не важно. Он выдохнул. Стекло скафандра, скрывающее его, лопнуло бесшумно, превращаясь в звездную пыль. Над головой раскинулось полное звезд небо, тут и там пестрящее голубыми и лиловыми облаками. Он покорно откинул голову назад, говоря тем самым «твоя взяла», сдаваясь на волю пустоты, которая ждала, когда ей дадут разрешение войти. Остался только… Вдох.

***

Звон металла о фарфор. Собеседник наконец моргнул, будто назло медленно опуская веер ресниц, перекрывая окно в космическое пространство. На лице читалось любопытство. Кажется, тот окликнул Его только что. Он поежился. Снова пытается Его прочесть? Настырный. — Учитель, — парнишка едва заметно качнул головой, поправляя мешающую челку, — Всё в порядке? В ответ блуждающая улыбка. — О чём Вы думаете? Как всегда лезет в душу. Впрочем, не Ему судить мальчишку, сам же без конца обнаруживает себя рухнувшим в переполненную жизнью пустоту, скрывающуюся по ту сторону черных глаз. Ничего, когда-то он коснется звезд. Паршивый чай горечью растекается по небу. Вдох. — Ни о чём, Моб, — взглянул в окно. Нужно завязывать с такими путешествиями, обещает он себе уже годы, после чего многозначительно, скорее сам для себя добавляет, — Сущая банальность…