/б/ездна

Муравьеворот

Легионы неупокоенных штурмуют опустевшие, разрушенные улицы. Произошло что-то ужасное, необратимое. Какая-то катастрофа. Горизонт стерся. Грани между черной, мертвой землей и небесами, захлебывающимися от крови, больше нет. Воздух насквозь электрический, душный, — весь трещит, искрится синими огоньками, словно из газовой плиты и воняет гарью и мертвечиной. Они входят в город из разверзшейся тверди земли с пением, ведомые барабанным боем. Их синие, трупные лица не выражают ничего, но в их багровых глазах горит огонь революции и многовековая жажда крови. Они поют «прекрасное далеко» на манер фашистских походных маршей. Красные губы, красные глаза, красные ногти и красные галстуки, как языки вечного пламени коллективной памяти. Кристально-чистое, абсолютное, хаотическое Зло. Они все прибывают и прибывают, шагая по грудам мертвых тел, усеявших горячий асфальт и мечтательно глядящих в небеса склерами белыми, как молочные зубы. Город встречает их монотонным, грозным гудением. Гудят стены из покрытого копотью кирпича, гудят черные провалы выбитых окон хрущевок, гудят заброшенные, обгорелые и покареженные машины и линии электропередач. А они идут вдоль опустевших, объятых пламенем улиц, мимо разрушенных домов, в которых больше некому было жить. Окружавший их огромный город мёртв, и дома разрушаются сами по себе, подавленные бесцельностью своего существования. Стройными рядами они направляют свой марш на Запад, туда, где в геморрагичных небесах пульсирует, словно материнское сердце, Черное Солнце. … Валера шагает вместе с ними. Погруженный в транс барабанным боем, хором мириады детских глоток и гулом тектонических плит, одетый, как все и шагающий в ногу со всеми, он не может остановиться даже чтобы завязать шнурки до блеска начищенных башмаков или поправить очки, иначе его насмерть затопчут; истолкут в липкую, красно-бурую мясную кашу миллиарды пар детских ног. Он един с Коллективом в их беспощадности, необратимости и первородной жажде крови. В белых, окоченевших пальцах над морем голов, Валера несет черное знамя. Безграничный, всеобъемлющий красный пентакль на нем заключает в своей мертвой хватке молот, серп луны и изломанные лучи свастики. Из системы нет выхода, пока ты находишься внутри нее. Спираль истории не разорвать, иначе будешь нанизан на ее лопасти. Фанатичный знаменосец несет в своих руках и в своем черном сердце Универсальный Межвселенский Революционный Интернационал. Черное Солнце в зените небес, словно зрачок в заплывшем кровью глазном яблоке. Финал не близок. Потому что цели нет, есть только путь в бесконечность.

Харонова лодка

Валера шумно всхлипывает и часто моргает. Поправляет перекосившиеся на носу очки. Видимо, он задремал, пока лодка отчаливала от берега. Вода за бортом густая и настолько закиданная мусором, что кажется, будто плывешь не по реке, а мясному киселю. Денис налегает на весла. Одетый с иголочки, как и всегда, белый как мел и холодный как лед. Почерневший шрам от лба до квадратного подбородка разделяет его лицо на «до» и «после». Весло ударяется об воду с тихим плеском и робким перезвоном бутылочного стекла. Валера безучастно смотрит, как проплывают распухшие газеты, мокрые плюшевые игрушки, доски и обтянутые белой фланелью спины и черные макушки маленьких утопленников. Из воды выныривает тряпка и тут же скрывается в желтой ряске. — Но почему? — бесцветно спрашивает Денис, — Зачем тебе это? — Потому что мне некомфортно во снах, — Валера вертит в пальцах очки, — в них я беспомощный. Я ничего не могу сделать. Я в них как пленник. Это даже не унизительно, это просто ужасно. — То, что ты описываешь — это не сны, — говорит Денис, — это кошмары. — А какая разница? — Сны похожи на смерть. Они сладкие и тянутся, как жаренный сахар. Помнишь, мы жарили сахар на сковороде на восьмое марта для мамы? Так вот, сны такие и есть. И смерть такая и есть. Ты не хочешь их покидать. В них ты можешь делать все что захочешь, будто ты — Бог. Денис широкими гребками направляет лодку на Северо-восток. Электричество в воздухе никуда не делось — Валера чувствует, как синие искры мелькают в его пушистых волосах. Зеленые глаза Дениса горят лазером. Он может в любой момент посмотреть Валере в душу и убить его током. В трещине на дне лодки образуется целое озерцо. Дениса это нисколько не смущает, Валеру, в прочем тоже. Валера снимает туфли и болтает в трещине босыми ногами. Вода липкая и холодная. Ряска пристает к коже. — Бога нет, — автоматически отвечает Валера, — есть только удачные случайности. — В жизни, да. А во снах — ты и есть Бог. Гравитация не может тебя поймать. Ты только плаваешь в бесконечном сахарном море. А вокруг тебя рыбы и жидкие водоросли. И ощущение покоя — тебе больше не надо, ничего тебя не тревожит. Ты по-настоящему свободен. Глубоко под водой плавают твари. Иногда их затягивает в механизм и они пенятся, распадаясь на масло, кости и искры около рта. Валера фыркает. Валера поднимает глаза в низкое, уринально-желтое небо. Из-под воды раздается знакомый гул. Откуда-то из арктических глубин озера. — Это не озеро, а речка, дурачок, — ласково говорит Денис. Когда он улыбается, на щеках появляются трогательные ямочки.

7 из 40

Веревка мучительно сдавливает горло и утягивает под потолок. Металлический привкус во рту мешает думать. Валера отчаянно хрипит — пенная слюна стекает со свешенного зеленоватого языка по подобородку, пачкая белоснежную ткань рубашки и алый галстук, стекая на голые ляжки. Он тщетно пытается снять с себя петлю, режущую тонкую кожу на шее до крови. Под ногтями остается грязь. Кабинет врача кружится как карусель на ВДНХ. В расфокусе Валера успевает разглядеть Носатова. Он гадко улыбается прокуренными, желтыми кривыми зубами и нетерпеливо потирает дрожащие руки. Его черные, похожие на жуков-плавунцов, глаза блестят, но не как у Дениса, лазером, а маслянисто и влажно, будто он плакал. Крокодилы плачут от удовольствия когда едят свою несчастную жертву. На лабораторном столе, накрытым какой-то красной скатертью, разложены медицинские инструменты, ботинки детских размеров и, почему-то, лобзик. Не ты первый и не ты последний. Валера чувствует, как стремительно тяжелеет тело. Он проваливается в черную бездну, жизнь покидает его, как воздух покидает развязавшийся пупок воздушного шарика. Невесомость огибает его тело своими мягкими крыльями. Покоя, о котором так вдохновенно говорил Денис, не наступает. Зато монотонный гул в ушах нарастает так, что из них, кажется, начинает течь кровь. У Валеры нет сил это проверить. Ацетоном воняет просто невыносимо. Потеряв контроль, Валера закатывает глаза.

Что-то не так

Валера сидит на постели. Кажется, на часах не больше трех утра, но сейчас слишком темно, чтобы сверить часы. Он смотрит в окно, наспех натянув очки и не может понять, почему так темно. А еще он не уверен, где он находится. Это, вроде, корпус, но постели пустые и холодные, будто их покинули пару веков назад и ушли в ночную мглу окрестных лесов. На стене картина и часы, точь-в-точь как дома, в комнате мамы. А если повернуть голову, то становится похоже на... Луна красуется сквозь пыльный тюль, но не светит. Тихий, знакомый до боли гул идет из стен. Душно и тяжело дышать, наэлектризованный воздух глумливо трещит. Есть такая примета – если ты чувствуешь что-то такое во сне, значит ты в комнате не один. И этот кто-то рядом с тобой явно не от мира сего. Валера трет глаза. Аккуратно кладет очки на тумбочку у кровати. Запрокидывает голову, опершись локтями на картонную подушку. ... И отчаянно кричит во весь голос.

По эту сторону

Сквозь тонкую ткань облепленной комарами простыни лицо Валерки видно как на ладони. Хлопов сладко облизывает губы, пухлые и красные, словно вишни. Валерка ворочается, открывает рот, словно рыбка на суше и тяжело дышит. У него мокрый, покрытый испариной лоб и выражение сморщенного лица такое, будто ему очень больно. Из уголка его открытого рта стекает тоненькая ниточка теплой слюны. Хлопов бы утер пот с его лба, мягко погладил бы по волосам, да только в комариный домик нельзя войти без разрешения. Смотри, но не трогай. Трогай, но не пробуй на вкус. Пробуй, но не смей глотать. Такой трогательный, живой и тёплый Валерка. Похожий на цыплёнка или царапучего котенка. Беззащитный и как бы... Вне образа. Очень теплый и очень интересный. Сразу понравился. Хлопов закатывает майку и гладит себя по выпирающим рёбрам и торчащим от возбуждения соскам. Вторую руку он запускает себе под резинку боксеров. Он слышит краем уха странный, писклявый звук и ему хватает полторы секунды, чтобы понять, что источник звука – он сам. Если вас во сне преследует потусторонняя сущность, то убедитесь, что у этой сущности нет мест, за которые она могла бы себя полапать, любуясь на вас спящего.