детства сумрачные глазки

      Легкий ветерок шумел, запутавшись в кроне берез. Солнце золотыми стрелами пробивалось сквозь сито ветвей. Пятна березовой коры россыпью любопытных глаз глядели мальчикам вслед.       Под ногами ребят хрустели ветки, сухие шишки и скрипел песок. Высоко чирикала какая-то птаха, а с железной дороги вдалеке зазвучал протяжный гудок и стук колес. Несмотря на середину августа пахло совсем по-осеннему. Валера бодро шагал вперед, а Макс лениво ковылял следом, убрав руки за спину.       Они были в тени и поэтому жарко не было. Солнце больше не могло бить прямиком по макушке.       Но было душно так, что воздух рябил, размывая границы того, что показалось, а что было на самом деле. Часы на запястье Валеры показывали без десяти два. Самый солнцепек. — Смотри, там белка!       Валера показал вверх, на ствол ближайшего дерева, по которому резво карабкался пушистый зверек, но Макс даже взгляда не поднял, только рассеянно прошелестел: — Угу. Здорово… В «Сказке» тоже были… Не такие, конечно, рыжее. «Опять начинается» — с раздражением подумал Валера. — Ага-ага, песенки поют и орешки все грызут. Ядра — чистый изумруд!       Он произнес эту строчку из Пушкина расставив паузы так, что получалось «Я — дрочистый изумруд» и глупо хохотнул, но Макс продолжал сохранять замогильную серьезность, хотя обычно он всегда смеялся. Ну или, хотя бы, улыбался, охарактерезовав это «неплохой хахайкой, забавной». — Мы их с рук семечками кормили. Хорошо было.       Максим замолчал и запрокинул голову, невидящим взглядом упершись в ветки и высокое, голубое небо. Лучики солнца ложились на его смуглое, ничего не выражающее лицо. Валера тяжко вздохнул. — Ладно, пошли уже. Весь день так стоять будем, что ли?       Начать стоит, наверное, с того, что Максим всегда был немного чудной. Это да. Но то, как он стал вести себя после того как вернулся со смены в лагере, было слишком даже для него.       Валере даже стало казаться, что из «Сказки» вернулся кто-то, как две капли воды похожий на Максима, но совершенно чужой.       Он всегда был молчаливый и немного замкнутый, конечно. Но после того, как он вернулся оттуда, он разогнал всех друзей. Валера был последним. Не сдавался, так сказать, до конца.       У него всегда была привычка немного зацикливаться: на математике, на прочитанных им накануне книжках, на поездах, да мало ли на чем, но с недавнего времени все это было заброшено. Макс только и говорил что о том, как хорошо было в лагере и как он скучает. И в эти моменты в его голосе звучала загробная, пронизывающая до костей тоска. Когда Валера это слышал, то у него по спине бежали мурашки.       Раньше в его «заеданиях» прослеживалась логика. А это взялось словно из ниоткуда. Чужое, неестественное, как подселенец. Как паразит.       И, наконец, поменялась манера одеваться. Максим старался быть как все, у него не было конкретного стиля. Опрятно и по погоде — футболки летом, свитера зимой. Зато теперь каждый день наряжался как на занятия: черный низ, белый верх, чистые до блеска ботинки. — Мне на тебя смотреть жарко, ну серьезно! — Так отвернись.       Максим не любил перемены. Не такого склада человек. И поэтому происходящее бросалось в глаза. Даже родители начали подозревать что-то неладное, но не могли понять что именно, хотя раньше списывали это все на легкую хандру после новых впечатлений.       Не говоря о самом Валере, который очень-очень хотел помочь, но совершенно не представлял как.       Максим стремительно таял, как огарок свечи, и никто не знал, почему так происходит.       В густой, высокой траве журчал ручеек. Вода в нем была ледяная и прозрачная, как хрусталь. Можно было пересчитать каждый камушек на дне. Валера опустился на колено и зачерпнул воды. Вода оказалась вкусная: свежая, чуточку сладковатая. Мысли в голове перестали путаться.       Максим просто стоял почти вплотную и безучастно пялился на него. Все вокруг цвело и пахло, от зелени рябило в глазах.       Валере вдруг пришла мысль. Ой, а вдруг?.. Поддавшись этой затее, он резко ударил ладонью по водной глади, поднимая во все стороны столп разноцветных брызг. Максима окатило с головы до ног. Он почти не отреагировал на это. Только вытерся и тихим, грустным голосом сказал: «Не делай так больше».       Хотя раньше он точно начал бы ворчать, сердиться и попытался уклониться… Да кто угодно бы попытался.       Валера встал и отряхнулся. Брызгаться ему расхотелось. — Ну и что ты теперь делать будешь? У тебя вся рубаха мокрая. — Высохнет скоро. Жарко. — Да уж, блин… Жарко.       Березовая роща закончилась. Впереди белым, как зимний снег, бескрайним океаном простиралось поле. Высокое небо без единого облачка напоминало тарелку: плоское и синее. Пронзительно-синее, а не голубое, как в перелеске.       На горизонте одиноко возвышался старый дуб, черный исполинский монстр, разлапистый и кривой  — когда-то давно в него попала молния, — а еще дальше линии электропередач и железная дорога.       Валера провел рукой по траве, машинально сорвав пучок засохших, непригодных семечек с колоска. Он не особо разбирался в ботанике и не мог сказать, что здесь растет.       Может, спросить у Макса? Может, он знает? Скорее всего, нет, но попытка ведь не пытка, верно.       Он, к слову, послушно брел позади Валеры, укрываясь от солнца смуглой ладонью. — Как думаешь, что тут растет? — Без понятия. Сорняк какой-то, думаю. — Да ну, целое поле? — Ну, не целое… Знаешь, у нас неподалеку от лагеря, на соседнем берегу тоже было поле. Там росли подсолнухи. Маленькие солн…       Валера не дослушал. Он сжал кулаки и пошел вперед, пробираясь сквозь сухие заросли непонятно чего. Макс поспешил следом — видимо, ему не терепелось посвятить друга в подробности каникул в лагере на медовом берегу молочной реки.       Дальше долго шли молча.       Солнце жгло темя и знойно дышало в затылок. Черное сухое дерево все не приближалось. Ноги гудели от усталости.       Валера почувствовал, что майка на спине и под мышками промокла от пота, а верхняя губа на вкус теперь оказалась соленой. Он с усилием сглотнул, но во рту совсем не осталось слюны. — Куда мы идем? — Да никуда… Гуляем просто, я же сказал. А что? — Ничего.       Валера чуть не сплюнул. Надежда на диалог умерла так же быстро, как и возникла. — Тебе гулять надо, развеяться, свежим воздухом там подышать, траву потрогать, вот это вот все. А то сидишь дома целыми днями, как бирюк. — А в лагере ничего не было «просто так»… — Это я уже слышал. — Там море было и солнышко, такое ласковое… — А тут тебе чем не солнце? — Ну, не то это. А еще ребята были… Антон, Юра, Виталька с Таней. Хорошие. — Тут тоже были ребята, только ты с половиной рассобачился. А те с кем ты не собачился сами отвалились! А знаешь почему так получилось?!       Валера всегда заводился с полоборота, но в этот раз вышло как-то без энтузиазма. Перегрелся, что ли?       Даже при полном безветрии голос гремел, как трубы Иерихона, умножаясь стократным эхом, разлетаясь на километры вокруг, ведь не было ничего, что могло задержать Валерин крик. — Ты всех распугал, вот почему! Что происходит, Максим?! Свет тебе клином сошелся на этом лагере или что? Только и талдычишь, что про эту сказку, вырядился как на поминки и вообще на труп стал похожий! Я тебя не узнаю!       Максим со свойственной ему медлительностью и вялостью движений поднял на друга глаза и Валере на секунду показалось, что у того мертвые глаза. Безжизненный, пустой взгляд, стеклянный. А потом он тихо сказал: — Да, сошелся. Там я был нужен, а тут нет. Там был смысл, а тут… Пустое все какое-то. Мура. — В смысле, «там нужен, а тут нет»?! Это как понимать вообще? — Я не могу объяснить. Я бы хотел, очень. Но не могу.       На Валеру вдруг накатила смертельная усталость. Спорить и докапываться до правды больше не было сил и желания. Не хочешь — не надо.       Он пренебрежительно махнул рукой. — Пошли. Шевели булками. — Знаешь… Я был бы рад, если бы ты поехал со мной. Нам вдвоем весело бы было. Не так одиноко. — Если я таким же придурком вернусь, то нет, спасибо. — Как знаешь, — в скрипучем голосе друга с начальной школы прозвучали очень странные, вкрадчивые нотки, — мое дело предложить.       «Нет, к черту это все, — зло думал Валера, — сейчас дойдем до дуба, передохнем и пойдем обратно. Хватит с меня. Достал.»       Макс остановился прямо под деревом. Он прислонился к стволу всем телом, приложился щекой к черной, как смола, коре и начал озираться по сторонам. А потом вдруг сказал: — Давай поиграем в прятки.       Валера чуть не поперхнулся воздухом: — Ты чего, смеешься? Где тут прятаться?       Он развел руки, пытаясь объять соленую белизину земли и одуряющую синь небес, и медленно повернулся вокруг своей оси. Но Максим и ухом не повел. — Если хочешь что-то надежно спрятать, это нужно оставить у всех на виду. — Философ, что ли? — Ну правда, хватит тебе! Давай поиграем! Как раньше! Как когда мы были маленькими, ну, помнишь же?       Максим сложил руки в замок и посмотрел на друга с отчаянной мольбой, так, словно речь шла о жизни и смерти. Он звучал так, будто готов заплакать и при этом, он показывал эмоции. Искренние, настоящие, в конце-концов, что-то кроме бубнежа про лагерь.       Валера колебался.       Несчастные глаза товарища, такие же синие, как небо над пустынным полем, пронзали его сердце, словно нож. — Мне казалось, мы достаточно взрослые для такой фигни, — попытался отпираться Валера, но это было бесполезно. Он как будто сам больше не верил своим словам, — и потом, а тебе не жарко? Мне вот, да… Голова чет кружится… — Мы только один кон сыграем и все. Этого будет достаточно. А потом пойдешь себе домой, остывать. Как ни в чем не бывало.       Он снова говорил монотонно и спокойно, будто не было ничего. Валера почесал за ухом и тоскливо огляделся. На душе в этот момент у него скребли кошки. — Ладно, пес с тобой. Но только один кон и все, понял?       Максим уверенно кивнул. — Кстати, а кто водит-то?       Но Максим не ответил — он быстро зашагал прочь от дерева в глубь глухих, жухлых зарослей чего-то, что было только похоже на колосья, но не было ими никогда. Валера с раздражением выдохнул и отвернулся к дереву. — Один! Два! Три!..       Выдумал еще. Прятки в чистом поле. В самый солнцепек. Валера уже пожалел, что согласился, но одно он знал наверняка: когда он его найдет, то Максу не поздоровится. Нет, честное пионерское, Валерка накостыляет ему по первое число. И за лагерь, и за этот выкрутас и на орехи еще останется. — Двадцать два!.. Двадцать три!.. Двадцать четыре!..       Это все походило на какой-то дурной сон. Из того типа снов, которые ты видишь, когда задремал в жару на даче или когда лежишь под одеялом и пледом с температурой тридцать восемь. Вроде складно, местами логично, а все равно чудно. Что-то не сходится. — Тридцать девять!.. Со-о-орок!.. Сорок оди-ин!..       На северо-западе загудела электричка, но теперь её рев не заглушался другими звуками, как в роще. В полуденной тишине этот звук напоминал рычание какого-нибудь огромного, древнего чудовища, в нем как будто бы слышался женский визг и хруст костей — а, нет, это машинист ударил по тормозам. Его собственный голос не терялся в гуле, а наоборот звучал громче и отчетливее, будто бы выпуклее.       Валере стало еще сильнее не по себе, но почему так, он понять не смог.       И лишь досчитав, наконец, до пятидесяти, Валера вдруг понял, что так и не успел обговорить с другом, в каком районе он будет прятаться и где точно не стоит его искать.       Безбрежное море желтушной, мертвой травы под ногами и истеричная синева над головой безмолвствовали. Они наверняка знали, но они не смогли бы сказать, даже если изо всех сил захотели.