The Broken Doll

…Когда мы окидываем взглядом всю боль и несправедливость мира, мы обязательно приходим к выводу, что Бог — убийца…

      Вязкий крик тянется откуда-то из глубины и обрывается. Мокрые от холодного пота лицо и грудь буквально горят, словно испепеляя изнутри, когда Чангюн судорожно хватает воздух с ощущением, будто его только что вырвали из ледяной проруби среди замерзшей реки. Перед глазами все еще стоит ужасающая картина, которую он не в силах выбросить из головы. Только потом осознает, что кричал именно он. Надрывно и протяжно.       Голос срывается, а на смену ему приходит колючий кашель. Парнишка садится в постели и снова сгибается пополам, не в силах сделать вдох. В глазах слезы, нос заложен и течет. От легкого щелчка подскакивает пульс, и приходится повернуться.       Ночник у прикроватной тумбы излучает теплый желтый свет, такой знакомый, но почему-то словно забытый. Чангюн содрогается от пробежавшего импульса и покрывается мурашками, когда горячая ладонь ложится ему на спину. — Тебе нужно лечь, — сознание медленно улавливает призрачный шепот низкого голоса. — Ты еще очень слаб.       Парень яростно мотает головой, делает жалкую попытку подняться, чтобы сбежать подальше от того, чего он не понимает, но отчего-то сильно боится. Попытка проваливается с треском и сопровождается пронзительным криком. Чангюн машинально прижимает ладонь к больному месту и, видя кровь на пальцах, забывает, как дышать. — Я же сказал, что тебе не нужно так резко дергаться, — снова до боли знакомый голос, от которого бросает в жар и холод одновременно. — Доктор сказал, что после препарата ты будешь очень долго спать, но я и подумать не мог, что это затянется на двое суток. Я пытался тебя разбудить…       Неосмысленные, непереработанные события наваливаются сверху, будто громкий оползень. В тусклом свете Чангюн пробует еще раз разглядеть свою руку и понять, откуда на ней взялась кровь. Внутренности будто связаны прочным узлом, легкие обжигает каждым глотком воздуха. И только тогда, когда чьи-то пальцы касаются его собственных, Чангюн фокусирует картинку на пропитанных кровью бинтах, повязанных вокруг пояса. — Ты кто? — боязно спрашивает он, но в ответ чувствует тонкое дыхание у самого уха. — Мне говорили, что тебя нельзя трогать, если ты будешь ходить во сне, — с сожалением выдыхается в висок. — Маленький, я не хочу думать, что сделал тебе плохо.       В сознании раздается слабый щелчок. И вот тут на Чангюна наваливается все сразу, при чем в мельчайших подробностях: лампа, веревочку которой он дергал каждое утро, фото в рамке, где два улыбающихся парня прижимаются губами и любовно держат друг друга ладонями за затылок. Использованные шприцы на краю тумбы, обрывки свежих и грязных бинтов, бежевые обои на стенах, тикающие часы с мордочкой кота Феликса, у которого бегают глаза. Собственное отражение в настенном зеркале…       Зареванное лицо с взлохмаченными волосами кажется чужим, и Чангюн протягивает руку, чтобы убедиться, что в отражении он действительно видит себя. Сердце ускоряет и без того бешеный ритм, после чего словно останавливается, когда в ушах звучит чей-то невнятный крик, полный боли и отчаяния. Парень сжимает ладонями виски и валится обратно в подушки. — Минхёк-хён… — шепчет он, пока не совсем понимая, почему именно это решил сказать.       Совершенно спокойный, но такой теплый поцелуй в щеку вынуждает Чангюна открыть глаза и посмотреть на человека, который пытается говорить с ним и успокоить. Легче однако не становится. Судорожный вдох застывает на полпути, так и не попав в легкие. — Нет! — Чангюн давится собственной слюной и вынужден вскочить, увидев перед собой кошмар, от которого так долго бежал. — Нет! Нет! Нет!       Слюни попадают в дыхательные пути и вызывают новый приступ кашля, а сильные руки поднимают вовсе изможденное тело, чтобы помочь бороться с удушьем. — Это же я, маленький, — и голос меняет оттенок на более теплый. — Ты меня не узнаешь? Я понимаю, что смерть друга травмировала тебя, но ты не виноват в том, что ты выжил, а он нет. Доктор велел тебе отдыхать, но я не могу больше заставлять тебя спать…       Чангюн перестает кашлять и пытается схватиться за раздраженное горло. Боязно поворачивается и смотрит во все глаза на человека перед собой. — Хён? — а в ответ совсем измученная улыбка. — Это правда ты, хён? Как ты меня назвал?       Хёнвон выдыхает, громко и до последней капли кислорода в легких, что начинает кружиться голова. Опухшее от долгого сна и слез лицо растягивается в улыбке, а дрожащие руки обхватывают сильно похудевшего Чангюна и прижимают его ближе к груди. — Маленький…       Из последних сил вывернувшись из объятий, Чангюн хватает шприц с прикроватной тумбы и на глазах у шокированного Хёнвона размашисто тычет иглой в перепонку между средним и безымянным пальцем. Парень готов поклясться, что в первый раз увидел, как могут брызнуть слезы. Слишком больно, даже больнее, чем в данный момент под сдавливающей повязкой, натянутой под ребрами.       Хёнвон молчит, даже старается не показать, что боится. Боится своего мальчишку, которого всего несколькими днями ранее привезли в больницу после аварии полуживого. Он обхватывает холодное запястье, притягивает его ладонь к губам, осторожно вынимает шприц и бросает его на пол. Дрожащие губы касаются линии жизни на смятой ладошке, и Чангюн всхлипывает, ощущая всю боль в свинцовом теле. — Я ничего не помню… — произносит он так, будто и не сожалеет об этом. Тычется носом Хёнвону в шею и тут же отстраняется, быстро обшаривая пальцами собственные губы. — Я сам все снял, — кивает Хёнвон, понимая, что Чангюн ищет сережку. — Ты был в страшном шоке, когда тебя привезли в больницу, и не дался никому из врачей. Мне пришлось снять все украшения и одежду. — Модельное агентство… — ахает парень и снова замолкает, прижимая обе ладони ко рту.       Он не хочет договорить, не хочет услышать ответ, а Хёнвон не торопится отвечать. Прижимает к себе крепче и обещает самому себе, что, какую бы нелепость сейчас Чангюн ни выкинул, он больше не будет колоть ему успокоительное. — Все верно, Гюн-и, — подтверждает он ранее сказанное и кладет ладонь Чангюну на затылок, мягко покачиваясь, словно успокаивая ребенка. — Вы решили попробовать себя в модельном бизнесе… вы с Мин-Мином… как ты его называл. Ты позвонил мне, был очень взволнован и сказал, что переживаешь, потом звонок оборвался, а уже через час мне позвонили из больницы и сообщили, что вы попали в аварию… — Это было такси, — прерывает его Чангюн едва слышным шепотом, а в голове слышится свист резины и звенящие обрывки стекла, засыпающие глаза. — Он ругался и просил меня пристегнуться… — Но ты никогда этого не делаешь, — продолжает за него Хёнвон и целует в лоб у самой кромки волос. — Тебя выкинуло из машины через окно, когда с левой стороны в нее влетел фургон без тормозов.       Чангюн хватается за голову, снова и снова слыша в ней визг тормозов, хруст стекла и противный скрежет искореженного металла. Парень кое-как переводит мутный взгляд на свои руки, дабы понять, отчего их неприятно тянет, и видит бледные розовато-коричневые пятна на локтевых сгибах, а в центре каждого пятна запеклась черная кровь. — Это не наркотик, не переживай, — слышится мягкий голос, за мутной дымкой все еще звучащий немного искаженно. — Это всего лишь мышечный релаксант и обезболивающее. Я делал тебе уколы дома, чтобы ты спал и не мучился истерикой. Ты прошлой ночью ходил по дому, и я подумал, что так больше продолжаться не может… Я просил тебя проснуться… — Минхёк-хён! — вдруг выкрикивает он и со стоном сгибается, падая лбом в колени сидящего рядом Хёнвона.       Он помнит. Слишком помнит, как смотрело на него изуродованное лицо лучшего друга. Как на желтом пиджаке проступали бурые пятна. Как собственная изодранная щека шлифовала холодный асфальт, пока перед глазами творилась сцена из хорошего боевика. Ведь в жизни так не бывает… Не должно быть. — Мне жаль, маленький, — Хёнвон садится на колени перед кроватью и обхватывает ноги Чангюна. — Ты не виноват в его смерти, это случайность. Твои раны несерьезные, это просто царапины от стекла. — Он не мог! — Чангюн, честно, старается держать лицо, искаженное слезами. Не может. Ударяется лбом Хёнвону в плечо и хватает за руки, крепко впиваясь ногтями в ладони. — Он не мог жить так мало! Почему так мало?!       Хёнвон мягко гасит очередную истерику, снова и снова прикладываясь губами к соленым щекам. Обхватывает ладонями лицо Чангюна, а тот на резком выдохе хватает за запястья и панически выпучивает глаза. — В чем дело, Гюн-а? — спокойно интересуется он, но парнишка уже ловко хватается за застежку и дергает дорогие часы с руки, бросая их куда-то в угол комнаты.       Солидная вещица со звоном чертит по полу и останавливается, когда долетает до шторы. — Откуда у тебя это?! — Чангюн сцепляет зубы от злости и страха, все яростнее пережимая пальцами чужие запястья. — Хён! Пожалуйста! Откуда у тебя эти часы?!       Хёнвон с ужасом смотрит в до смерти напуганные глаза и касается их большими пальцами, прикрывая веки. — Мама подарила на нашу с тобой годовщину, — устало шепчет он, сам на грани того, чтобы заплакать, видя нарастающую панику. — На них написано… — Время принадлежит двоим, — склоняет голову Чангюн и сквозь щелочки видит кивок. — Точно… — Ты — это правда ты?! — парнишка пробует улыбнуться и, порывисто вцепившись в плечи, виснет у Хёнвона на шее. — Хён! Ты действительно мой хён, которого я люблю?.. — Это действительно я, — призрачным шепотом отвечает Хёнвон и понимает, что вовсе не хочет ни о чем переспросить.       Ему более чем достаточно, что его маленький Гюн-и жив и почти здоров, а в порядок его приведет только время, которого у них будет еще очень много.