Невыносимый холод Неж-Глясси

      Горные ледники, паутины пещер и крутые заснеженные склоны Неж-Глясси, спящие древним крепким сном, хранили в снегах память рождения и укрепления традиций местного гостеприимства. Отели, гостевые дома, даже жители, приютившие туриста или родственника, принимали гостей с особым условием, довольно привлекательным для жадных до впечатлений путешественников. Перед продажей билета на экипаж до Неж-Глясси – тучная, медлительная, но крайне приятная бабушка в меховом чепце, строго предупреждала, что в городке существуют определённые традиции, такие же нерушимые, как фундамент земной коры. Здесь стоило забыть об уединении. Отказ постояльца спуститься за общий стол с другими гостями едва ли не приравнивался к прямому оскорблению. Северные люди привыкли жить сплочённо, дружно, и всеми силами старались показать силу и негласное величие родных мест туристам, чтобы те ощутили не просто единение с морозом, шалью из овечки, и пряным вином, но и почувствовали себя частью этого мира за те короткие каникулы, в которые впервые улыбались снежному и безмолвному Неж-Глясси.

***

      Эрза спустилась в гостиную точно в ту минуту, когда Волёр Перри склонился над очагом и с придирчивым видом схватился за кочергу, принимаясь ворочать новые дубовые поленья. На столе уже были расставлены закуски и печенья, пахло огнём и свежей выпечкой с корицей и пряностями. В кресле у камина упивался чтением господин Стейн, невозмутимый и высокопарный, гладко причёсанный, безупречный в своём циничности. Как бы в подтверждении этому, у чёрного, как оникс, виска переливалась серебристая цепочка от очков безукоризненно кропотливой работы. Периодически он отвлекался, буравил взглядом точку на полу, а затем запускал руку в правый карман, извлекал простой острый карандаш и принимался оставлять пометки прямо в тексте или на полях. Казалось бы – поразительное издевательство над чужой собственность, но Волёр снисходительно молчал, наблюдая за этим безобразием с привычной широкой улыбкой.        У ёлки, на цветастых подушках с кисточками, по-турецки грузно расположился Лукас, звякая струнами инструмента, спрятанного за его широкими плечами и ссутулившейся спиной.       — Господа-а, — протянул Волёр, отвешивая Эрзе комический поклон, — угощайтесь печеньями, берите пряники, наслаждайтесь. Рождество прекрасно ещё и тем, что для него придумали столько превосходных блюд. А стрепня Улвы!..       Тихо кряхтя и покашливая, Волёр выпрямился и упёр руку в спину, любовно рассматривая лениво поедающий поленья огонь. Сам каминный выступ был заставлен мелкой утварью, вроде: чучел северных белок, гранённых горных пород и минералов. Там же в старинной кованой раме покоилась гравюра с изображением двух человек, окружённых суровой бурей – две несокрушимые глыбы в коже, меховых полушубках, с отточенными каменными копьями и потемневшими лицами. Рядом, в маленькой вазе, расписанной лепниной, лежал ладан и курилась простая восковая свеча. В совокупности Эрзе это напоминало наскоро собранный алтарь для поклонения или место скорби, чем скорее всего и являлось.       — Я сыграю, дядюшка Волёр, ты не против? — отозвался Лукас, бережно укладывая свой инструмент на подушку. — Он совсем утомился в дороге, знаешь ли, ему нужно внимание, рукоплескания, восхищение. Ему нужны зрители...       Эрза ощутила острый приступ дежавю, сравнивая молчаливого, меланхоличного мужчину неопознанного возраста, который ехал с ней в одном экипаже, и этого совсем юного фамильярного менестреля, влюблённого в свой инструмент. Непосредственного, невысокого и худощавого, однако его глаза горели пламенем ремесла древности, тёмные волосы в беспорядке собирались крутыми завитушками, неряшливо и взвинчено.       — Конечно, дорогой друг, это даже необходимо! — обрадовался Волёр и подошёл поближе, скосив глаза в сторону подушек. — Гитерн, — промолвил он с задумчивым видом, почесывая короткими пухлыми пальцами мягкий подбородок. — Мой мальчик, стены этого дома и прежде слышали прекрасные мелодии гитерна, это было столь незабываемо, что моя душа жаждала услышать его вновь до моей кончины. А после этого говорят, что мечты не сбываются! Господа, кто-нибудь прежде слышал игру на гитерне? Воистину инструмент древней цивилизации.       — Не доводилось, — подал голос господин Панис.       Супруги тоже с недавней поры грелись в гостиной. Чета Панис восседала за столом, в самом углу, возвышаясь над тарелками со сладостями и пустыми фигурными кружками – муж нежно держал запястье жены, машинально поглаживая, и увлеченно, едва слышно повествовал, пока она одаривала его улыбками и короткими броскими ответами, столь точными, что тот иной раз распахивал глаза и дивился, ну что за чудная женщина – его жена! Килиан был совсем бледен на смуглом фоне Сайны, но утончён, строен и остр – отточенный потоком чистой аристократической крови бриллиант.       — Что тут удивительного, — скептически заметил Стейн, перелистывая страницу тонким, почти костлявым указательным пальцем. — Настоящее искусство требует жертв и лишений, только после тернистого пути человек способен достичь свой минимум. Всё, что на поверхности – пусто.       — Мы с женой посещали выставки на трёх континентах, — после минутного молчания сказал Килиан голосом, трещащим от переполняющего его достоинства. — Мы видели каждую театральную постановку в большом театре Фиора и были на званом ужине Его величества в качестве почётных гостей. Вам доводилось, любезный?       — Похвально-похвально, внушительный список достижений. Что касается меня – что доводилось мне, то не доводилось никому иному, — изрёк Филлип без всякого выражения и более не произнёс ни слова.       Эрза к этому моменту пробовала коричное печенье, чуть горькое на её взгляд, но нежное за счёт вкраплений шоколада. Волёр подсунул их каждому, пользуясь повышенным вниманием присутствующих к недавнему диалогу. Килиан продолжал рассуждать о высоком искусстве и пустился в подробные описания заброшенных храмов, перескакивая на древние руины с необитаемых островов и останки, бальзамированные при помощи смолы и минералов. Волёр охотно поддерживал беседу, вставляла своё слово Сайна, довольно внимательно слушал Лукас и в какой-то момент попросил больше подробностей.       — Вся музыка и слова к ней из моего репертуара – это не выдумка, а вполне реальные истории. Чтобы написать что-то новое, я научился феноменально быстро запоминать, иначе бы меня чем я отличался от табачных певичек за грош да воду? Менестрелям нынче приходится нелегко, господа мои, — промурлыкал Лукас с загадочным блеском в глазах. — С удовольствием замечу, что этот отдых тоже неминуемо обратится в песню, а каждый из вас может стать её частью. Имейте ввиду, дорогие зрители, у меня большие ожидания.       — Уверяю, это будет ваша лучшая песня, — с неожиданной серьёзностью пообещал Волёр.       Эрза заметила, что менестрель отказался от предложенного печенья и во время разговора всё время рассеяно теребил кружево на рукавах. Волёр принялся причитать о пользе корицы в борьбе с меланхолией и зимней хандрой – обыкновенный историей жителей севера.       — Мы по-настоящему крепко влюблены в приправы и специи. Корица и кориандр – в особенности, — с удовольствие пояснял он заинтересовавшейся Сайне. Она поделилась, что в детстве неподалёку от её родной деревни росли леса коричного лавра. Палочки или порошок из корицы держали только шаман и вождь; остальные благоговейно молились и вдыхали масла во времена погребения или ритуальных действ. — Знаете, когда тебя веками окружает один и тот же пейзаж, вечный снег... Мир из белоснежного шара становится серым и комкается, как старая бумага. Поэтому мы и любим всю эту аляповатость, мелочи, стараемся разукрасить жизнь запахами, эмоциями и теплом. Порой даже обманываем себя, ведь истина бывает так печальна... Но, впрочем, выпечка достойна вашей улыбки, господа гости, определённо достойна!       То и дело с губ Лукаса срывались звуки, и он то задорно улыбался, чуть ли не вскакивая от восторга, то совсем потерянно возвращался к мучению запонок, высматривая в пустоте сакральный смысл. Он не принимал пищу перед выступлением, но не отказался от горячего вина со специями, которое принялась разливать по кружкам ниоткуда взявшаяся белоснежная Улва.       Эрза даже слишком хорошо понимала, о чём говорит Волёр, пусть и не была северным жителем. Самообман часто вкрадывался в её мысли, пытался вытеснить здравый смысл, злорадно елозил, скрёбся, и наконец побеждал. Сейчас же она просто хотела отвлечься от чувства ожидания. Джерара всё не было, а у неё появились всё новые и новые вопросы, что уж говорить о намерениях. Вино испускало головокружительный аромат и ласкало язык терпким глубоким вкусом; первый же глоток будоражил кровь.

***

      Тепло; щекотно трещит дерево, обращаясь в пепел. Мысли уводят в далёкое прошлое, где запястья холодят кандалы, а ноги подгибаются от постоянной работы и зверского голода. После она уже стоит в гильдии под заинтересованные взгляды незнакомцев, и эти взгляды делают её такой уязвимой, крохотной на фоне большого мира, что само-собой закрадывается чувство, словно с неё ровными лоскутами сдирают кожу... Это лишь прошлое, далёкое и пережитое. Но руки помнят кандалы из темницы Тартороса и тот пронизывающий ужас, когда в спину снова вонзили нож, – убитое доверие самозабвенно кровит и рукоплещет, задыхаясь в агонии. Но вот она уже стоит в доспехах, юбка трепыхается на ветру, меч в её руке только что защитил друзей, приятная усталость расплывается от макушки до пяток от одной мысли, что все – живы, и он – тоже. Даже больше, он протягивает ей руку... И она тянет свою в ответ в попытке ухватиться, но та пыльцой рассыпается в воздухе, и сердце ухает, волнуется, словно голодный филин...        Реальность возвращается в то же мгновение, как разрушается паутина дрёмы. Эрза обеспокоенно оглядывается, но находит себя всё в той же уютной гостиной из четырёх квадратов, в тепле и покое. Все так же увлечены прежними занятиями, всё так же беспечны. Лишь Волёр с фанфарами встречает Эмелин – та дарит кроткую улыбку малиновых губ, приветствует невероятно длинными ресницами и каскадом волос, струящихся по плечам. Она обводит безмолвную гостиную, ловит чужие взоры своим, неопределённым, из-под полуприкрытых, золотистых век, и чуть вздёргивает подбородок – верно, привычка – но затем как будто тускнеет и роняет взгляд в пол. Волёр рукоплещет, сияет, хвалит гостью за решение объявиться и сердечно знакомит с присутствующими:       — Эмелин Лост, господа. Подумать только, настоящий парфюмер собственной персоной, и где? В моей гостинице, уму непостижимо! А какая красавица...       Воркуя, он усадил её за стол и пригласил всех занять понравившиеся места. В это же мгновение в гостиную косолапой походкой вошёл мужчина средних лет, угрюмый, широкий, с крепкими жилистыми руками, натренированными не за один год физической работы, с большими серыми, почти прозрачными глазами, глядящими из черепа настороженно и недружелюбно. Оттого его елового цвета облачение в духе господина Стейна смотрелось то ли нелепо, то ли чудно.       — Лейф, рад вас видеть! — завидев гостя, нараспев протянул Волёр и указал в сторону свободных мест. — Занимайте, занимайте, не стесняйтесь. Здесь все как дома. Или как на лучшем курорте за всю вашу жизнь! Как вам угодно.       Мужчина с пустыми глазами спокойно и на удивление почтительно склонил голову перед присутствующими, оправил подпоясанный пиджак, и только после этого втиснулся на стул с краю, сосредоточенно уставившись на кружку, что Улва немедленно стала наполнять вином. Гости бы и рады его изучить, но даже Эрза устала от новых знакомств и лиц. К счастью, Лейф поддержал всеобщее невнимание к своей и намертво вцепился в кружку.       За столом зародился неспешный разговор. Волёр отправил экономку за горячими блюдами, а Лукас уже раскраснелся от вина и сделался столько румяным, как и хозяин гостиницы. Эрза то и дело оглядывалась на арку, и вскоре в её полукруге появился озадаченный Джерар, а сразу за ним – девушка, молодая, в новогоднем платье, почти такого же фасона, что и у Эрзы, разве что с эластичным корсажем на бутафорской шнуровке, с длинными тёмными косами и сплошной густой чёлкой. Кагура. На мгновение Эрза окостенела, да и мир застыл, суровый и праздничный в одном лице. Как только этих двоих можно было поместить перед Рождеством в одном замкнутом пространстве далеко на севере, в крохотном городке, в гостинице на отшибе, которую медленно погребал под себя нешуточный снегопад? Они больше не враги, но и не друзья – очевидно.       Волёр усадил их плечом к плечу напротив Эрзы, и она, подавившись глотком вина, во все глаза смотрела на архаический и гротескный дуэт. Ну что же, теперь секрет с ночными гостями окончательно решён. В буре заблудились Лейф Лагман и Кагура Миказуччи. К добру ли это столкновение, или очередная насмешка – но Джерар, точно ощутив замешательство Эрзы, поймал её взгляд и ободряюще улыбнулся.       — Наши ночные гости, заставили же поволноваться! — завёл тему Волёр, избрав место во главе стола. — Вот уж божества горы пощадили несчастные души, в такую метель! Лейф здесь отдыхает, знаете, не в первый раз. Он молчун, как можно подумать на первый взгляд, но после глотка глёга – ну душа компании, не иначе. Как же вы, госпожа Кагура, — обратил он всеобщее внимание на сосредоточенную гостью, — так поздно, совсем одна! Страшно представить... не будь по-близости Лейфа, да вас бы обратило в ледяную статую!       — Новая уютная вещица для террасы, — со смешком вставила Улва.       Часть присутствующих вздрогнула от неожиданности. Глаза служанки двумя огнями посверкивали из затемнения у книжных шкафов. Волёр шутливо ей погрозил и с виноватой улыбкой повернулся к гостям:       — Улва, она ещё сущее дитя, не воспринимайте её слишком серьёзно.       — Благодарю за гостеприимство, господин, — вежливо кивнула Кагура.       Стальной голос и её очевидное нежелание углубляться в тему нисколько не смутили хозяина, он всплеснул руками, подбоченился, и пустился в красочные описания блюд, которые томились на кухне. Улва исчезла, а через считанные секунды, белая, как первый снег, она уже погрузила на середину стола дымящийся кувшин; от него исходил хмельной сладкий аромат вишнёвого вина, апельсина, яблок и пряностей. Другой кувшин пах земляникой и был покрыт испариной от недавнего нахождения в холоде. Рядом на подносе размокали в роме ореховые коврижки, для любителей сытной пищи возвышалась горка из чечевичных колбасок и куриные ножки в мандариново-лимонном соусе. Но ключевым блюдом были румяные печёные яблоки.

***

      Традиционной сладостью Неж-Глясси справедливо считали печеные яблоки с тростниковым сахаром, сосновым сиропом и корицей. Сочные и хрустящие, они плавились на языке и приносили такой восхитительные вкус, что, казалось, при одном только аромате ноздри у догадливых домочадцев трепетали. Подача осуществлялась исключительно с горьким горячим шоколадом или холодным сухим вином на землянике: во избежании сахарной комы. На улицах круглый год продавались глинтвейн и глёгг со слоёными печеньями с орехово-медовой или вишнёвой начинкой. Город пах пряностями и горячим вином. Туристы часто ошибочно предполагали, что улыбки местных жителей лишь последствие утренней привычки согреваться крепким горячим напитком перед выходом на мороз. Однако сердца их были благородны, а души так широки, что вмещали в себя силы прощать, принимать и одаривать каждого нового гостя, как в последний раз.       — Взгляните на печеные яблоки! Это наша особая гордость, визитная карточка, — с нескрываемой гордостью повествовал Волёр. — Кроме того, это ещё и предсказание на грядущий год. Внутри одного из яблок спрятана жемчужина – настоящая! – она достанется вас с концами, и в придачу расскажет о том, что год ваш будет счастливым, для замужних дам – плодородным, для одиноких – знак скорого замужества или крепкой любви!       — Как интересно, — тихо заметила Эмелин.       — Куда важнее реализовать себя, как личность. Совершить великое, или умереть бездарностью, — сухо вставил Филлип.       — ... так кому же повезёт? — закончила Эмелин, как будто и не слышала, что кто-то вставил пару фраз посреди её паузы. Это было проделано так красиво, что большая часть стола подавила усмешки, а Килиан бросил на господина Стейна высокопарный взгляд. Одним движением Эмелин разделила яблоко на две равные части. Оно разошлось, как по маслу, и в комнате явственно запахло горячий яблочным пирогом.       Надо сказать, что за этой сценой наблюдали все, кроме Филлипа – он ушёл глубоко в себя и бегал взглядом по корешкам книг, так удачно расположившимися прямо перед ним, – и Улвы, которая гремела посудой на кухне. Без повышенного тона голос Эмелин звучал мирно и нежно, и она сама напоминала благоухающее персиковое дерево. Завитушки медово-медных волос в мягком отблеске свеч обрамляли овал лица. Приглушенные зелёные глаза, казалось, никогда полностью не открывались, и к тому же её движения были грациозны и умелы. Эрза заметила, что на мгновение, та скосила взгляд в сторону, но очень быстро взяла себя в руки.       — Знаете ли, господа, что отдых в горах в три с половиной раза полезнее отдыха на югах? — вставил господин Стейн, при этом не теряя своей маски равнодушного полу-презрения. Он словно был учителе в окружении детей, которые просто нуждались в его мудрых очерках.       — Может это и так с точки зрения науки, но отдых на южных островах приносит не меньшую пользу, — мигом отреагировал Килиан, безупречно орудуя ножом по истекающему сиропом яблоку. — Все присутствующие наверняка знакомы с практикой смены климата на мягкий тропический при различного рода заболеваниях.       — Миф, — повёл плечом, пригубив пряное вино. — Держится на наивности несведующих. Это лишь отодвигает болезнь, но не лечит её. В иных случаях усугубляет. Устаревшая привычка касты аристократиков.       — Ну, знаете, на одних книгах сыт не будешь, — задрал подбородок Килиан, глубоко задетый последним высказыванием. — Я лично проверил метод и избавился от тяжёлого недуга.       — Понимаю, — криво усмехнулся господин Стейн. — Кровь, так понимаю, вам тоже пускали?       Килиан побагровел, как недоспелая малина, и когда заговорил, голос его дрожал от ярости и негодования:       — Ну, знаете...       — Южные страны стоит посетить хотя бы затем, что народ там милостивый и мудрый, без злого умысла и притаенных обид, — с едва заметным акцентом вставила Сайна и взглянула на Филлипа в упор, без гнева и обиды, – пронизывающий до глубины души взгляд, под которым тот повторно повёл плечом, словно повеяло холодом.       — Любой отдых хорош, где есть Волёр Перри, — мудро заключил Волёр, прерывая любую возможность продолжения. — Ещё вина, Улва, сколько можно ждать?       Жемчужины в яблоке Эмелин не оказалось. Такой же участи удостоился менестрель, скрывая разочарование за лукавой улыбкой. Госпожа Сайна отняла раскосые глаза от тарелки и первая принялась за десерт. Даже если она была огорчена, то не подала ровным счётом никакого знака, лишь её супруг обзавёлся хмурыми складками на лбу и очевидно сдерживал что-то острое в пределах рта, так ещё и без жемчужины.       — Зря вы не едите, эти яблоки очень вкусные, — заметил Лейф, указывая на нетронутое яблоко Кагуры. Эрза замечала на себе её взгляд, но не могла его прочитать. То ли она была удивлена, то ли разбита, то ли рада. Ничего определённого.       — Потрясающий вкус, — согласился Джерар. Эрза запустила чайную ложку в мякоть и та упёрлась во что-то твёрдое, соскользнув в сторону. Верно, орех.       — Господин Эдмунд, — пропел хозяин и уперся в него цепким взглядом. — Ювелирное дело требует высокой концентрации и безупречных навыков мелкой моторики, а о внимательности и речи нет. Я страх какой рассеянный, хотя мне не положено, но это по секрету, в узком кругу, — хитро подмигнул Волёр. — Должно быть, это утомительное занятие?       — Да, так и есть, — кивнул Джерар, и сидящая рядом с ним Кагура закашлялась, подавившись вином – только решила попробовать, но часть расплескала по платью. — Но это моё призвание и мой хлеб.       — Благородное занятие, — заметила Кагура с прежним невозмутимым видом. — Вы всю жизнь были ювелиром, Эдмунд?       — Сколько себя помню, — усмехнулся Джерар уголками губ. Два взгляда встретились и ни один не отступил, пока не послышался заинтересованный голос Килиана.       — Вы работаете на гильдию? Возможно украшения из-под вашей руки есть у моей жены. Моя торговая компания сотрудничает со многими ювелирными мастерскими. Сами понимаете, добыча драгоценного металла приносит несомненный доход, — бросил он небрежно, уже для иного слушателя.       - На гильдию, это верно, — сказал Джерар с неохотной полуулыбкой.       Килиан задумчиво опёрся о спинку стула, а Эрза с плохим предчувствием продолжала мять яблоко и заливать пересохшее горло вином. Согревающим и магически вкусным. Она пыталась себя успокоить мыслью, что даже если обман Джерара раскроют, то ничего в сущности не случится, он давно не преступник, но с другой стороны, он что-то не договаривал, а значит, всё же придумал себе новую историю не просто так. Черт, вино было действительно вкусным. Губы после него приятно пульсировали и на нёбе сохранялась сладко-горькая пряная дымка.       — Что же по вашему мнению приятнее, процесс или конечный результат? — заинтересовался господин Стейн. — У вас нет амбиций принести миру пользу, прославить своё имя?       — Равноценно, — коротко изрёк Джерар. — На чистоту, у меня нет амбиций. Я просто делаю своё дело, и оно приносит пользу.       — А вот и жемчужина! — восторженно воскликнул Волёр, который всё это время с ястребиной сосредоточенностью искал признаки сияния, и наконец заметил, что подорвался со своего места, как ужаленный. — Госпожа Эрза, я так и думал, клянусь всеми фибрами своей души. Она ваша!       Действительно, на её тарелку с трудом выкатилась мерцающая перламутровая жемчужина в сиропе. Под любопытными взглядами всех присутствующих Эрза сжалась до размеров бусины и ощутила то самое чувство скованности и беспомощности, так сильно её пугающее. Она побагровела и не могла вымолвить ни слова, лишь бесцельно хлопала глазами. Мысли, шальные и совершенно бесполезные, налетели одна за другой, больно и жестоко, взгляд метнулся к Джерару. Джерар смотрел на жемчужину в её тарелки, и его глаза никогда не были столько потемневшими и непроницаемыми, как в это мгновение.       Словно сквозь вату до неё доходили искренние и не очень поздравления, Кагура спокойно ела яблока, разговор прервался и Лукас направился за инструментом, воодушевлённый предстоящим выступлением.

***

      Лукас ловко проскользнул к свободной области у камина, удерживая в объятиях изящный инструмент, и прервал шелест разговоров лёгким движением пальца по струнам. Гитерн – плавная шестиструнная груша тёмно-орехового дерева с архаическими узорами пляшущих лис.       Гостиную заполнил флёр умиротворения и тайны, словно мелодия привела с собой старинную чужеземную легенду. За окном свиристела обезумевшая метель. Эрза ютилась на диване, а напротив, в креслах, сидели Джерар и Кагура. Менестрель поприветствовал публику аккордом, низко поклонился и со всем сердцем и переполняющими его чувствами исполнил балладу о горных волках, северном морозе и ослепительной улыбке снежной девы. Владычице гор, которая забирала души полюбивших её воинов, но однажды встретила печального музыканта, он – забрал её собственную. Чистый юношеский голос играл с тональностями, падал и взлетал так же ловко, как его длинные пальцы скользили по струнам. Его пронзительный, живой взгляд проникали глубоко в сердце и сжимали его, обнажал и делал столь беззащитным, что оно покорно следовало простым инстинктам – билось в ритм с пронзительной мелодией гитерна.       Джерар хмурился. Кагура сжимала ручку кресла с такой силой, что костяшки побелели. Эрза безмолвно следила за хаотичными плясками пламени каминных свеч. Двух фигурных бурундуков в алых рождественских пиджачках с золотыми манжетами. Их увеличенные тени падали на стену и плавно на ней извивались, уводя мысли куда-то далеко в прошлое. Она видела глубокие сугробы, упряжку оленей, и ощущала, будто горячим пальцем водит по морозным узорам, наблюдая за льдинками, медленно тающими под её руками. Она чертовски устала и наконец начала отогреваться, наслаждаясь запахами тающего воска...       — ... Эрза, — Эрза встряхнула головой, прогоняя наваждение, и услышала, что менестрель уже переключился на весёлые шутки и байки под единый мотив. — Ты уснула? — поинтересовалась Кагура тихо.       — Нет, конечно, просто задумалась, — отмахнулась Эрза, вспоминая то оцепенение и вполне живые ощущения льда, воска и ледяного холода.       — Что здесь происходит? — спокойно спросила Кагура. Голос звучал на преувеличенно строго и вместе с тем неуверенно, словно она чувствовала стеснение. Приятная музыка и северные мотивы ласкали слух, но в каждом движении Кагуры, – она вдруг сдвинулась на край кресла в совершенно неестественной и неудобную позе – очевидно присутствовала скованность.       Джерар наблюдал за этим с тенью сожаления и наконец тяжело выдохнул:       — Ничего, банальные меры предосторожности.       — Вот... как, — Кагура ещё пару секунд переводила взгляд с одного на другую, но, что Джерар, что Эрза, оба расслабленно молчали, как открытые книги, и она сдалась, тяжело опускаясь на кресло. — Ладно.       — Рад видеть, что ты в порядке, Кагура, — кивнул Джерар и поднялся. Эрза нахмурилась и было хотела что-то сказать, но он пристально на неё взглянул, губы мягко изогнулись в полумесяце, и он чуть качнул головой. — Мне нужно кое-что закончить у себя. Тем более, вы давно не виделись, есть о чём поговорить. До завтра.       Эрза молча проследила, как Волёр поймал Джерара у арки и обеспокоенно интересовался самочувствием, а затем он окончательно был поглощён темнотой арки.       — Прости, — искренне раскаялась Кагура.       — Брось ты, — отмахнулась Эрза со слабой улыбкой. — Мы же здесь не на один день. Тем более, я рада тебя видеть. Как ты здесь оказалась так поздно ночью?       — Мне подарили путёвку девочки из гильдии, но я опоздала на последний экипаж, потом долго искала, кто бы согласился подвезти, а там уже началась метель, ехать было невозможно, и я высадилась. Пошла через сугробы и встретила по дороге этого Лейфа, повезло, что он был знаком с этой гостиницей, объединили усилия и добрались. Послушай, — Кагура замялась и продолжила уже чуть тише: — гильдия Джерар теперь относится к светлым, его помиловали, вы... Мне... непривычно, но я понимаю, и поздравляю. Правда.       Эрза несколько удивилась внезапным поздравлениям Кагуры, но поблагодарила от всей души. Разговор кое-как зашёл о буднях двух гильдий, свернув с неудобной темы, и обе девушки почувствовали, что это правильно.       Через десять минут менестрель окончил выступление. Без музыки обстановка стала навевать сонливость, и большая часть гостей разбрелась по номерам. Попрощавшись с друзьями до утра, Эрза поскорее поднялась к себе, схватила полотенце и первая успела в душ. Кипяток шпарил плечи и отвлекал от несуразных надоедливых мыслей. Они так и норовили припомнить вопрос Кагуры. А что насчёт жемчужины? Она осталась в номере в кармашке на груди. Если действительно этот крохотный мерцающий шарик способен принести счастье, то она клянётся пришить его с обратной стороны на груди, где особенно пусто, и оттого гулко звучат быстрые удары.       Утро вечера мудренее. Эрза поволоклась по мягкому полю ковра и собиралась было забыться сном до утра, надеясь на безмятежное забытие, как при взбивании подушки обнаружила под ней аккуратно-свёрнутый пергамент с голубой лентой. Повинуясь призраку любопытства, она бережно оттянула атлас, развернула послание и нахмурилась, вчитываясь в единственную коряво выведенную строчку.

      «Не доверяй тому, кто кажется безобидным.        Твой доброжелатель»

      — Этого мне ещё не хватало, — устало заметила Эрза. Бушующая метель погребла её негодование за снежным покровом.