Пряничный домик в черном городе

Запах океана... Соленый... Влажный... Свежий... Я чувствую его уже так близко, с каждым шагом, каждым вдохом и пересеченным крупным камнем, что приходится преодолевать с усилием. Но со мной рядом идёт Даст. Подаёт мне горячие ладони, подхватывает за талию, ловко спускает вниз и обязательно прижимает поближе. И я льну в ответ, чувствуя тепло в душе. Свобода... Ветер с запахом морских волн, которые я вот-вот услышу. Их пенный шелест и спокойствие, скрытое где-то на расстоянии всего части дня пути и одной ночи сна, которую, вполне возможно, я уже смогу провести на песчаном берегу у подножия Хадены. Последний день в уничтоженном мире, в той его части, что можно назвать оазисом в опустошительном хаосе. И мы оба это чувствуем, проникаясь моментом. Мы уже не торопимся... Надолго задерживаем взгляды друг на друге, иногда останавливаемся и просто молчим. Я держу его руку в кармане его теплой высохшей куртки. Он ласково улыбается, позволяя зашрамленным ранам едва не случившейся потери окончательно затянуться. Вернулось его былое мощное спокойствие и уверенность. Как и его подначивания, по которым я безумно скучала и которые любила до потери пульса. Но в этот раз они не были колкими. Даст словно стал нежнее. Более чутким, боящимся сделать хоть немного больно... Бережным... И это было настолько по-настоящему... Чувственно, как никогда. Искренне... Душа начинала звенеть рядом с ним. От его слов... От его касаний, аккуратных, будто я рассыплюсь, если он позволит себе большее. Это пьянит... Так же, как и воздух вокруг... Высокие дубы, вековые, старые, как мир. И пахнет листьями и мхом, напитанным теплой влагой лета. Повсюду пробивается тонкими стеблями трава. У луж, скопившихся в небольших ямах у корней мощных деревьев собираются голубые мотыльки. Десятки бабочек, вспархивающих нежным вихрем при нашем приближении, от которого рябит в глазах... — Вот, что я чувствую, Даст, — говорю ему тихо, указав на мелькание их трепетных крылышек в тенистом, редеющем подлеске вечернего воздуха. Монстр останавливается и наблюдает за маленьким чудом, замерев на целую минуту. Повернулся, а в глазах пляшут знакомые искры в сочетании с широкой улыбкой. — И где же, птенчик? — вопрос с мягким подвохом, который я ловлю, подхватываю, возвращая обратно: — Вот здесь, — беру его за руку и кладу на свой почти впалый живот, скрытый под тканью его толстовки. Монстр улыбается ещё шире и подходит вплотную, держа руку на животе, скользя ей выше, а вторую прижимая к спине всем предплечьем и кистью, огладив лопатки. Склоняется близко и отвечает пониженным на половину октавы голосом: — Брай, ты ещё не окрепла для того, чтобы я мог позволить себе не игнорировать твой ответ, — я усмехаюсь ему в шею, понимая, что согласна с ним, и мне просто хорошо быть рядом, но он продолжил, — но это не значит, что я не могу наполнить тебя своей магией, птенчик... Тебе это будет даже полезно... — очерчивает горячую линию носом от мочки уха и ниже до яремной вены, пуская по моему телу дрожь. В артериях гонгом бьётся пульс, вторя встрепенувшемуся сердцу. Чувствую спрашивающее касание его шлейфа, чей обладатель замер, ожидая моего ответа и позволения, прижавшись к моему животу и опаляя шею спокойным дыханием. Магия трогает мой барьер, и я его снимаю. Полностью... Обнажаю душу... — Ты мое будущее, Даст, — шепчу ему, хоть и не в первый раз, но все равно чувствуя, как он почти благоговейно выдыхает, немного отстраняясь и заглядывая в глаза. — Птенчик... — на скулах знакомый румянец и уверенный взгляд, полнящийся огнем, — а ты – моё, Брай... Внутрь вливается его горячая магия, заполняя грудную клетку, погрузив в нее душу, и я словно бы уже не здесь... Чувствую лишь лёгкое дуновение ветра на лице, промедление монстра рядом, который что-то сделал, а после утянул меня за собой на землю. Мягко... Чувствую шерстяное одеяло на мху и тело Даста практически на себе. Его руки, скользящие по расплавленному им телу, и снова так жарко, словно меня всю напекло летним зноем, до самого скрытого уголка сознания... Как если бы внутри меня вздымались огромные, клубящиеся шапки потрясающих кучевых облаков перед грозой... В этот раз я чувствовала и видела куда больше: Даст был аккуратен, памятуя о том, что в прошлый раз перестарался, а потому я могла насладиться его алой бирюзой гетерохромных глаз, что буравили меня с пристальным, почти жадным вниманием, касанием его рук, забравшихся под одежду... И выражением его лица, когда я не остаюсь в долгу, и моя магия оказывается на подступах к его душе. — Птенчик, ты... куда сильнее, чем кажешься на первый взгляд, — тянет он изумлённо, опаляя восхищением во взгляде, от которого все внутри скручивает от удовольствия и теплеет тяжестью под диафрагмой. — Ты всё равно всегда был и будешь сильнее меня, — шепчу в ответ, оплетая его душу сатиновой мягкостью своей души, наполняя его собой до краев, словно течение реки, прорвавшее плотину вдруг замедляет бег, мягко обволакивая собой встреченный остров, полный жизни. Даст чувствует это и выпрямляется в спине, чуть вздрагивая. — Брай... Он нагибается, чтобы поцеловать и... Монстр ещё никогда не делал это настолько сумасшедше страстно... Сминая губы тропическим штормом необузданной, первозданной дикости и пыла. Врываясь языком в мой раскрытый рот, отвечающий так же азартно... Я старалась вложить в свои действия всю себя. Всё то, что осмыслила за перевернувшуюся жизнь, что перенесла и о чем думала и, в то же время, не смела даже мечтать. Его руки беспорядочно скользили по коже, сминая ее сильными пальцами под одеждой, останавливаясь на самой границе боли и деликатно обходя ещё не сошедшие от передряг гематомы, словно помнил расположение каждой наизусть. Кажется, мы не сможем сдержаться... Я не хочу... Я слишком люблю тебя, Даст... Толкаю его своей магией, требовательно, сжимая чужую душу, от чего монстр переворачивается на спину с тихим стоном, а я занимаю положение сверху, глядя затуманенно, на миг отстраняясь, чтобы увидеть в его глазах смешавшийся темный пурпур полыхающей страсти, мглистое зарево которой течет дымом нашего помешательства... Истинная любовь... Которая не сломалась под натиском смерти. — Что же ты творишь, я не смогу сдержаться, — хрипло, утверждает, смеривая притворно высокомерным взглядом, держась за мои бедра руками и ворочаясь внутри меня теплым шлейфом, закручивая его вокруг утонувшей в нем души, принося немыслимое удовольствие любым случайным и не очень движением, пристально наблюдая за реакцией на свои якобы неосторожные действия. Заставляя меня ёрзать на нем, тяжело вдыхать воздух и чувствовать его горячеющее напряжение, запутавшееся в ткани подо мной. — Так не сдерживайся, — шепчу в ответ, словно в тот раз у костра, когда мы подначивали друг друга... И тоже переворачиваю в нем свой шлейф, окрепший от восстановленной связи, задевая нежные точки где-то под ребрами, чье свечение стало видно сквозь полосатую грудную клетку под потрепанной курткой... Мерцание его жизни – как координаты моего направления... Ее ритм – как мой собственный пульс... Ее цвет — как венозная кровь в яремной вене в плену нежной шеи... И он чувствует мои эмоции, как свои, через эту переплетшуюся связь двух предначертанных связью существ. Откликаясь во мне собственным спектром эмоций, что были и похожи, и отличны, одномоментно давая острые вспышки страсти и нежности, зависимости и собственничества, ласки и властности... Контрастов, подобных ливню в день весеннего солнцестояния и не закрытого оловом туч небесного купола, льющего на пустошь потоки свежести. Даст садится, все ещё держа меня на своих бедрах, снова целует, придерживая за спину, наслаждаясь близостью уже неспешно, чувствуя мое доверие и делясь своим в ответ. Пальцы на пояснице под одеждой... Вдохи одного на двоих воздуха... Его влажный язык на моем... Мои руки на его ключицах, гладких, как полированный белый кварц... И нет ничего лучше, чем ощущать жар его рдяной души в этих костях, любимых, до последнего изгиба. Одно касание на один вдох, одно скольжение на один выдох. И мы горим... Уже нет смысла считать время, бежать без оглядки и искать выход. Просто люби меня... Мягко опускается на одеяло снятая куртка, взметнув в воздух пыльцу жёлтых лютиков у одеяла. И рядом взмахом нежной материи ложится толстовка. Сжимаются крепче бедра... И пальцы на руках пронзает молнией касания к обнажённому торсу мелованных костей. Зарево на них амарантового цвета, такое яркое, что не верится в его реальность... Тянусь, чтобы тронуть, и пальцы скользят по мягкому сокровенному секрету его жизни, на котором почти не видна полоса шрама. Его рука нежно скользит по сплетению солнца до ямочки у ключиц вразлет, толкая и отстраняясь, выпуская мою душу на волю, словно та только и ждала глотка свободы, покорно ложась на его ладонь розовеющем сердцем преданности с мягкой узорчатой сердцевиной, словно белоснежными жилками испещрявшей ее нутро. Душа полукровки... — Какая ты красивая, Брай, — в волнении произносит монстр, чуть отводя руку с душой в сторону, любуясь ей... Сжимаю его сердце пальцами, проводя до перевёрнутого основания, вызывая дрожь в его теле, что ощущается и мной, словно собственная. Она такая нежная и теплая, что хочется стать с ней единым целым... Почувствовать ее силу на себе. Дать опалить собой обнаженную кожу. И прежде, чем осознаю окончательно то безумство, на которое меня так внезапно, сиюминутно потянуло, я уже поднесла душу к себе, нежно целуя, словно самое ценное и последнее, что осталось в целой вселенной для нас двоих. — Милая, — протяжно и сипло говорит мужчина, чуть отклоняясь назад, и я вижу как прогибается белизна его позвоночника, казавшаяся серебристой в тенистом подлеске дикой дубравы. Но краткий миг моего прояснившегося сознания длится недолго, поскольку Даст уверенно отыгрывается, проводя бархатистым алым языком по стенке моей души, что я чувствую каждым нервом и каждой собственной точкой кипения, жгучим потоком вулканического пепла, опустившегося до самого низа, словно я и сама обнажена до костей, ставших от его касания такими же нежными как и тело. И от продолжившихся обоюдных ласок на душах у меня просто сносило крышу. Рвало все устои и мыслимые, и немыслимые барьеры... Их просто не было... Было бесконечное удовольствие, тихие, сдавленные стоны, словно мы боялись быть замеченными в пустоте ясного вечера. Или опасались спугнуть нечто важное, что возникло между нами новой крепкой ниточкой, связав нас ещё крепче. Были лишь его уверенные пальцы, погруженные в мою розовеющую пульсацией жизнь... И мои – чертившие на рдеющих стенках его – причудливые, влажные узоры, мягко огибая светлеющий шрам, боясь причинить даже иллюзию боли. Я не думала, что ласка души может быть настолько приятной... Я вообще ни о чем не думала... Только наслаждалась... Чувствами, от которых все дрожало и скручивалось в мягкой и сладкой истоме... А еще... Я любовалась... Изгибами его костей, на которые уже упала сизая тень подступающей ночи... Веером мощных ребер, вздымающихся в чуть сбитом, но очень глубоком дыхании. Темнеющими провалами глазниц с рубиновыми зрачками, в одном из которых я тонула раз за разом, глотая этот гипнотизирующий омут своим сознанием, теряя от него всякий здравый смысл. Его матовым черепом с волевыми и упрямыми изгибами. Линией ровных зубов и рта, изогнутого в блаженствующей улыбке. Плавный загиб шеи до широких лопаток. Впадина крепкой поясницы, упирающейся в крылья подвздошных мощных костей... И руки, что беспрестанно дарят ласку моей преданной ему одному душе. Он прекрасен... Как нежный шорох океана, что доносился до нас в затихающем сумраке ночи, прорываясь сквозь фоновый шум дубравы...