Обнажение нервов

Громкая музыка, от которой напрочь закладывает уши, отзываясь сердечным ритмом где-то на уровне подсознания, глубоко внутри. Эта вибрация пронизывает воздух, заставляя пропускать вдох, хотя предыдущий все ещё полон ароматом фруктового дыма накуренного помещения, где превалируют оттенки вейпов, нежели табака, хотя и без него здесь явно не обошлось. Туманно и дымно. Приятные оттенки неоновых лазеров и громкий рокот веселой толпы, их танцы, пульсация общего ритма, в центре которого главенствует единственный, задающий его всем остальным. В самом ядре танцпола, где блестящим нейзильбером металла сверкает пилон. И на нем в изящных движениях сплетены два тела, такие разные, но такие грациозные, живые, отданные своему искусству без остатка. И даже их глаза застилает эта страсть, увлеченность процессом, будто и толпы для них не существует вовсе. Есть лишь они сами и отчёт ритма музыки для их движений. Общий каданс и унисон биения душ. И им вовсе не мешают их различия: монстр и человек. Скелет и девушка. Они словно и сами не думают о том, кто они есть, выписывая потрясающие, акробатические трюки на одном шесте вдвоем, демонстрируя небывалую слаженность и гармоничность. Гибкость и понимание возможностей друг друга. Подходя один к другому, словно ключ к замку́. Вдох, изгиб, касание. Бедром к бедру, чтобы изогнуть назад позвоночник, плавной дугой тела. Затем подхватить под нежными ребрами, скрытыми нежной, бархатной кожей, которую едва скрывает открытая, но удобная для работы одежда. Откровенно... И в ней тысячей блёсток отражаются лучи цветных огоньков этого клуба, отсвечивая бликами на белоснежных позвонках и нежных симфизах между ними, не скрытых за короткой майкой скелета. И вновь поворот: они лицом к лицу, ведут ладонями по телам друг друга, почти касаясь в несуществующем поцелуе, обжигая ритмичным дыханием, на миг касаясь взглядами, что куда горячее их тел, просто выполняющих работу, в отличие от душ, в которых в этот момент идёт танец совершенно иного рода. Иного смысла и стремления. И на вновь ускорившийся ритм музыки — новая перемена положения, касание ребрами, поддержка и разворот. Холод пилона на руках и бедрах, а картинка меняется вверх тормашками. Доверие, когда не держит ничто кроме его ног. Отдача, когда она жмется ближе, чтобы съехать по рукам к платформе и вновь ловко вспрыгнуть на шест, толкаясь спиной к спине. Своей кожей ощущая каждый его позвонок. Каждый его выдох и руками сплестись вместе, ощущая тепло и гладкость тонких фаланг между нежностью кожи пальцев. Разряды искр и буря эмоций, нет сил сдержать собственный восторг, когда в новом повороте они вновь лицом к лицу. И ее короткий чмок в чужую скулу на финальных аккордах едва не спускают его на пол с пилона, но он вновь полнится энергией и решимостью, вторя ее движениям. Подхватывая в новой поддержке, изгибаясь назад в немыслимых позах: грациозно и изящно, сильно и уверенно, ни на миг не теряя концентрации, чтобы быть ей надёжной опорой. И ловить ее хитрую улыбку, брошенную за доли секунды, но лишь ему одному, сводя с ума. Он улыбается в ответ, глядя в глаза лишь искоса, но давая понять, что он это заметил и запомнил. В ее душе бьётся канарейкой трепет от его эмоций. Направленных в самое уязвимое ее место. Уверенно руки гнут ее спину, удерживая на грани срыва. Нервного. И воздушного. Без права на вдох до нового разворота под громкий гул восторженных зрителей в очередном головокружительно полете танца. Нового, но от того не менее эмоционального. И в их чувственных взглядах куда больше, нежели в изящных и страстных движениях. Но видят это только они двое. Лёгкие тычки душ, когда глаза ловят чужой взор, посылая торнадо искр вдоль ложбины позвоночника. Идя кровотоком магии в разлете мраморных ребер, и от этого так щекотно где-то там, за темной майкой и лазурным мехом на шее, который так тепло ласкал ее кожу в случайных и не слишком прикосновениях тесноты танца. А за нитяными шторами закулисья музыка глохнет, оставляя лишь темный дымчатый шлейф, что тянется сюда из зала, подсвеченный редким, но ярким неоном, беспрестанно меняющим цвета. То загорится вычурно жёлтым, то угаснет до вожделенного пурпура. И сюда со сменой ритма песен ускользают два танцора, ища покоя и отдыха, и, быть может, возможности побыть вдвоем не в работе. Кто знает? Возможно, их души. Ведь они дрожат, трепещут и вздрагивают на пересечении их взглядов. Горячих и нежных, молчаливых, но куда более красноречивых нежели любые слова. Любые фразы. Будто флюидами полнится воздух, разгоняя дым и пар. И за дверью тихой гримёрной горят лампочки. Теплые, сферические источники точечного света, под которые устало устраивается она. И тут же следом накрывает его тень. Здесь тихо, спокойно, пахнет чем-то фруктовым и немного — пудрой. Полно одежды, косметики, блестящих люрексов всех цветов радуги, обуви и боа, на которых от движения наэлектризованного воздуха качаются выкрашенные в малахитовые и бордовые цвета перья марабу. Ее усталый вздох и прикрытые глаза. Его полный понимания взгляд и протянутая изящной, костяной рукой бутылка чистой воды. Она с наслаждением пьет, надолго припав к горлышку, и случайная, шальная и игривая капля росинкой бежит по шее, делая остановку на ямочке у женственных и изящных ключиц, испаряясь от температуры его взгляда и жара ее тела. Вода остужает кровь, но не душу: ее сбивчивый мотив прост и понятен, но та его скрывает, опустив занавес отрешённости и недоступности. И никому она не была доступна, с филигранной точностью давая понять, кто она, и что она. Гася чужое пламя холодом бесконечного льда айсбергов, скрытых массивами под толщей воды. Этот шельф никому не удавалось расколоть, но... Она встретила его... И лавина неприступности постепенно спускалась с этих ледяных гор, обнажая нервы. Но он не собирался этим пользоваться, желая дать понять, кто он, и что он. Это удается с каждым взглядом все лучше. С каждым решением проще. С каждым действием ближе... Случайное прикосновение при возвращении бутылки: пальцы чуть дольше ощущают чужое тепло. И это так неловко, несмотря на то, что они только что вытворяли на пилоне. Смущение. Его можно почувствовать в воздухе, который потяжелел покрывалом, приятным и нежным, касанием атласного шелка мурашек по ее молочно-белой коже и его кварцевым костям. Робкая улыбка благодарности на её милом лице, не без изъяна: пересекаемой тонкой полосой ещё более белесого шрама, компенсируемого красотой гибкого тела, на которое смотрели куда чаще, чем в глаза. Но он смотрел в них... Небесно-голубые. И, казалось, что если глядеть в них слишком долго, то можно увидеть рождение звёзд. Да и шрам этот ему так нравится, напоминая белоснежную линию дюны, по которой так хотелось провести пальцами, обжигаясь теплом и нежностью кожи. Недосягаемая. Такой она казалась ему. И в тот же момент, она ощущает притяжение, не в силах не взглянуть в его глаза. В эти омуты цикламена... Зрачки действительно напоминают лепестки альпийских фиалок, в жилках которых разлито солнечное тепло и бархат чужой души. Души, которая больше всех в этом мире заслуживает искреннего понимания и любви, которую тот всегда отвергал. Он был на удивление замкнут, до странного сочетая в себе характер настоящего экстраверта, но по факту никого не подпуская чрезмерно близко, позволяя лишь смотреть издалека. Смотреть, но не касаться... И только ей было позволено подобное, хотя злоупотребление таким даром она считала чем-то греховным. Неопороченный. Таким он казался ей. Момент перерыва стал традицией: прежде, чем разойтись по домам, они сидят вдвоем, здесь, наслаждаясь обществом друг друга в негласном, новом повороте отношений. Каждый затем уходил к себе. Каждый один. Но сегодня отчего-то накопилась эта тоска невыраженных чувств. Они не перегорают. Не выветриваются. Не исчезают. Но растут с каждым месяцем, днём, часом, вдохом... И терпеть уже нет силы. Нет желания. Он не выносит столь долгого запрета для себя самого первым, робко протянув руку, чтобы, наконец, касанием разрушить миф ее неприкосновенности, которой на самом деле именно для него и не было. Она ждала этого от него, не позволяя приблизиться никому другому. Они были чужими. А он был свой. Родной и теплый, что ведёт сейчас тонкими фалангами по шраму и выдыхает, ощущая позволение. Дыша ее разрешением. И она мягко улыбается, накрывая его ладонь на лице своей, нежно и трепетно прижимая ее ближе, чтобы каждая пястная косточка ощущала, как по тонким венкам под кожей в кровотоке бежит горячее чувство, тщательно оберегаемое для него одного. И одежда, столь откровенная, сейчас лишь даёт подсказки, пропуская свет чужой души через остов костей, подсвечивая пурпуром ключицы и стержень позвонков, между которыми влажно блестит нежный симфиз. И она точно знает, что это означает... С каким звуком сокращается расстояние? Со звуком колес поезда? Или с ревом самолетных двигателей? Звуком шагов? Или ветра, который бьёт наотмашь? Нет... Оно сокращается со звуком глубокого вдоха и плавного выдоха, от которого вздрагивает мягкий мех на воротнике. Со звуком вибрации душ, которые подталкивают своих владельцев друг к другу. Со звуком пульса, который заметно скатывается на тахикардию, стоит ощутить чужое дыхание на губах... Вот так, ещё ближе, и им уже нет смысла идти на попятную. Но имеет смысл коснуться снова, перемещая руки, пригревая их на телах друг друга. Он — на ее нежной коже под ребрами: где-то там — диафрагма, под которой трепещут сотни мотыльковых крыльев. Она — на его груди, у солнечного сплетения, где-то за ним — душа: нежная, теплая, липнет к костям изнутри, желая быть ещё ближе и согреть. И что ранее было бы некстати, сейчас так своевременно... Кто-то случайно гасит в гримёрной свет. Темно и тихо, глаза видят цветные искры, не привыкнув к мраку, где путеводной звездой и опорой есть лишь они сами и их дыхание. Свет его зрачков и касание её пальцев, будто испуганно жмущихся ближе к рёбрам. Принятие нового решения кажется таким уместным. Необходимым. Требует сократить последние сантиметры остаточной пропасти и коснуться собой ее теплых губ со вкусом зрелой черешни. Испивая собой момент лёгкого страха, что мгновенно меняется в преломлении чувств на ответное движение в этом поцелуе. Позволяя действовать, углублять и приглашать в новый танец, где уже вовсе нет границ, а свои движения, каждое из них, можно и нужно дарить только друг другу. В этом случае хореографию их тел диктуют чувства, притягивая друг к другу, как полюса магнитов. Сталкивая ее с ним всей поверхностью, выбивая воздух, который становится слишком тяжёлым для них обоих. Клаустрофобия для душ, рвущихся на свободу, на зов звенящих струн обнаженных полностью нервов. Каждый из которых он непременно исследует, бережно, будто осматривая самое изысканное изделие из страсса. Ведь такое с ним впервые. От каждого ее движения, вдоха и выдоха, ощутимого на всех изгибах веера ребер, мысли начинают выписывать реггетон. И собственное тело слушается до смешного плохо, отчего он невольно боится, что причинит боль. Но и с ней творится, по ее мнению, невероятное. Собственная жизненная энергия плевать хочет на былую сдержанность и звание снежной королевы. Она просто бесстыдно плавится подобно сургучу на огне. И никакой болью не испугать её, не оттолкнуть и не отвратить, ведь... Она действительно искренна. Любит. И так восхитительно стремится это показать, даря нежность, о которой он не смел грезить раньше. Да, она касалась его сотни и тысячи раз из-за работы, но... Никогда ещё не казалось ей прежде, что всё испытанное можно перечеркнуть смело, позволив открывать его заново. С чистого листа. Такого же лилейно-белого, как его кости. И на ощупь они подобны лепесткам этого цветка — символа непорочности и чистоты намерений. Их хочется касаться снова и снова, и она касается. Чертит пунктир в изгибах позвоночника, ласкает межпозвоночные диски, в которых горит жизнь, сбивая этим чужое дыхание на тихий стон, будто умоляющий не прекращать. И ответом служит поиск ее самой полыхающей ответным импульсом зоны, что готова пустить мощный всполох миллиардов искорок мурашек. И он нашел, оторвавшись от сладких губ, чтобы осыпать поцелуями выступы ключиц, чуть ниже которых на отклик звенела ее душа. И ее тихий голос в этом звучании, ответе на его ласку, заставляет немного помедлить, наслаждаясь моментом такой близости. Глубже вдохнуть ее запах. Крепче прижать к себе. Осознать, как неважны слова в такой момент. Улыбнуться... И снова продолжить это обнажение нервов... Чтобы больше никогда не отпускать друг друга по домам в одиночестве.