Осенние города

Солнечный луч скользнул по подушке и залез в глаза. Обжег поцелуем-щелчком. Шура перевернулся на другой бок и продолжил спать. Подумаешь, луч. Эка невидаль! «Невидаль» заскользила по подушке и растянулась на длинных, стянутых в хвост, волосах. Она тоже посчитала, что так гораздо удобнее. Ну, наверное… — Шура!!! А вот и традиционная побудка подоспела. Впрочем, ничего нового. Шура поморщился и зарылся лицом в простыни. И тут же на него сверху плюхнулся не-то-чтобы-совсем-перышко-Лева. Кстати, холодный, как лягушка. — Ты что, спишь? — Уже нет — кисло ответил Шура. Лёва перевернулся на бок и скатился вниз, прижался к журналисту. Шура невольно подумал, что так ведёт себя набедокуривший кот, которого наконец-то запустили назад через форточку. — Так полежим или вставать будем? У этого недоразумения в дурацкой пижаме нарочито невинно сверкали глаза, а губы сами собой растягивались в улыбке. Журналист со страдальческим стоном отпихнул от себя Леву и резко поднялся. — Смерти ты моей хочешь! — возмутился он, но снова поглядел на Левку и передумал сердиться. Тот улыбнулся и тоже поднялся, но тут же свернулся в клубок и натянул одеяло на плечи. — Холодно. Шура внимательно взглянул в полудетское личико, правда чересчур невыспавшееся, чтобы быть счастливым. И медленно кивнул. — Холодно. Хуй знает, когда отопление будет… Не простынь. Лёва состроил плаксивую гримасу. — Я мёрзну. — Я вижу. Лёва осторожно придвинулся и положил голову Шуре на плечо. Золотистая кудряшка ткнулась журналисту в щеку. — Почему ты встал? — Проснулся… Шура усмехнулся и покачал головой. — Пиздишь, как дышишь, — ласково фыркнул он. — Я покурю, лады? Лёва скорчил недовольную гримасу, но потом подумал и как-то странно кивнул. И Шуре ох как не понравилась эта покладистость нетерпимого к сигаретному дыму Левушки. Журналист потянулся к тумбочке, стараясь не тревожить Леву, и взял полупустую пачку. — А ну, колись, — хитро прищурился он, жестом фокусника извлекая одну сигарету. На лице Левы и так все было написано. — Ты меня убьешь — сокращённо вздохнул он. Шура замер, не донеся сигареты до губ. — Что ты учинил, придурошный? Лёва пожал плечами. — Я чай рассыпал. И чашку разбил… твою. И смущённо улыбнулся. Видимо, искупая криворукость наличием обаяния, — в сердцах подумалось Шуре. — Сильно? — обречённо поинтересовался последний. — Сильнооо — опасливо протянул Лёва. Шура вздохнул. — Поколотить бы тебя, придурок. Но некому, жалко… … «Сильно» оказалось явным не преувеличением. Добрая половина кухни была засыпана черной заваркой вперемешку с желто-синими лепестками цветов и сушеными ягодами черной смородины. Доброе утро, ебать. — Он сам виноват, — слабо пытался оправдаться, пришлепавший следом Лева. — Стоял на краю, открытый… Я только чууть-чуть потянул, а он — бац! — и вниз… вот. — Неси веник и тряпку — убито вздохнул журналист. Лёва шмыгнул носом и поспешно умчался. И молодец. Мало ли… Мимо бесшумно проскользнула кошка и принялась деловито нюхать заварку. Потом села и тихо чихнула. — Это Левушка у нас дурачок, — обратился Шура к котейке. — А я его терплю зачем-то… Затем вернулся Лёва с атрибутикой «утреней чистки», и Шура взялся за дело. Час прошел незаметно и до ужаса монотонно. Журналист ворчал себе под нос что-то про бестолковых мальчишек, и липнущий к полу чай, и надоедливую животину в лице (морде) Бутча. Собакевич весело скулил, прыгая и валяясь в заварке. Ещё и его потом мыть. Шура досадливо сдул со лба разметавшуюся прядь. — Левка! — рявкнул он, не скрывая своего раздражения. Синеглазое чудо замаячило где-то сбоку, вне зоны досягаемости мокрой тряпки. Шура повернулся, наверное, для того, чтобы увидеть виноватую мордашку. Да и вообще, по Леве было видно — сейчас ему хоть что поручи, выебываться не будет. Знает, что накосячил. Знает, что Шура страшен с утра. Пользоваться можно, короче. — Принеси резинку — бросил он и вновь вернулся к тряпке и полу. За его спиной облегчённо выдохнул Лёва и тут же унесся. Ну, хоть пять секунд тишины, без печальных взглядов и виноватого сопения за спиной. Ох, Лева-Лева… — Ты сам завяжешь, или тебе помочь? Шура незаметно хмыкнул, но не устоял от искушения и скорчил презрительную гримасу. Правда, Леве его мнение нужно было больше для галочки. Он уже протянул свои загребущие руки, пожмякал чужие мягкие волосы, а потом разделил на три неловкие пряди и взялся за дело. Шура, вообще-то, косу плести не планировал, да и точно не руками Левочки, но тут уж деваться некуда. Пришлось терпеть. — Что ты там делаешь? Лёва сдавленно хихикнул — журналист ощутил, как чужие пальцы отчаянно дергают его лохмы. Кажется, это была попытка вернуть неудавшуюся «косичку» к исходному варианту. — Убери свои грешные руки от моей головы, Лёва! Шура дёрнул головой, вырвался из захвата чужих пальцев, с беспокойством ощупал шедевр Левиного творчества. И тут же занёс в список новую заметку: распутать волосы. И не подпускать нахуй этого придурка Леву к себе и прочим хрупким предметам. А то у мальчика это… ручки из жопы. *** Они сидели на кухне. На столе возвышался чайник и две круглые чашки, в которые почти до краев была налита ароматная жидкость. — Есть что-нибудь пожевать? — Морковку пожуй, — почти механически откликнулся Шура. — Нахуя ты три килограмма в дом приволок?.. Вот и ешь теперь. Лёва надулся, но за морковкой действительно слазил, и теперь печально грыз ее, поминутно душераздирающе вздыхая. Шура сделал вид, что не заметил этой клоунады. Пол всё ещё лип от чая. — Я хочу гулять — вдруг заявил Лёва. Шура поджал губы. — А выздороветь ты не хочешь? Лёва поднес руки к лицу, сделал вид, что задумался. — Хочу, — решил он вдруг. — Но гулять тоже хочу. —Придурок. Солнечный луч скользнул по подоконнику, он был слабенький, лёгкий, он только-только продрался из-за пелены серых туч. Луч пробежал по столу, провалялся пузом кверху на белых салфетках, окунулся в чай и обрушился в лицо Левчику, который недовольно поморщился. — Солнце светит — жалобно всхлипнул он. Шура встал и задернул штору. — Что ты, как дитё малое? — скорбно вздохнул он. Лёва тепло улыбнулся и протянул к нему руки. — Ты прости… Я не специально хрень творю, это так получается только. Шура хмыкнул что-то вроде «ну-ну». — Но зато твоей серьезности на нас двоих хватит! Шура поглядел в честные-пречестные глаза Левочки и только рукой махнул. — Не подлизывайся. Но решительно невозможно было глядеть в эти чистые голубые глаза и не улыбаться в ответ. — Ты хороший — радостно гнул свое Лёва, видимо, учуяв перемену в настроении. Журналист пару минут посидел, глядя на это придурошное солнце в темном царстве пакостной осени. Лёва подпёр щеку рукой и сосредоточенно крошил хлеб, складывая бесформенные шарики горкой. — Доброе утро, придурок. Лёва чихнул. Шарики раскатились по скатерти.