Попадая впросак

Я топлю тебя в болоте, Волосы зажав в кулак. Боже, что с тобой не так?

Ты бежишь. Путаешься в предавших дрожью тебя ногах, спотыкаешься о неказистые в предночной темени коряги и оглядываешься. Тревожно озираешься по сторонам, так умильно, оробело, и пути не разбираешь даже. Да и не пытаешься, в принципе. Ибо страх завладевает тобой, сеет в разуме удушающую панику, от которой ты не имеешь возможности мыслить благоразумно. Забавно думать о том, что ты, вороньё девичье, вообще мыслить можешь — вот уж, что действительно изумляет. Хотя, куда уж проще? Сознание твоё всё равно до одури примитивно: ты бросаешь все свои силы на то, чтобы спастись, но в итоге прилагаешь недостаточно усилий, имеющихся у тебя, для собственного спасения — эдакий парадокс утопающего. Более того, разве смеет вести себя подобным образом знать? Разумеется, нет, и потому ты попадёшь впросак. Стоит тебе только расслабиться, оступившись самую малость, как я обязательно тебя настигну. Появлюсь в тот момент, когда ты вся изноешь в дышащем страхом ожидании. Точно мошка, трепыхающаяся в паутинке, которой предстоит неминуемая встреча с пауком, сгинешь из-за собственной же глупости. А пока что задыхайся в панике, дорогая, задыхайся. Сегодня я наслажусь этим вдоволь. Наблюдать за тобой в определённой степени забавно. Ты ведь изо всех сил пытаешься скрыться. Мечешься, мечешься, будто в итоге не раздербанишь себя на малые территории. А ведь я говорил тебе, что ты не достойна носить титул страны, соловушка. Шептал ночами о том, что ты не сумеешь сохранить свои земли едиными — только если схоронить их рядом, в чужих жадных руках. Очевидно, тебе хотелось показаться нерушимой в своей воинственности. Однако никто не может правдоподобно изобразить столь исключительное качество. Вот и ты не смогла. Ничего не смогла. Именно поэтому не может быть какой-либо печали в гибели ещё одного псевдовеликого государства. Пойми наконец: я всего лишь хочу избавить тебя от зловонной пасти долгих, бесконечных в своём цикле, мучений. И отнять у тебя право выбора правильно как раз потому, что сама ты лучший исход не выберешь. Из-за этого, только лишь из-за этого, мне приходится обрубать путь назад, останавливать время, чтобы ты не вернулась к такому любимому тобой самобичеванию. Чувствуешь? Конечно чувствуешь. Не смеешь не чувствовать. И этот неяркий холодок превосходно доносит до тебя моё присутствие. А ты волочишься бледной тенью, даже шаг намеренно ускоряешь, несмотря на то, что выдохлась. Видимо, механизмы твоей жизнедеятельности не справляются с колоссальной нагрузкой. Тяжесть осознания приближающегося конца тянет твоё тело к земле, ибо долго продержаться в подобном темпе у тебя не выходит. Всё чаще ноги запинаются о тёмные детали леса: слишком трудно за пеленой страха разглядеть хоть что-то. К тому же, над головой всё, точно назло, затягивается мрачноватой синевой. Небо сегодня не за тобой, милая. Ох, знала бы ты, как по нраву мне это. Чистейший восторг захлёстывает меня от одного простого понимания — всё, предававшее ранее сил тебе, прямо сейчас оборачивается против твоих жалких попыток побега. Та самая прекрасная, живительная природа, о которой ты столь любовно распиналась передо мной, становится для тебя новой преградой. Ироничность заключается ещё и в том, что ты сама говорила: человеку природу не победить. А когда я упорно утверждал обратное, приводил в пример уже существующие достижения человечества, ты лишь раздражённо отмахивалась. Ну что ж, твоя воля. Значит, погибнуть тебе суждено свыше, дорогая. И решил так даже не я, а ты. Хотя имеет ли смысл вообще напоминать о данном, если смотреть с ненавистью в глазах ты всё равно будешь лишь на меня? И не пойми превратно, соловушка моя, я совершенно не против твоего взгляда. Просто мне хотелось бы, чтобы всё было иначе. Но, к сожалению для нас обоих, ты фатально ошиблась, решив поиграть со мной не по правилам. Осмелившись глаза без благоговейного трепета на меня поднять. Признаюсь, некоторое время твоя смелость мне импонировала, только вот это ещё совсем не значило, что ты имеешь право так гордо приподнимать подбородок при виде меня. Да, такой строптивой, идущей к своей цели напролом, ты была ещё с измальства, и это действительно делало тебя безумно привлекательной. В моём окружении тебе никто и в подмётки не годился. Все эти благопорядочные девицы опасались и шага вперёд без наказа моего сделать, а единственное умение чуть ли не в рот с деланным интересом заглядывать никоим образом их не спасало. Конечно, в такой пресной среде ты была мне любопытна. Однако подобные черты, как и любые другие забавы со зверьём, мне быстро наскучили. Хотя, знаешь, я и так снисходительно долго прощал тебе всю ту уродливую своевольность, которую ты смела выказывать предо мной. И пока ты считала свои выпавшие от врагов перья, я считал твои дни. Впрочем, думаю, у тебя всё же было некое подобие предчувствия, ибо вряд ли ты стала отстраняться от моего двора осознанно. Нет, меня просто избегали, и это оказалось на удивление приятно. Ведь одно дело, когда тебя страшатся девчушки, с пелёнок обученные твои рученьки белы выцеловывать, и совсем другое дело, когда столь необычным образом ведёт себя страна. Ты была одной из немногих, кто отличался неслабым характером; той, кто ни разу не дал повода усомниться в своём авторитете. Мне казалось данное неоспоримым. Оно и было неоспоримым, правда, лишь до того самого момента. Потому что, стоило тебе только показать каплю своих сомнений, как я тотчас заинтересовался ими. После этого процесс было уже не предотвратить. А теперь мы, собственно, оказались здесь, на одичалой природе средь опустившейся темноты, занявшие давно уготовленные нам роли охотника и жертвы. Неудивительный расклад. Хотя, признаться, мне немного жаль тебя. Ты ведь питала такие нежные, возвышенные чувства к этим лесам. Рассказывала мне про местную флору и фауну, целебные травы с улыбкой собирала и каждый, каждый божий раз поражалась здешним красотам вновь и вновь — до дрожи всё это любила. Ну что ж, зато теперь эти леса станут свидетелями твоего конца. Везде надо искать свои плюсы, не правда ли? Хотя вряд ли ты их оценишь. Вряд ли, задыхающаяся в ужасе, ты вообще можешь связать два простых умозаключения воедино, я уж не говорю о уровне сознательности, доступном мне. Ибо, чем громче топот копыт позади тебя, тем невнятнее становятся твои глухие отголоски человеческой мысли. Забавная игра: я не подступаю к тебе чересчур близко, а ты, зная о моём неизбежном присутствии, всё равно ударяешься в бега. Будто мы оба не знаем, каков будет исход. Будто у тебя могли быть хоть какие-то шансы. Это, знаешь ли, веселит. Твоя святая наивность всегда вызывала во мне усмешку. Но всё происходящее к лучшему: неукротимый зверь не должен по доброй воле идти в руки своего убийцы. Так было задумано той самой природой ещё давным-давно, и мы просто не нарушаем естественность этого процесса. Даже подходя всё ближе, я имитирую реальную охоту. Жаль, что тебе испуг затмевает всё представление. Сердце же твоё верит каждому моему действию: оно упорно заставляет тебя уходить дальше, хотя там, перед тобой, лишь верная гибель. И ты наступаешь вперёд, не сразу замечая, как предполагаемая земля под ногами принимает консистенцию твоего расплавленного мозга. Вздрагиваешь от неожиданности вперемешку с душащим инеем, превращающимся в острые иглы. Впрочем, выпорхнуть из замка в одной ночнушке — изначально не лучшая затея. Бежать в эту сторону, как оказалось, тоже. Зато сцедить тебя с императорской территории к сердцу леса, как решение проблемы до удачного гениальное. Ибо пути назад нет, за тобой — болото. По этой причине ты и оглядываешься по сторонам, словно неугомонная синица, и любо, так любо становится мне это отчаявшееся выражение твоего прелестного личика. Даже у самого сладостная дрожь по рукам проходит. Немного нервно. Ты бежишь по грани, там, где жёсткая земля переходит в ломано чавкающую трясину, однако, к сожалению, не видишь спасательного для тебя края и ломаешься. Доведённая до своего максимума, ослабленная и немощная, мечешься так же, как я и предрекал. Каждое бесцельное движение ослабляет тебя душевно, пока тело вырывает себе управление у клочков твоего обезумевшего разума. Оно берёт ситуацию под свой контроль, доверяясь примитивным инстинктам и импульсам. В тот самый момент ты и скатываешься окончательно до уровня шутовской зверушки. Первобытный страх захлёстывает тебя корабельным штормом, а ты, сокрушённая и сломанная, податливо сгораешь в искромётной агонии. Слёзы катятся по щекам горькими ручьями страха, и вся эта жидкость заставляет тебя вариться в ней, точно готовиться в собственном соку. Именно поэтому, не думая ни мига, ты отступаешь назад при виде меня. Балансируешь на стыке двух неустойчивых почв, но шагу вперёд совершенно точно не ступишь. Там ведь я. Мне удаётся разглядеть тебя точнее в свете оскалившейся луны: в твоих дико расширенных зрачках отражается мой вороной конь. И как только я соскакиваю с него, твой раболепный ступор сходит: ты отшатываешься от меня, будто от прокажённого, и одна твоя босая нога уходит в топь. Нетвёрдая, мокрая, омерзительная гниль комком травы обхватывает тебя, пока ты судорожно дёргаешься в сторону. В итоге, утомившаяся оболочка не выдерживает подобных мучений, и ты нелепо валишься на землю, не способная даже на собственных ногах выстоять. Признаться, я рад такому исходу, потому что не каждому в руки падает такой высоты полёта птица. Тебе же, очевидно, наша встреча приходится не по душе. Бросив провальные попытки поравняться со мною, ты стараешься твёрдо сесть на неустойчивой почве и своими бессмысленными движениями лишь больше пачкаешь невесомую, ранее белоснежную ткань на себе. Боже, что за неряха? Разве может столь неухоженно выглядеть страна? Я разочарованно качаю головой. Ничего, думаю, я всё же смогу помочь тебе обзавестись манерами. Пару шагов навстречу, и вот моя рука медленно проникает в чернильного цвета кудри, когда ты лихорадочно, словно в припадке, пытаешься избежать моих прикосновений. Я же хватаюсь за них покрепче, после чего уверенно волочу тебя глубже в болото, туда, где нам будет гораздо удобней. Я опускаю тебя в воду. Сегодня прекрасная погодка, для того чтобы искупаться, правда, милая? Ты неповоротливо барахтаешься в паутине мутной воды, в золотой клетке болота. И ни единого крика не срывается с твоих губ. Однако они всё же дрожат в немом смятении, искривлённые гримасой чистейшего ужаса на твоём лице. Ты хватаешься за полы моего мундира, слепо дёргаешь рукою, чтобы прекратить свой личный кошмар, из-за чего несколько золотых пуговиц слетают вниз, мне под ноги. Сопротивление? Дурной выбор. Всё равно раздражение лишь усиливает моё искреннее наслаждение ситуацией и подстёгивает продолжать дальше. Во рту тяжелеет: в нём разливается приторно вязкое чувство предвкушения. Надо бы сбить с тебя всю спесь, соловушка. Моя свободная рука с лёгкостью ловит твоё запястье. На бледно-голубой коже отчётливо наливаются ночной синевой сети вен. Я, возможно, не говорил, но ты всегда выглядела, как самое красивейшее создание природы. Вот уж чего точно у тебя не отнять. Именно поэтому я создаю новый изгиб твоего тела, нежно выворачивая твою рученьку. А после этого позволяю себе беззастенчиво упиваться твоим болезненным стоном. Ты ослабеваешь умилительно быстро. Барахтаешься в окутанной ледяным дыханием воде и всё пытаешься увильнуть от меня куда-то в сторону. Кажется, тебе на дно и то проще уйти, чем со мной сейчас рядом держаться. Прошу, побудь со мной рядом ещё немного, милая. Я зажимаю твои волосы в кулак. Наматываю тёмные пряди на ладонь, пока они путаются мелкими колтунами. Помню, как раньше мне хотелось зарываться в эти локоны носом, вдыхать запах вольной степи и кутаться в твои нежные объятия, как в дорогой императорский наряд. Ох, ты ведь так гордилась своей длинной косой, тем, как шелковисто и мягко выглядели твои распущенные волосы на ветру. Мы оба их любили, на самом деле. И даже уход за ними для нас являлся настоящим таинством. Ты имела необычную привычку расчёсывать их целыми часами, особенно, когда тебя терзали смутные сомнения. Мы часто сидели возле шумных рек, пока ты неспешно перебирала свои локоны. Умиротворение накатывало на тебя волнами: посмеиваясь, ты изредка говорила, что любая река — будь то Волга-матушка или Дон-батюшка — тебе не преграда, а я закрывал на такую вольность глаза. Безмолвно соглашался. Всё так чувственно начиналось. Светлые времена, соловушка, до чего же светлые. Но что же сталось с тобой теперь? Вот же она, недвижимая гладь, так чего же ты ведёшь себя так боязливо? Что же хватаешь живительный воздух, точно рыба, выброшенная на сушу? Ты любила рассказывать о русалках. В принципе, несмотря на крылья, присущие воздушным существам, тебя всегда удивительно сильно тянуло к водной стихии. Я твоих пристрастий не разделял, однако определённое время всё же тяготился к воде. В частности, из-за тебя самой. Больно уж интересно было узнать, откуда на твоей тонкой коже появились столько грубые, уродливые шрамы. Ты, наоборот, предпочла таить это в секрете, да и вообще свои раны пыталась от чужих глаз скрыть. Только улыбалась трепетно и отвечала, что тебя на дно утянуть пытались русалки. Царапали острыми когтями-костьми, если ты оказывалась рядом с очередным водоёмом. Мне твои сказки, признаться, нравились. Сейчас же ты говорить не можешь: только дышать глубоко, от воды попутно отплёвываясь. Но ты продолжай, продолжай, я не помешаю. Вздыхай. Вздыхай так же, как и все придворные барышни при виде моего светлого лика. Будь трепетной и нежной, милая. Только вот ты, словно назло, корчишь свои прелестные губы в немых криках, однако с уст всё равно ничего не срывается: тебе просто-напросто не хватает на это дыхания. Да и сама должна понимать: в этом тёмном лесу мы одни. Я выбежал за тобой следом единственным, ибо стража тебя успешно проворонила. Но ты не переживай, их настигнет жестокое наказание. Не могу же я не отомстить за тебя, правда? Думаю, тебе приглянется наряд из тины. Твои губы стремительно синеют, хотя и до этого они имели бледно-бледно голубой оттенок. Вены на твоих ногах набухают мертворождённой жизнью. Всё твоё хрупкое тело болезненно скручивает в дрожи, пока холод откровением расползается по умирающим кожным покровам. Даже грудью ты наконец перестаёшь судорожно хватать воздух. Ты больше не улыбаешься. Не пытаешься кричать, не вырываешься больше из моих рук. Смиренно затихаешь, как и подобает любой даме в присутствии мужчины и уж тем более самого императора. Даже не верится, что ты умеешь вести себя, как и должна любая приличная женщина. Твои тёмные ресницы трепещут, как изломанные птичьи крылья, в последний раз. Ты смотришь на меня смутно, кажется, даже не признав, но твой взгляд всё равно застаёт врасплох. Рука в намокших прядях дрожит. Думаю, это от холода. Определённо от холода. Я отпускаю чужие локоны, которые безвольным тряпьём падают на мутную гладь, расползаясь красивым ободком вокруг прекрасного, умиротворённого лица. Легонько, почти невесомо толкаю бездыханное тело от себя, на середину воды. Плыви, соловушка, плыви. У меня здесь ещё много дел, но когда-нибудь нам обязательно свезёт, и мы встретимся там.

Я топил тебя в болоте, Волосы зажав в кулак. Боже, что со мной не так?