Ночной визит

. . . Скрытый особняк Крыс под покровом ночи и луны в сопутствии звёзд казался чем-то загадочно мрачным, но при этом невозможно притягательным. Он разжигал интерес к своей персоне, заставляя заглянуть в каждую комнату, проверив на наличие чего-то или даже... кого-то. Кого-то особенного для тебя, меня или вот например него. Ах, мысль о случайной встрече будоражит сердце и поджилки. Трепет интереса, страха и веселья бушует по телу, доходя до самых кончиков пальцев, что сейчас точно начнут чуть подрагивать от холода дверной ручки. . . . В кабинете главаря Крыс Мёртвого Дома сейчас горела одиночная свеча на красивом подсвечнике, освещая тусклым светом кабинет. С желтизной, но освещала в полной мере своих возможностей. Сидя на краю стола, лицом к окну и спиной к двери, Фёдор читал, то ли перечитывал, бумаги с нужной ему информацией. Чуть хмурое выражение лица и лёгкие тёмные впадины под глазами говорили об усталости и недосыпе. Сейчас Достоевский при всём своем величии и природной харизме, которой веет за версту, выглядел не грозно с нахмуренными бровями, а скорее просто очень уставшим и беззащитным, ведь, смотря на то как он постоянно роняет что-то из рук, хочется только посмеяться. Что в принципе без стеснения делает Гоголь, привлекая к себе внимание своего мнимого "босса", "друга" и просто... кхм, не важно, узнаете позже. Поворачиваясь на звук, Фёдор раздражённо вздыхает и тут же отворачивается от главной причины своих недавних головных болей. На что эта же причина улыбается, растягивая уголки губ как можно шире, становясь похожим на Чеширского кота во плоти. Не теряя времени, шляпник остается без шляпы, которую сам же и запустил в полет на ближайшую поверхность, и спешит подойти своими широкими шагами к своей "жертве", которая сейчас якобы беззащитной овечкой сидела к нему спиной. По крайней мере, так он думал, пока к его шее не был приставлен аккуратный острый серебряных нож, что явно оставил царапину на его шее и ярко отражал свет свечи прямо в глаза, заставляя поморщится. --Ты какой-то негостеприимный сегодня Дост-кун. - наигранно грустно и драматично протянул пепельноволосый, кладя палец в красной атласной перчатке на край ножа и отводя его от шеи. -А ты какой-то слишком активный. - монотонно поучает его брюнет, в который раз уже читая одну и ту же строчку, начиная закипать. -Тебе кажется, просто ты слишком уставший, мой милый друг. - чуть хихикая, отказывает ему в его догадке клоун и опирается ладонями на стол, полностью прижимая их к поверхности. - - Потому, могу предложить тебе чуть расслабиться.. - с каждым словом голос был всё тише. Правая рука, что была беззвучно поднята с поверхности, медленно потянулась через стол к казалось бы хрупкому и худощавому стану мужчины, которого опасалась и ненавидела вся Япония. Понимая, что он немного не достает, клоун ставит одно колено на стол и, опираясь на него, двигает левую руку дальше, чтобы быть ближе. Дальше дело осталось за малым. Резким точным движением Николай хватает брюнета за бок, сжимая его со всей силы, от чего Достоевский зашипел и попытался возмутиться, но его реско потянули через стол, ближе к себе, заставляя его лишь удивлённо вздохнуть, а после и сдавленно крикнуть в чужую ладонь, когда в его загривок резко впились чужие зубы, сжимая нежную кожу и заставляя запрокинуть голову. Неизвестно в какой момент с левой руки пропала перчатка, но чужие пальцы, что зажимали ему рот, ослабли после пары секунд отсутствия сопротивления и криков. Хмуря брови, Фёдор молчит, привыкая к натиску и шипя когда чужие челюсти сжимаются сильнее, словно пытаясь прокусить и отгрызть кусок его плоти. Парень с каре устало вздыхает, чувствуя подушечки пальцев на своих устах, что призывно давят на нижнюю покусанную и потресканную губу, призывая их разомкнуть. Что собственно он и делает, поддаваясь чужим манипуляциям, на что слышит сзади смешок и чувствует боль. Но уже не от новых укусов или углубления этого, а от их отсутствия. Успев привыкнуть, он на некоторое время перестает ощущать неприятные ощущения, но увы, они возвращаются. Пользуясь этим, гоголь ловко проталкивает два пальца ему в рот, не давая его закрыть, давят на язык, от чего по его пальцам начинает стекать вязкая слюна, вызывая у мужчины восторженно-извращённую улыбку, пока Фёдор пытается отцепить от своего бока цепкие пальцы. Прерывисто выдыхая, его тело дёргает, как в приступах нервного тика. Наблюдая за этим, Николай посмеивался, тешась своим превосходством в данный момент. Утыкаясь носом в чужую макушку без привычной шапки-ушанки, он вдыхает запах его чуть влажных волос с запахом отдалённо ностальгического детства. Пахнет чем-то знакомым, но таким далёким, что уже и не вспомнится. Фёдор замирает, в этот момент не совсем понимая мотивы и желания оппонента. Стараясь трезво оценить сложившуюся ситуацию, он медленно поворачивает голову в бок и оценивает расстояние до ножа и ближайшего места отступления. Но увы, сосредоточиться ему не дали. Холодный нос скользнул по тёплой шее с пульсирующей жилкой сонной артерии, заставляя его распахнуть глаза и замереть. Казалось бы, даже переставая дышать, он ожидал дальнейшего и неизбежного. Наблюдая за его реакцией, на лице Николая не было той приторной улыбки, было лишь пустое выражение лица и хищный взгляд золотого глаза. Второй, скрытый картой, наверняка мало чем отличался от первого. Вытащив пальцы из-за рта гения, он грубо берёт его за челюсть, разворачивая к себе, и целует, впиваясь в его губы, дабы начать их по-зверски терзать и мучать. Это сложно назвать поцелуем. Холодный, потресканные губы Достоевского кровоточили, покрытая мелкими ранками и местами Гоголем искусанная кожа губ неприятно саднила и пекла, призывая облизнуть, смочив слюной. Аристократичное лицо брюнета было скорчено в гримасе то ли боли, то ли неприязни, а может это и простое негодование. Гоголь же во всю наслаждается своей властью. Он обгладывает губы, слизывая кровь, обкусывая их и безжалостно отгрызая верхние слои губ, даже не прикрывая глаз и наблюдая за своей жертвой. Вдоволь насытившись, он решил переступить и так пересечённую линию и приступить к самому желанному. Проталкивая язык в чужой рот, он играет с языком партнёра, что сейчас не проявляет ни малейшей инициативы, хотя кажется ему все равно. Смакуя новый вкус от смешавшейся слюны он, причмокивая, отстраняется, давая Фёдору хоть вдохнуть. Тонкая ниточка слюны стекает по чужому подбородку, поблескивая от света свечей, пригвоздив к себе взгляд. -Гоголь... - хрипит его фамилию Достоевский, жмуря глаза, которые уже начинают слезиться, но видя его выражение лица, явно понимает, что тот его кажется даже не слышит, не то что игнорирует, а вообще не слышит. Вздохнув, он расслабляется, в голове готовясь к худшему и тянет руку к чужому лицу. Его пальцы... эти руки были прекрасны. Бледные, почти что мраморные, с синими венами, что видны как будто вырисованные синей акварелью по бумаге. Кисть и пальцы достаточно худые, чтобы было видно суставы, косточки, тянущиеся сухожилия и впадинки на сгибах. Руки его всегда холодные, а подушечки пальцев гладкие как перышко. Пластина ногтей ровная и в каком-то смысле правильная, всегда аккуратно подстриженные, без заусенцев, без наросшей кутикулы. Но при этой красоте, от постоянной мерзлоты и анемии, они часто то синели то принимали чуть фиолетовый оттенок, напоминая хозяину о нужности тепла и заботы хотя бы о себе, хотя чаще об этом напоминал внимательный и преданный Иван, что вечно переживал за господина. И теперь эта идеальная рука, с такими же как и всегда ледяными пальцами, касается его кожи, еле еле, может даже показаться, что это ветерок, если не видеть всей ситуации. Сейчас это была опаска и доля настороженности, что отражалось на нервной системе, которая так хотела сна и отдыха. Подтягивая ноги к себе, Фёдор поворачивается всем корпусом к своему мучителю, так же пристально наблюдая за ним как и он. Поскольку Николай стоял впритык к столу, уже убрав оттуда колено, просто так спустить ноги не выйдет. Потому, раздвигая бёдра, Фёдор расставляет ноги по обе стороны тела Гоголя. Чему тот явно был рад. Чего собственно он и ожидал, впиваясь пальцами до побеления костяшек в мягкую плоть и с силой притягивая его к себе, в ответ слыша злобное шипение. -..Обожаю когда ты так морщишь свой носик, крыска~ -вожделенно шепчет клоун не далеко от его лица, после чего целует в лоб и ослабляет хватку. Частые перемены настроения были неотъемлемой частью их отношений. Тут этот белобрысый садист кусает его, оставляя после себя кровоподтёки на спине и дырки от клыков в эпителии, и тут же он ласково будет целовать его лицо и перебирать волосы. Но все же есть в этом какой-то колорит, что не позволял ему отказаться от этого. В такие минуты боли, вперемешку с экстазом, который он приносил Федору, он чувствовал себя живым. Брюнет словно заново учился дышать и познавал какого это - вдыхать полными лёгкими. Тяжело вздыхая, Фёдор все же не убирает руку, а лишь ослаблено дрожит и утыкается в чужое плечо. По его спине скользят руки, такие цепкие и теплые. Гладят, чуть царапают, проходят по самым интимным местам зоны лопаток и шеи, ведь спина это уже.. то что не каждому доверишь, а ещё и такое место, к которому не каждый прикоснётся. Видя как тот расслабился, Николай вытягивает губы в шкодливой улыбке и и залезает руками тому пол пояс штанов из нежного материала. Кожа Достоевского нежная и чувствительная, потому тот тщательно выбирал материалы, а в частности натуральные. Парень вздрагивает и заглядывает в чужие глаза, понимая, что он никуда не денется. Да и вроде бы.. не хочется. Он обхватывает его шею руками, утыкаясь в изгиб ключиц, и выгибается в пояснице, оттопыривая пятую точку для доступа чужих рук и, дрожа, напряженными бедрами обхватывает чужие. Ловкостью рук и не чем более Гоголь оставляет его без штанов и нижнего белья по крайней мере по колени и отстраняется, чуть наслаждаясь видом уставшего, взбудораженного и возбуждённого, судя по вставшей плоти, любовника. Лукаво хихикая, он опирается одной рукой о стол, приближается к чужому уху, которое начинает кусать оставляя красные следы, вызывая хныканье, пока вторая рука скользит по возбуждённой плоти в красной перчатке. Совершенно небрежно, грубо, то сдавливая до чужого взвизга, то почти убирая руку до жалобного всхлипа. Он делает больно там, но нежен по отношению к чужому идеальному лицу, по контуру которого скользят губы. У Достоевского двоякие ощущения. С одной стороны ему больно, неприятно, как-то грустно от такого отношения к своему телу, с другой стороны это внимание любимого человека, которое тот так или иначе проявляет отдавая всего себя ему. Как внезапно рука появилась так и исчезла. В непонимании, Федор глянул на парня поворачивая голову, но его тут же опрокинули на стол, сжимая талию одной лишь рукой. Парень зашипел, было неприятно и спина мало того что просто болела, сейчас ещё и саднила, он уверен, что вся спина у него будет в этих гребенных синяках разной расцветки глядя на которые Гончаров будет молчать и скорее скрывать их под одеждой помогая господину. Не успел он открыть подрагивающих век, как его, разложив на столе, беря под бедра, переворачивают на живот как безвольную куклу, от чего тот скулит, сжимаясь, но его притягивают к себе и он своей пятой точкой чувствует как меж его ягодиц упирается чужой стояк, скрытый под слоем одежды. От неожиданности парень охнул и, опираясь на разведённые локти, почувствовал как горят щёки. Было странновато, особенно когда тот дразняще стал двигать бёдрами, как бы имитируя толчки и хрипло посмеиваться, проводя ладонью по его пояснице, задирая шёлковую белую рубашку с нежно пурпурной окантовкой. Прикрывая глаза, парень утыкается лбом в деревянный покрытый лаком стол и начинает считать. С нуля. Достоевский ждёт, просто не знаешь чего ожидать от него, раз на то пошло, Николаю не составит труда даже просто уйти сейчас, оставив его вот так. Ну правда ведь, ему то не принципиально. Но всё же стало спокойней, когда позади он услышал характерный щелчок. Всё таки способность этого эспера была редкостной находкой. Особенно в делах любовных как сейчас. И лубрикант достанет, (всё же забота) и после бутылочку воды подаст, ну если она в наличии будет... Облегчённо Федор вздохнул, выдавливая что-то на подобии улыбки своим саркастичным мыслям. Но как по закону подлости, улыбался он недолго. До того момента пока холодная вязкая субстанция на тёплых пальцах не была приставлена ко входу, от чего тот вздрогнул. Надавливая на сжатое колечко мышц, он наконец-то вводит первый, начиная двигаться внутри. Когда он чувствует, что этого недостаточно, то проникает уже двумя пальцами, напористо проталкивая их как можно глубже. И так же было с третьим, после добавления которого он его откровенно говоря трахал пальцами, вводя их по самые костяшки и попадая по чувствительным точкам, благодаря чему вызывал у пассива стоны и дрожь в ногах. Но благодаря столу и чужой руке он не падал. Вдоволь "наигравшись", Гоголь опять тихо посмеивается и ненадолго отпускает его, занявшись собой. Если говорить проще, то расстегиванием ширинки и спусканием штанов, чтобы те не мешали. Манжеты были расстегнуты, а рубашку вздёрнули вверх и удерживали зубами. Во время этого процесса они не всегда целовались, лишь когда у него было на то настроение. И то эти поцелуи не всегда можно было толком назвать поцелуями. Скорее голодное обгладывание. Но боль ведь исключительно вопрос эстетики. Не правда ли? Достоевский расслабляется. По крайней мере пытается и уже чувствует, как тот водит головкой члена меж ягодиц, одну из них отводя. Только Федя готов был глубоко вздохнуть и с полной уверенностью начал это делать, в него грубо вошли, выбивая из него этот самый вздох вместе со вскриком. Его лицо выражало шок. Широко раскрытые глаза и приоткрытый рот. Закусив губу, он снова уперся в стол лбом и стал сжимать кулаки. Больно, резко, но терпимо и в принципе он дает время привыкнуть. Своеобразное понимание граничащее с садизмом со стороны клоуна и просто тотальное бездействие со стороны "серого кардинала" всея загадки Йокогамы. Как только тот более менее не испытывал дискомфорта Николай стал двигаться. Медленно, но полностью входя по самые яйца. Широкие ладони легли на чужие бёдра, да так, что большие пальцы были как раз в ямках таза с обеих сторон. Выглядело это даже как-то правильно-идеально что ли? Гоголь бы сейчас пошутил про идеальную совместимость, если бы не был так сосредоточен и рот его не был занят. Через короткий промежуток времени, он стал ускорять темп, делая движения всё быстрее и резче, но при этом всё так же безошибочно попадая по простате любовника, от чего тому просто сносило крышу и он беспорядочно стонал и выгибался, подмахивая бедрами на встречу, в такт толчкам, которые уж слишком часто меняли ритм, чисто из прихоти клоуна, что таким методом издевался над ним. Что испытывал Николай? Очень двойственно. Он испытывал экстаз. Это пожалуй единственное, что ну прям точно. У него шло физическое наслаждение от того как узко и горячо было в его горячо любимом партнёре; он испытывал моральное удовольствие от осознания, что сейчас он его имеет и крутит им как пожелает его грязная душенька, а тот и не скажет ничего; и в конце концов эта эстетическая волна блаженства от этого блаженного вида. Закатывающиеся глаза, чужая бледная кожа, выпирающие косточки хребта, таза, виднеющиеся ребра и пара милых родинок, в конце то концов эти ямочки, что уж тут говорить о звуках; это было блаженство, ещё не одна девушка не стонала так прекрасно, Федор был его певчей птичкой, чьё щебетание заставляло его закатить глаза, но было это днём, а в ночное время суток это отдельная тема возбуждающих гам звуков, что так ласкают его уши, провоцируя на большее. Порой хотелось перекрыть этой птичке кислород. Чисто в коммерческих интересах, но... еще рано для этого. Потому он возьмёт от него всё и выжмет точно так же всё наслаждаясь каждой крупицей. . . . . . . . . . .