Что-то кончается, что-то начинается

Избегайте глупых!

Глупость не смертельна, но заразна.

Хуже ста глупцов только один ханжа.

© Дмитрий Емец

      Начинать год с сеанса у психолога — забавно, грустно и трагикомично, но что поделать, раз назначили? Теперь — в доме у Люпина, где все десять лет прожила и Тонкс; калитка снова жалобно скрипнула под ее ладонью. Слоны на полке покрылись пылью, вангоговские «Подсолнухи» взирали с укоризной. Ремус вручил Доре подарок — набор из «Сладкого Королевства». Она приготовила для него галстук в цветах Гриффиндора. Не сговариваясь, оба преподнесли психологу сладости: Дора — набор шоколадных котелков с начинкой из огневиски, Ремус — коробку шоколадных лягушек.       Внезапно Джон тоже приготовил для них подарки, сказав, что это не просто так, а с двойным дном. Подарок-символ, у психологов иначе не бывает. Коробки были запакованы так, что не поймешь, что внутри, и открыть их Уинтер попросил после сеанса.

***

      — Перейдем к домашнему заданию, — сказал он, когда они расположились в гостиной на диване — там же, где три месяца назад Тонкс заявила, что хочет развестись. Как обычно, они с Ремусом рядом, Джон напротив. Блокнот, ручка, три чашки кофе, ломтики шоколада в блюдце.       Про домашнее задание Дора забыла — не в первый раз. Не сказала, что забыла, решив импровизировать — тоже не в первый раз. Что она, не придумает на ходу идеальный отдых?       Первым принялся рассказывать Ремус:       — Я вижу это… как зимний курорт, где катаются на лыжах и санках, где-то в горах. Перед Рождеством. Много снега, холодно, но в помещении тепло, пахнет шоколадом, в номере — мягкие подушки. Дора наверняка бы целыми днями каталась на сноуборде, или даже решила бы скатиться с трамплина, а я бы ждал ее в отеле и волновался, но потом бы мы пили кофе и грелись в объятиях друг друга…       — Как вам такой отдых, Нимфадора? — спросил Джон. — Вы бы хотели провести отпуск по сценарию мужа?       — Не совсем, — ответила Тонкс. — Мне не очень-то хочется целыми днями кататься на сноуборде. Может, один раз. И один раз с трамплина. Но не больше.       Джон сделал запись.       — А что до вашего отдыха? — спросил он. — Заранее предупрежу: если вдруг что-то повторяется — не стесняйтесь, рассказывайте все равно. Так даже лучше.       Ничего не повторялось. Тонкс нравились лыжи, но это не было для нее идеальным отпуском. Она мечтательно сощурилась и принялась изобретать на ходу, воображая все, о чем говорит:       — Море. Остров в Тихом Океане, летом, в самой середине лета. В июле. Пляж с золотым песком, волны, касающиеся ног, закаты, когда солнце опускается в воду, укрощенное, и губы жжет морской бриз, а чайки плачут над головой. Купания, когда можно брызгаться друг в друга водой, как дети — если днем, и любить друг друга в воде под звездами — если ночью. Безлюдный пляж, где никто нас не найдет, и мы двое под куполом неба… Коктейли, самые разные, холодные, такие, чтобы ломило зубы, мороженое, тропические фрукты, обязательно кокосы… Номер в отеле, где будет балкон с видом на море. Кровать с шелковыми простынями — с синими. Купальники для меня — бикини, яркие и разноцветные и один черный. Стринги. Крем для загара, который можно втирать друг другу в плечи…       Вот бы правда так однажды съездить на море. С Люпином или без него — можно одной, в конце концов. Если захочется мужчину, то на курортах запросто завести роман, ни к чему не обязывающий.       — Как вам такой отпуск, Ремус?       — М-м-м, звучит неплохо, но, к сожалению, пришлось бы ориентироваться на полнолуние, и заниматься чем-то таким в воде… это негигиенично, не говоря уж о непристойности. Слишком холодные коктейли тоже не несут в себе ничего полезного ни для зубов, ни для горла, от тропических фруктов может развиться аллергия, и бикини… боюсь, я не фанат чересчур открытой одежды для женщин. Если это приличные женщины, — Люпин сделал акцент на слове «приличные».       Джон снова записал что-то.       — Хорошо. Теперь поговорим о сексе.       Лицо Ремуса перекосило, но он тяжко вздохнул с видом «надо, значит надо». Тонкс еле сдержала смешок. Сеанс должен был выйти интересным.       — В прошлый раз вы говорили, что все между вами происходит в миссионерской позиции? Но вам хотелось экспериментов?       — Нет, — сказал Люпин.       — Да, — сказала Тонкс.       — Каких бы вам хотелось экспериментов, Нимфадора?       — Хм, да любых, — задумалась она. — Есть много всего. Я бы хотела побыть сверху. Куннилингус, минет, римминг… Секс не только в постели, но, например, на кухне — на столе, в ванной или в душе, на пляже, у стенки в позе стоя, у зеркала, на стиральной машинке…       С каждым ее словом Ремус краснел все сильнее и сильнее. Тонкс почти видела, как она стремительно падает в его глазах — так же быстро, как летящий с трамплина лыжник.       — Но вам, Ремус, такого бы не хотелось? — спросил Джон.       — Нет, — твердо ответил он. — Я не приемлю извращений в постели. Господи, я даже не знаю, что такое «римминг»!       — Это разновидность орального секса, — с удовольствием объяснила Нимфадора. — То же самое, что куннилингус и минет, только, как тебе сказать… с другой стороны.       Где-то лыжник рухнул с трамплина вниз. Ремус с отвращением скривился. Тонкс еле сдержалась, чтобы не показать ему язык.       — У вас есть фетиши? Ремус?       — Фетиши? Я снова вас не понимаю, — продолжал кривиться он. Тонкс закатила глаза — он все прекрасно понимал, но делал вид пуританина.       — Что-то, что вас возбуждает, — объяснил психолог. — Например, кружевное белье. Чулки. Укусы. Вечерние платья. Что угодно.       — Меня возбуждает моя жена, — отрезал Люпин. — Мне не важно, что на ней надето.       — Понятно, — Джон это записал. — Нимфадора?       — Шрамы, — не задумываясь, ответила она. — Определенно шрамы. Строгие костюмы, рубашки, особенно если пара пуговиц расстегнута. Галстуки. Укусы, только если я кусаю. Мне кажется, я больше склонна к садизму, чем к мазохизму, если так подумать и копнуть совсем глубоко, поэтому — ошейники, наручники… можно чокеры, а не ошейники. Связывание…       Ремус не смотрел на нее.       — Понятно, — записал и это Джон. — Скажите, Нимфадора, Ремус — ваш первый мужчина?       — Нет, до него был другой. Только один, — ответила Тонкс. — В школе. Мы расстались после выпускного… точнее, на выпускном.       — С ним вы экспериментировали? Или тоже только миссионерская поза?       — Не только. Мы делали это стоя, в общественных местах, сами понимаете — школа, разные потайные уголки Хогвартса. Куннилингус тоже был, и минет — собственно, одновременно, в позе шестьдесят девять.       — Что вас заводило в нем?       — Строгие костюмы. Под мантией он всегда носил пиджаки, рубашки, галстук и так обязательный элемент формы студента Хогвартса. Его запах. Его руки. У него были длинные тонкие пальцы, как у пианиста. Хотя почему «как»? Он умел играть.       Джон кивнул, делая запись. Люпин продолжал смотреть в сторону. Его уши пылали.       — Ремус, а ваша первая женщина? У вас был кто-то до Нимфадоры?       — Была, — нехотя сказал он. — Она бросила меня, узнав, что я оборотень.       — С ней вы тоже делали это только в миссионерской позиции?       — Да, — выдавил Люпин. — Всего пару раз. Потом она узнала, кто я на самом деле.       — Хорошо, — Джон сделал запись. — А теперь перейдем к упражнениям. Повернитесь друг к другу лицом.       — Если вы хотите, чтобы мы делали что-то вроде… — трагически произнес Ремус.       — Бога ради, нет, конечно. Это всего лишь разговор, часть терапии. Я психолог, а не вуайерист-извращенец. Не бойтесь.       Люпин нехотя повернулся к Нимфадоре.       — Посмотрите друг другу в глаза, возьмитесь за руки и по очереди расскажите, что хорошего между вами было — что вы запомнили. Свидания, подарки, признания, разные мелочи — помните, где дьявол? Мелочи важны.       Их руки соединились, и взгляды — тоже. Тонкс на удивление легко были смотреть в глаза Ремуса после всего, что она сказала, но он с трудом поддерживал зрительный контакт, и держал ее ладони совсем не крепко.       — Нимфадора?       Что же у нее было хорошего? Какие хорошие воспоминания? Тонкс почувствовала себя вызывающей Патронуса.       — Мы сражались вместе, — сказала она. — Спиной к спине. Когда патрулировали Лондон в начале Второй магической и наткнулись на группу Пожирателей Смерти. Мы были хорошей командой, нам удалось всех их перебить, и Ремус проявил себя достаточно хорошо, разорвав одного Пожирателя Бомбардо.       Его снова перекосило — ханжество Люпина распространялось не только на секс.       — Ремус?       — М-м, наверное, когда мы праздновали Рождество в Ордене. Дора пыталась остаться со мной наедине.       Это было все, так что следующей снова начала Тонкс:       — Не помню точно, вроде, тогда мы еще не были женаты, но был закат, мы шли по улицам Лондона, я на что-то злилась, волосы покраснели, а Ремус вдруг сказал: «твои волосы цвета заходящего солнца». Не «заката», а «заходящего солнца». Мне сразу же расхотелось злиться.       Очередь перешла к Люпину.       — Ну… наверное, когда родился наш сын. Когда мы узнали, что он здоров, — сказал он. Это снова было все, но и Тонкс больше не могла вспомнить ничего, о чем бы рассказала развернуто, поэтому их воспоминания стали короткими обрывками.       — Вечера, когда мы сидели в обнимку, — сказала Дора.       — Прогулки в парке…       — Я собирала кленовые листья, а Ремус говорил, что они похожи на человеческие ладони…       — Попытки Доры готовить яблочные пироги…       — Наша свадьба, когда мы танцевали…       — Когда мы спали в обнимку…       Это было неплохое время. Ощущение влюбленности, душевный подъем, желание спасти, наивная вера в то, что спасет. Страх потерять и счастье обрести. Тедди, толкающийся в ее животе. Поцелуи по утрам. Они смотрели на закат и Тонкс говорила, что если бы была Маленьким Принцем — точнее, Принцессой — то предпочла бы смотреть только на рассветы, по сто раз на дню. Ремус надевал шапку ей на голову, если она забывала и снежинки путались в волосах…       Но развод весной был неминуем. Тонкс решила все окончательно, и не хотела ничего менять.       Поэтому она сказала:       — Секс.       Не то чтобы это не было приятным воспоминанием, но Ремус покраснел и отвел глаза, разорвав зрительный контакт.

***

      — Домашнее задание, — сказал Джон. — Напишите на бумажке в столбик все положительные и отрицательные качества вашего партнера. Как минимум пять.       Следующий сеанс назначили через неделю. Когда психолог ушел, Люпин вздохнул с облегчением.       — Я не думал, что ты хочешь такое, — укоризненно сказал он Доре. — Неужели ты правда делала эти вещи?       — Ремус, — Тонкс закатила глаза. — Открою тебе страшную тайну. Может, тебе никто об этом не говорил, но все, что делают в постели двое, если обоим это нравится, если это никому не мешает и не вредит ничьей жизни — все это нормально, прилично и абсолютно не стыдно.       Люпин поджал губы.       — Твой первый парень — он был слизеринцем, да? — почти осуждающе изрек он.       — Я рассказывала об этом, наверное, раз двести. Мог бы запомнить. Да, он был слизеринцем, — устало проворчала Дора. То, что ее парень учился на факультете Салазара, было одной из причин считать его — и Тонкс заодно — извращенными «темными личностями», как все слизеринцы. При этом Ремус благополучно забывал, что Слизерин закончила Андромеда Тонкс.       Или ее тоже считал «темной личностью». Особенно после инцидента с метлой.       — И тебе нравились его… рубашки? — продолжал кривиться Люпин. — Ты считаешь рубашки… — он не выговорил слово «сексуальными».       — У него были чертовски сексуальные рубашки, — сказала Дора. — И он умел делать языком невероятное.       Люпин зарделся.       — Слушай, Ремус, — спросила Тонкс. — А тебе никогда не приходило в голову, что твоя девушка бросила тебя не потому, что ты оборотень?       Она не стала слушать ответ, выйдя в прихожую и надевая пальто. Люпин вышел за ней, что-то обдумывая и колеблясь.       — Если хочешь… оставайся на ночь. Можем попробовать твои сексуальные фантазии, — выдавил он. — Если тебе этого не хватает, то я могу… попытаться.       — Ух ты, ты сказал такое нехорошее слово «сексуальные», — восхитилась Тонкс, надевая сапоги. — Но нет, Ремус, не в том дело. Мне, конечно, было с тобой не очень весело все время одинаково — с выключенным светом и под одеялом, но я не поэтому ухожу. И лучше никогда не предлагай женщине секс с таким лицом, — посоветовала она.       — Если ты думаешь, что я найду другую… — страдальчески вздохнул Люпин. — Ты ошибаешься. Я никогда не полюблю никого, кроме тебя.       Тонкс открыла дверь и обернулась к нему, повторив почти то же самое, что после прошлого сеанса:       — Будем честны — ты и меня не любишь.       Она аппарировала раньше, чем он возразил.

***

      Дома — на площади Гриммо — Тонкс вспомнила о подарке от Джона, вынув из сумки коробку. И для нее, и для Ремуса упаковка была одинаковой: типичные рождественские цвета — красный и зеленый с золотыми лентами, только и отличий, что этикетка с именем «Нимфадора».       Интересно, что там такого символичного?       Развязав ленту, Дора открыла коробку, и по спине у нее пробежал холодок: это была книга. Уильям Шекспир. «Гамлет, принц датский».       В книге лежала записка:

«Выжившей Офелии нужно жить. И быть счастливой.

У нее есть на то причины, не так ли?»

      Ремус рассказал, конечно. Связался с Джоном и выложил ему все, и про квакля, и про Офелию… а может, только про Офелию. Но выложил. И все же Тонкс не рассердилась; она перечитала записку еще раз и прижала книгу к груди.