та зима была

«я у дверей стою открой» Женя вваливается в его квартиру с пакетом из «Пятёрочки» наперевес, в полурасстёгнутой куртке, из-под которой торчит красный свитер с оленями — свитер Жене в обтяжку. Щёки у Егорова такие же красные — бежал со всех ног по морозу. Колени облеплены начавшим подтаивать снегом — поскользнулся. — А ты разве не должен был писать сегодня лабы? Кирилл и сам домой пришёл только недавно и ещё не успел ни согреться толком, ни переодеться во что-то домашнее вместо свитера — у него бордовый, немного растянутый, с горлом. Женя смотрит на него взглядом бога-ради-Кир-не-душни-ну-какие-лабы и отмахивается. Гордо вручив ему принесённый пакет, вешает куртку на крючок, стаскивает тяжёлые мокрые от снега ботинки и топает в сторону кухни, светя торчащими из-под джинс шерстяными носками — тоже с оленями. Кирилл думает, что надо бы наконец купить вторые тапки и выдавать Егорову каждый раз, когда он приходит, — полы-то холодные, — и идёт за ним на кухню. Женя там уже вовсю хозяйничает. — Мне ребята в общаге такой рецепт подогнали! Кто-то из дома привёз… Доставай кастрюлю. Если Женя произносит фразу «доставай кастрюлю» — жди беды. В прошлый раз они после его спагетти болоньезе — как в «Леди и Бродяге», Кир! — часа два отмывали кухню, потом, правда, стало поинтереснее, и обида Гордеева быстро сошла на нет. Кирилл с опаской заглядывает в пакет: там лежат мандарины, пара лимонов, подозрительные пакетики и красное сухое в картонных упаковках — чем богаты, как говорится, на что хватило скромной студенческой стипендии, выданной в честь Нового года в двойном объёме. Женя уверен, что эта стипендия станет для него последней, так что гулять так гулять. — Ты пересмотрел «Во все тяжкие»? — осторожно интересуется Кирилл, наблюдая за носящимся туда-сюда по его кухне Женей. — Кастрюлю, говорю, доставай, — фыркает Егоров. — Щас глинтвейн сварим. В этот раз всё путём будет, обещаю. Мне такой рецепт показали, так офигенно только у моей бабушки получалось, круче, чем на вот этих всех ярмарках! И не по триста рублей за стаканчик, прикинь. Кирилл вздыхает. Он, вообще-то, практически не пьёт, хотя и не пьянеет почти. Но с Женей спорить, кажется, бесполезно. Человек, который нёсся к нему через весь город, чтобы сварить глинтвейн вместо лаб по схемотехнике, вряд ли перед чем-нибудь остановится. Кирилл достаёт большую кастрюлю. — Такую? Женя оценивающе оглядывает посудину — можно подумать, у Кирилла есть другая — и, наконец удовлетворённо кивнув, с видом ни много ни мало шеф-повара мирового уровня, выливает в кастрюлю оба пакета вина и накрывает крышкой, ставя греться на медленный огонь. Кириллу поручается чистить мандарины, и пока Женя срезает цедру лимона, — цедра это вот это беленькое, Кир, — тут же зачем-то кидая её в кастрюлю, Гордеев с сосредоточенным видом снимает кожуру уже с третьего мандарина, откладывая очищенные фрукты на блюдце. Женины руки обвивают его талию, смыкаясь в замок где-то на животе, неожиданно. Егоров упирается лбом в разлёт лопаток и довольно жмурится, притираясь щекой к колючему свитеру. Под колючей шерстью только кажущийся таким же колючим и хмурым после долгого дня Кирилл медленно тает и расплывается, как топлёный ирис. Женя слегка ослабляет хватку и ловко забирает у Кирилла из рук очередной мандарин. Отламывает одну дольку, протягивает Киру. Гордеев аккуратно забирает её одними губами и ловит Женину руку. Руки у Жени слегка обветренные — опять ходит без перчаток — и пахнут лимоном. К ним хочется бережно прижаться коротким поцелуем, пересчитать каждую костяшку. Кирилл где-то слышал, что под Новый год желания должны исполняться. На календаре середина декабря — значит ли это, что ему полагается аванс? Кирилл бережно целует его пальцы. Женя, привстав на носочки, обдаёт ухо Гордеева тёплым дыханием. — Слышишь, вино гудит? — шепчет он. Кирилл прислушивается. Вино, нагревшись, в самом деле начинает издавать характерные звуки и вот-вот закипит. Гордеев медленно кивает, чувствуя, как приятные мурашки бегут вниз по шее. — Вот ты так же гундишь, — смеётся Женя и, звонко поцеловав его в щёку, выпутывается из объятий, забирая с собой мандариновые корки и подозрительные пакетики со специями, чтобы высыпать всё разом в кастрюлю и перемешать. Кухню наполняет дурманящий пряный аромат, оседает на запотевших окнах, на которых Женя потом нарисует пальцем снежинки, чтобы Кир остаток вечера ворчал, — а мыть кто будет? — на их свитерах, зависает в воздухе. Кирилл думает, что так пахнет уют и что это намного приятнее его горького «Нескафе», который он собирался заварить, прежде чем сесть за работу. Женя думает, что так пахнет лучшая за последние несколько лет зима и что это намного приятнее всякой там схемотехники. Оба улыбаются. — У меня под глинтвейн бокалов нет, — смущённо сообщает Кирилл, когда Женя радостно объявляет, что чудо-напиток-как-у-бабушки-круче-чем-на-всяких-там-ярмарках готов, и требует половник. — Там же такие, с ножкой нужны и с ручкой, и ещё ободок из сахара сделать и апельсин сбоку… ну, или лимон тоже можно. — Кир, не душни, давай, какие есть, — закатывает глаза Женя, перемешивая своё варево. — Да никаких нет… Я же не пью почти. Только фужеры под шампанское, но они лопнут, наверное. — Кружки есть? — вздыхает Женя. — Для чая. — Кружки есть. — Давай кружки. Глинтвейн — тот же чай, только из вина. Кирилл, поколебавшись, достаёт из сушилки пару кружек: одна из них — со снеговиком — появилась в его квартире примерно тогда же, когда в ней начал регулярно появляться Женя. Кир взял её по акции в «Перекрёстке» — а что, симпатичная… Женя разливает глинтвейн половником с видом не то бармена, не то тёти Маши из школьной столовой и придвигает горячую кружку к Гордееву. — Пробуй. — А если со мной через пару часов всё будет в порядке, ты тоже попробуешь? — усмехается он, грея руки об кружку. — Рубишь фишку, — кивает Егоров. — Пробуй давай. Дзынь. Женя легонько чокается с ним своей кружкой и выжидающе смотрит на Кирилла. Гордеев осторожно подносит горячую кружку к губам, делает небольшой глоток и ненадолго замирает, прислушиваясь к ощущениям. — Ну как? — нетерпеливо спрашивает Женя, всматриваясь в его лицо и пытаясь понять: нравится или нет? Шутки шутками, а вдруг и правда туфта какая-то получилась? Хотя не должна — Женя же всё точно по инструкции делал… Кирилл отставляет кружку на стол и медленно кивает, расплываясь в улыбке. Ничего вкуснее он в жизни не пробовал. В самом деле — офигенно. Лицо Жени радостно вспыхивает, и он, отставив свою кружку тоже, порывисто обнимает Кирилла за шею, впечатываясь губами в уголок его губ. Губы Кирилла теперь со вкусом красного сухого из «Пятёрочки» и корицы. — Это ты так радуешься, что не отравил меня? — тихо смеётся Гордеев, притягивая его ближе к себе за талию. — Иди ты. Женя легко толкает его рукой в грудь, льнёт ещё ближе, заставляя Кирилла упереться бёдрами в столешницу, и, слегка задрав голову, сминает его губы пряно-цитрусовым поцелуем. Женины пальцы бегают по его спине, щекоча даже сквозь свитер. По коже разбегаются приятные мурашки. Кирилл, вообще-то, практически не пьёт, хотя и не пьянеет почти. Но сейчас он, кажется, всё-таки пьян. И дело вовсе не в глотке глинтвейна.