И звёзды падают…

      Ночь выдаётся из тех редких, когда звёзды осыпаются с небес, точно спелая смородина с куста. Кайл слышал, что в августе такое случается, но сам ни разу не видал, тем более в своих родных краях. Его край — ойкумена: здесь только космодром, море, степи и пески, и ничего больше; метеоры хорошо видно из степных просторов или с морского побережья, а он всё детство безвылазно провёл в крошечном городке-космопорте, редко выбираясь за его пределы.       Ещё бо́льшая удача — увидеть такое, приехав всего на два дня за документами и немногочисленными вещами перед учебой в университете.       Но самое необычное в происходящем вовсе не это.       Самое необычное то, что все вещи и документы так и лежат дома — он их не забрал, он даже не заходил еще туда, — а Кайл вместо этого сидит на пляже с едва знакомым человеком и таращится, не отрываясь, на его губы.       И почему-то сам себя пугается.       Губы Дарена — чуть насмешливые, еле заметно изогнутые правым уголком в озорной улыбке, — говорят много, говорят такое, отчего внутри всё завязывается настоящими гордиевыми узлами.       Теми, что только рубить, но никак не развязывать; теми, которые развязать невозможно.       Судьба сталкивает их с Дареном у пошарпанного здания постамата, где Кайл застревает, четверть часа впустую сражаясь с заклинившим боксом, упрямо отказывающимся выдавать ему посылку. В посылке — учебники с большой земли, билет в будущую профессию, о которой Кайл не знает пока совершенно ничего: ближайший к ним крупный город представляет из себя точно такое же захолустье, выбирать специальность там не из чего, а бюджетных мест в университете всегда выделяется втрое меньше, чем требуется, и он поступает туда, куда удаётся поступить. Университет передает часть методических материалов в электронном виде, другую же часть, которая, видно, у них не оцифрована, решает выслать по почте, а бокс постамата как будто знает, что у судьбы для Кайла на сегодня запланирована роковая встреча, и не отдает посылку до тех пор, пока к соседнему боксу не подходит высокий незнакомец в коричневой лётной куртке.       Пока незнакомец этот не решается предложить бедолаге свою помощь.       Пока не распахивает в потрясении глаза, замечая на лице стушевавшегося и сникшего Кайла…       …И после этого все события грядущего дня начинают раскручиваться уже совершенно в ином направлении, а у маятника времени полностью срывает тормоза, в результате чего они и оказываются вдвоем ночью у самой кромки бушующего и ревущего моря.       Городишко, хоть и небольшой, но достаточно шумный, далеко от них. Вокруг уже никого, глухая темень, только и слышно, как неспешно наползает на берег волна и слизывает солёным языком песок, утаскивая обратно в морскую пучину.       Никто и никогда прежде не звал с собой Кайла на побережье: ни девушки, ни парни. Кайл хоть и славный, и миловидный, но у него от природы есть один изъян, из-за которого каждый, кто встречается с ним взглядом, тут же взгляд торопливо отводит, делая неуклюжий вид, будто бы всё в порядке, хотя он-то прекрасно знает, что не в порядке, и природный изъян не компенсируется ни волнистыми волосами цвета платины — цвета сгоревшей звезды, — отращенными до самых лопаток, ни хрупкой худобой, ни модными шмотками.       И вот сегодня кто-то впервые приглашает его на прогулку, и Кайлу не по себе: он чувствует себя неуместно, вместо него должен был быть кто-то другой, но…       …Но это именно он, и всё происходящее с ним кажется сюрреалистическим сном.       Нет, они не на жарком юге, не на каком-нибудь хвалёном курорте; море здесь холодное, в него лучше не совать даже ноги на пробу, не то что купаться. И ветер — пронизывающий, холодный, и кисти хочется убрать поглубже в рукава свитера, и вернуться бы назад, в относительное тепло задавленных домами улиц, но у них есть хоть и временное, а спасение.       Спасение перекочевывает из рук в руки; бутылка такая же ледяная, как и сентябрьский воздух, но виски в ней — обжигающий.       Кайл впервые пьёт виски.       Кайл впервые пьёт, морщась и кашляя после каждого глотка.       А губы напротив тем временем выговаривают что-то безумное:       — Я завтра отправляюсь к созвездию Секстант. Вряд ли скоро вернусь. Да и вряд ли вообще вернусь… И если ты… Если… У нас ведь с тобой первый и последний… единственный шанс.       — Ты пьян, — говорит Кайл, и рот его от страха за эти резкие слова сводит судорогой. — Проспись, тогда посмотрим, что скажешь.       — Тогда уже ничего не скажу, — смеётся Дарен, смеются его губы и лучистые карие глаза. — Просто свяжу и закину в трюм «Медузы», — шутит — или не шутит? — он.       «Медуза» стоит поодаль, совсем не похожая на свою морскую тёзку — большая космическая птица с серебристо-синими крыльями: на побережье поверхность ровная, удобная для посадки, и многие приземляются прямо здесь, чтобы избежать платы за стоянку и лишней бумажной возни на космодроме. Песок еще долго хранит память на своих страницах, исчерченных колёсами и подпаленных мазками раскалённой плазмы.       — Я едва тебя знаю, — упрямо возражает Кайл, заплетаясь языком, а самого трясёт и тянет, и тянет навстречу этому незнакомому бродяге.       — Да, я тебя тоже, — согласно отвечает тот, делая ещё один огненный глоток, — но вот это, — он задирает рукав, чтобы в сотый раз продемонстрировать неповторимую родинку-метку на предплечье ближе к локтю, — это заверяет меня в том, что всё будет хорошо. Всё будет…       Он замолкает, губы вдруг перестают смеяться, а бутылка с алкоголем незаметно переходит Кайлу в руки, и Кайл пугливо вздрагивает, вспоминая свой «изъян». Неуверенно тянется к лицу и ошалело щупает щеку — там у него точно такая же, один в один, некрасивая крупная родинка, из-за которой окружающие люди с самого рождения им брезгуют.       — Я всегда считал, что урод… И почему на лице то…       — Нет-нет, что ты! — восклицает Дарен, и удивленному Кайлу в его словах чудится испуг. — Правильно всё! Ведь как бы я иначе тебя узнал? А узнать нужно было быстро, узнать нужно было сразу. Потом было бы уже поздно…       От крепкого алкоголя с непривычки всё внутри горит; а может, и не только от него. Небо над ними — как распахнутая карта созвездий: некоторые из них уже отжили свое и теперь срываются с головокружительной высоты, сгорая прямо в падении, а иные только-только разгораются, зажигая в бескрайнем космосе новые галактики.       Море здесь сизое с горличными бурунами, песок — яркий, почти ржавый, трава сухая и её мало, всё больше суккуленты; небесный купол — низкий и чёрный: край — он край и есть, окраина жизни и обитаемого мира.       — Ты рассказывал, что поступил на учёбу, — голос Дарена звучит натянуто, и чувствуется, что эта тема его сильно тревожит, что этот вопрос — краеугольный, и от полученного ответа будет зависеть очень и очень многое.       — Поступил, — тоже заметно напрягаясь, отзывается Кайл, в беспомощности кусая губы.       — Это что-то… важное? — ощупью пробираясь по этой тропе, будто последний уцелевший индеец из племени Синих Рыб Туманной Орды, пробует допытаться его тайн Дарен. — Твоя учеба очень важна для тебя? На кого ты собираешься учиться?       Кайл раскрывает рот и запоздало понимает: название его будущей специальности — такое сложное, что не сразу удаётся вспомнить его целиком.       — Механизация… и автоматизация… андроидов и робототехники сферы бытового обслуживания, — с трудом собирает в цельную фразу он.       Дарен хитро улыбается, будто из этого ломаного ответа получает всё то, что вызнать хотел, и Кайл почему-то снова не может отлепиться взглядом от его губ.       — Слушай, — говорит тогда Дарен, склоняясь так близко, что Кайл ощущает запах крепкого виски от только что сделанного тем глотка. — Слушай, а она тебе правда очень важна, твоя учеба? Ты ведь даже выговорить ее не можешь.       Кайл поневоле обижается, вспыхивает, сердито поджимает искусанные губы, а Дарен делает еще глоток крепкого пойла — не иначе как для смелости — и быстро-быстро, чтобы не потерять вдохновения, не упустить из пальцев красную нить, начинает свою сумбурную и сбивчивую, но совершенно понятную собеседнику, речь:       — Слушай, мне уже двадцать девять. Вроде и не слишком много, но… но и не так чтобы мало. И все двадцать девять — впустую. А мир, он такой огромный, что страшно. И в сравнение с ним мои двадцать девять — ничтожная песчинка вот на этом пляже, если не меньше. Сколько бы у меня ни имелось еще лет в запасе, а все равно их бы не хватило, чтобы весь этот мир обойти. Я же поэтому и собрался улетать. Всё объездил здесь, а так и не смог найти. И только… Только сегодня, представляешь?.. Встретил тебя. Звездолёт уже заправлен. Разрешение на вылет получено. Даже допуск на межгалактический прыжок есть. Хочешь, покажу, если не веришь? — он лезет в нагрудный карман лётной куртки, а ветер треплет его каштановые с лёгкой рыжиной лохмы, и свет фонарика, который они затеплили вместо костра, озаряет чуточку смуглое, в редких веснушках, лицо. Кайл тут же принимается отнекиваться, но слишком поздно — креплёный виски делает своё дело: пальцы Дарена устраивают шальной кульбит, скомканные документы уносит налетевшим порывом стихии, и они вдвоём бросаются их ловить.       Кайлу везёт поймать как раз то самое разрешение на прыжок.       «Разрешение на межгалактическое перемещение выдано: Дарен Брадшо, двадцати девяти лет, место рождения — Одушевленная Провинция, Чёрная скала Лавалькорд…».       Дальше он прочесть не успевает, смущённо возвращая спасённые бумаги подоспевшему владельцу. Дарен виновато улыбается, но недолго, будто ничего такого и не произошло — будто это не он только что чуть не растерял все свои бесценные допуски-разрешения, отправив их в море на рыбный корм, — скручивает в один мятый комок и заталкивает обратно в карман, а Кайл тем временем смотрит на него и думает, что скала Лавалькорд — это ведь очень далеко отсюда, что они не могли никак с ним встретиться, не должны были встретиться, но…       Именно сегодня Кайл приехал домой за вещами.       Именно сегодня Дарен прибыл на космодром ойкумены, откуда стартуют все корабли, отправляющиеся в затяжные межгалактические прыжки.       Пока они гоняются за бумажками, успевают немного согреться, но как только останавливаются, нападки беснующегося ветра снова становятся ощутимо колючими, кусачими и злыми.       Дарен оборачивается, выискивая глазами брошенную бутылку вискаря.       — Вернемся, — коротко говорит он. — А то холодно тут, конечно… Но зато пусто. Пусто и хорошо. Идём? К чёрту цивилизацию, тошнит от неё. Столько на неё насмотрелся, пока искал… А искал я долго и всё впустую. И вот уже на пороге вылета я встречаю вдруг тебя… Значит ли это, что я не должен никуда лететь? Нет; иначе все эти приготовления были бы бессмысленны. Значит ли это, что мы должны улететь вместе? Да — я думаю так; можешь считать, что я так чувствую.       С этими словами он разворачивается и уже заносит ногу, чтобы сделать шаг…       — И тебя не смущает, что я парень? — кидает в спину сводящий его с ума вопрос Кайл.       Дарен оборачивается и коротко чеканит:       — Нет. Меня смутило бы, будь ты девушкой. Идём!       Кайл спешит за ним, утопает в песке, оступается и теряет равновесие, чуть не падая: от выпитого его с непривычки ведёт, небосвод кружится, россыпь звёзд сливается в неоновые росчерки, в косые штрихи, купол переворачивается, кренится и рушится прямо на них.       Дарен, конечно, успевает его подхватить и не дает упасть. Аккуратно ведёт, обвив рукой за талию, обратно к их фонарику-костру.       — Ты же выпил всего пару глотков, — замечает он.       — Я никогда прежде не пил, — нехотя и неловко признается Кайл.       Тогда Дарен останавливается напротив, приятной и тёплой тяжестью опустив обе руки Кайлу на плечи, замирает, заглядывая ему прямо в глаза таким магнетическим, гипнотизирующим, удавьим взглядом, что у того дыхание перехватывает в груди.       Мысли путаются: Кайл некстати вспоминает про своё уродливое пятно на щеке и тут же волевым усилием делает поправку — ведь теперь это больше не уродство, верно? — смотрит на гибкие губы Дарена и предчувствует что-то захватывающее, что-то вот-вот, с секунды на секунду…       — А целоваться? — медленно выговаривает Дарен. — Ты когда-нибудь целовался? Только честно.       — Нет, — снова отзывается Кайл, в этот раз — еле слышно. Расстояние между ними — не больше руки, не длиннее вдоха; их влечёт друг к другу, губы к губам.       Набравшись храбрости, Кайл задает встречный вопрос:       — А ты?       — Я? — вскидывает брови Дарен. — Не-а. Думал, что вот когда найду, тогда… Так что никаких особых умений в этом деле тебе не обещаю. Давай попробуем?       — Что?.. — бестолково мямлит Кайл, окончательно растерявшись и не поспевая за ним.       — Попробуем, — повторяет Дарен, обхватывая его пятерней за затылок и склоняясь еще ниже, так, что никаких сомнений уже не остаётся: вот прямо сейчас. — Попробуем поцеловаться.       На последнем слоге его губы накрывают губы Кайла, язык неумело проталкивается в рот, воздух сгорает, сверхновая рождается в ту же секунду, а звёзды…       Звезды продолжают падать.