Новая жизнь

у каждого человека своя история. у каждого есть причина, почему он именно такой, какой есть. они именно такие не потому, что им так хочется. что-то в прошлом повлияло на них, и порой это просто невозможно исправить.

POV. Author       Страх. Страх. Страх. Страх.       Бессмертное слово на букву «с». Ту самую, которую слышишь из пасти змеи. И Крис считает, что страх — змея. Склизкая, чешуйчатая, ужасающая. Опасная. Потому что одно неверное движение — и ты в его власти. Стиснут в темном желудке, пока желудочный сок переваривает твои мысли, питается твоей неопределенностью и нерешительностью, и в скором времени от тебя останется только скелет. Что-то серое и неживое, не имеющее своего «я», это даже не остаток личности — это её смерть.       И также, как у змеи процесс пищеварения может растянуться на недели. И есть лишь небольшой шанс, что тебя кто-то спасёт, и ещё меньший — что ты спасёшься сам. Без помощи, светлым дымом рассеивающейся на задворках сознания, без сострадания, отпускающего длинных, мерзких, кольчатых червей, опутывающих голое сердце, без чудовищного союза букв, без гудящей какофонии звуков в слове на «ж». Где каждый слог заведомо пропитан жгучей ненавистью. Отторжением. Неприятием.       Кристофер Шистад ненавидит жалость и чувствует что-то знакомое в этой ненависти. Что-то настолько важное, как слово, вертящиеся на языке после вечности раздумий, что-то настолько легкое, что собственная слепота режет по живому, что-то настолько родное, что не стыдно признать глупость и отдать сердце на растерзание.       В моральном кодексе Кристофера Шистада всего три слова, которые лучше не называть. Страх — «с», жалость — «ж» и… как ни банально, «л» — любовь. И, возможно, каждый скажет, что это клише. Наверное, так и будет. «БЭД БОЯМ ЛЮБОВЬ НЕ ПО НРАВУ»       Как же иначе? Оттого они и бэд бои с каменными сердцами, а, правильнее сказать, вообще без него. Всем срать с высокой колокольни, что на то могут быть свои причины. Все кажется выдуманным и несущественным, пока сам с таким не столкнешься. И в этот самый момент и думать забудешь о клише и предрассудках.       Станешь умнее и мудрее?       Вряд ли.       Что-то поймёшь?       Уж точно.       Прекрасное выражение: «Открыть ящик Пандоры». Но не в общепринятом смысле. У Криса свое толкование на этот счёт: толкнуть кого-то в свой личный ад. Где жар с запахом твоего личного парфюма. Где пар от котлов отдаёт дымом ментоловых сигарет. Где влага, обволакивающая тело, тягуча, как мёд, но предсказуемо убийственна, как яд.       Но нежелание погружения вызвано совсем не волнением за человека, а страхом («сука, опять») перед самим собой. Перед воспоминаниями, прошлым. Страх, превращающий ком в горле в нож на сердце. Лежащий ещё не остриём, но медленно вращающийся.       Наверное, именно поэтому изымаются сердца. Кто-то наивно думает, что самое сокровенное хранится там. А ненужная никому правда талдычит о том, что душу, неразрывно связанную с подсознанием, не вырвешь.       Продать?       Возможно.       Если бы на это хоть кто-то решился.       Оставить боль, забрать безразличие. Разве не этого все хотят? Не. Все. Так. Просто.       Крис не отъявленный глупец, если понимает смысл этого нежелания. Но является таковым, потому что распространяет его только на себя. Ему сложно понять, что человек может не хотеть рассказать о себе, не захотеть ответить на простой вопрос о любимом фильме или не захотеть показать любимое место. В его голове крутится пластинка, усыпляющая подсознание. Но кто бы знал, что именно там скрывается полюбившееся понимание?       Следовало бы кому-нибудь поведать ему об этом?       Да.       Должен ли кто-нибудь сделать это?       Абсолютное — нет.       Сладкое, как патока, остающаяся послевкусием на языке, нужное, как воздух, льющийся в горло, и, к сожалению, востребованное понимание, отражающееся в глазах напротив, — не подарок. Приз, один из смыслов жизни, секрет, всем известная тайна, покрытая чем-то липким, — все это, но не подарок.       Подобное притягивает подобное? У всего есть цена? В моде ли тавтологии?       Потому что понимание нужно заработать, заслужить, оценить и… понять.       Понять, что без него останешься эгоистичной мразью, кормящей своё эго.       Понять, что без него останешься наедине с самим собой. Со своим адом. Со своим ящиком Пандоры.       Понять, что, возможно, ценой твоего открытия будет ее ящик.       А можно ли иметь такие мысли, оставаясь эгоистичной мразью?       Абсолютное — да.

***

      Он видел все под чертовым микроскопом. Нежную кожу кончиков пальцев в тех местах, где она прикасалась его. Расстояние, разделяющее их лица, которое с каждой секундой становилось все меньше. Взгляд этих сумасшедших изумрудных глаз, затеявших свою игру. Смотрящих на долбанного Эриксона, как на вишенку на торте. Отвлекающих его внимание, пока эта стервозная, но невъебически умная голова создавала очередной план.       И он знал, что именно это она и делала. Знал по кончику языка, почти незаметно облизывающему уголок верхней губы. Знал по чуть прищуренным глазам и по приподнятой правой брови. И, услышь бы кто-нибудь сейчас его мысли, Крис решился бы на убийство, потому что он знал о мыслях Мун по ее замедленному морганию. Эта стерва становится похожей на кошку, знающую, что добыча у неё в кармане, когда готовится что-то сделать или сказать. Медлительная, уверенная, грациозная. Без сомнений.       И зная все это, будучи уверенным, Крис не смог бы допустить этого. Что бы там не задумала Мун, будет не Эриксон — Шистад. Не чертов Герман, а Кристофер. Он был и будет мудаком, но больше не с ней. Сука, нет! — Давай, Мун, покажи-ка на мне. — Выпуская гнев. — И впредь знай: Пенетратор Шистад всегда к твоим ногам, рукам, губам и ноготкам. — До охуения искренно.       Может ли время замедлиться ещё больше? Могут ли локоны этих мягких рыжих волос, немного завившихся от влажности воздуха, «лететь» ещё медленнее? Могут ли уголки губ опускаться так мучительно долго? Могут ли белоснежные зубы так больно впиваться в щеку изнутри? Могут ли брови более заметно сближаться друг к другу, разрезая переносицу мягкой морщиной? Может ли злость ещё немного побороться за власть, а не так быстро отдаться настолько желанному хозяйкой равнодушию в потемневших глазах? — Не знал ли ты, Шистад, что невоспитанно вмешиваться в чужой разговор? — в голосе лёд и пламя играют на выживание. В глазах — ярость вперемешку с тщательно скрываемой обидой. Крис признает, что видит только то, что хотел бы. Но почему тогда это не радость? — Позволь напомнить, Мун, что ты в своих речах упоминала лишь про подслушивание, ничего про дружеский разговор там точно не было.       Старый-добрый подход. Сделать вид, что ничего не произошло.       Сработает ли это с Мун?       Однозначно — нет.       Пустит ли пыль в глаза до пизды любопытному Эриксону?       О, да. — Возможно, Пенетраторам вроде тебя не знакомо это чувство, но тебе здесь не рады, Крис. — Пускать пыль в глаза умеет не только Шистад. — О, я понимаю, что прервал вашу наипрекраснейшую беседу, но ты так и не дослушала, зачем же я это сделал. — Пауза для того, чтобы лениво обвести глазами двор и остановиться на Мун, незаметно пройдясь взглядом по одежде, а вовсе не для того, чтобы убедиться, что расстояние между Эриксоном и рыжей дошло до нормы и постараться сдержать победную улыбку. — Сцена ждёт, — рукой указывая на школу. — Я вышла из кабинета директора меньше пятнадцати минут назад. Мистер Фойк ясно дал понять, что до репетиции как минимум час, как и всегда. — От этого предложения Эриксон, стоящий позади Эвы и облокотившийся на ее BMW, расплылся в улыбке. «УБЕРИ. ЕЕ. НАХРЕН. С. ЛИЦА. ЭРИКСОН» — А не сказал ли он тебе вот такое… Что, например, репетиция продлена на час? — Сказал, только это не значило, что…       Не смог остановиться: — Значило, Эва. Репетиция продлена на час и это значит, что начнётся она… — лениво вытащив телефон из кармана бомбера и посмотрев на экран, продолжил: — Через семь минут.       И Эва внезапно поняла смысл слов, которые директор в спешке крикнул ей прямо перед тем, как она закрыла за собой дверь. Первую пару секунд ей и вовсе казалось, что это булькнула вода в кулере или секретарь, мгновенно вскочивший из-за стола, так громко отодвинул стул. Только после того, как она встретилась глазами с почти испуганной миловидной женщиной, Эва осознала природу неожиданного звука, но открывать дверь и переспрашивать она не стала. «Было бы это что-нибудь важное, он сказал бы это ещё до того, как начинать на меня орать»       Сейчас же ее здравая часть, которую ещё не успело достигнуть облако негодования, хлопала воображаемой рукой по своему воображаемому лбу и предлагала оставить гордость хотя бы в следующие два часа. Признать ошибку и смириться. «Возможно ошибку мы признаем, но смиряться уж точно не будем»       Вспомнив о Германе, который — Слава богу! — не ввязывался в перепалку, Эва развернулась и обняла его, прошептав на ухо: — Простите мистер Эриксон, но, как я уже говорила, без одной восхитительной актрисы этой сцене не обойтись, а нашу встречу ещё возможно перенести, не так ли? — она немного отстранилась, вопросительно заглядывая ему в глаза, но тут же была обратно прижата, чтобы услышать ответ: — Жалею, что не действовал быстрее, мисс Мун. Двумя минутами раньше — и нас бы с вами уже здесь не было.       Эва щекой почувствовала его улыбку и наигранно разочарованно вздохнула, пока до неё не донеслось… — ШЕСТЬ!       Глаза закатились самостоятельно и Мун удивилась, что вместо того, чтобы ещё раз разозлиться, она усмехнулась. «Шистад такой Шистад»       Но ее настроение все равно значительно поменялось, и она начала подумывать о том, не высосал ли Герман все плохое из неё одним объятием?       В поддержку своей теории или следуя неожиданному порыву, Эва прошептала «Спасибо» и отстранилась, улыбнувшись последний раз, и, положив невероятные подарочные цветы в машину и забрав оттуда маленький кожаный рюкзак, удалилась по направлению к входу в здание школы. Она услышала голоса парней, но не разобрала слов, потому что не хотела. Ее силы были направлены на выработку терпения, которое ей уж точно понадобится ближайшие пару часов.

***

— … Ведь говорят глаза — отвечу им! Я дерзок, не со мною говорят. Прекраснейшие две звезды, по делу Желая с неба отлучиться, просят Ее глаза сиять, пока вернутся. Как! Если бы местами поменялись Ее глаза и звезды? Блеск лица Затмил бы звезды, как дневной свет лампу, И птицы б, ночь приняв за день, запели — Так ярко б в небесах глаза горели. Щекой склонилась на руку она. О, быть бы мне перчаткой, чтоб касаться Ее щеки! — Ромео. Почему Ромео ты? От имени и дома отрекись. А если не захочешь, поклянись В любви — и я не буду Капулетти. … Не ты, а имя лишь твое — мой враг. Ты сам собой, ты вовсе не Монтекки. Монтекки ли — рука, нога, лицо Иль что-нибудь еще, что человеку Принадлежит? Возьми другое имя. — Ловлю тебя на слове. Любимым назови — крещен я снова И никогда не буду уж Ромео… — Нет! Нет! Нет!       Стук каблуков разбавил тишину, царящую в зале, когда два главных голоса замолкали. — Текст вы двое уже выучили, похвально. Но перестаньте же вы смотреть друг на друга как хищник на раненую антилопу, в самом деле! Части с другими персонажами вы также отработали прекрасно, поэтому до предгенеральной и генеральной репетиции нет нужды снова собирать вас всех вместе, но вы двое — обязательный элемент на каждых последующих репетициях. Я не знаю, что между вами случилось, ребята, но это срочно нужно исправлять. На сегодня, Слава богу, все. Удачного вечера мне и вам.       Легкое чувство дежавю витало в воздухе, когда за мисс Гансон закрылась дверь, а Эва и Крис остались сидеть в креслах, обтянутых красной бархатной тканью. Правда, долго это не продлилось, потому что оба быстро встали со своих мест, собирая свои вещи.       Мун как можно быстрее хотелось уйти из этого зала. Черт бы побрал Фойка, который именно сегодня решил сделать репетицию со всем составом новоявленных актеров и речи о прогоне пары сцен в каком-нибудь классе естественно быть не могло. Предложение о таком же большом спортзале было мгновенно отметено мисс Гансон по причине несоответствия духа холодного, вызывающего спортивного зала с романтикой актового. Эва могла бы поклясться, что чертова Терри, ранее, вроде как, не имеющая ничего общего со всякого рода интригами, сразу поняла, почему Мун предлагает другие варианты, и конечно же заметила, как рыжая озирается на неосвещенную в связи с ненадобностью часть зала первые пол часа репетиции, но все равно настояла на своём.       И ее правда почти трясло из-за того, что образ Кристиана никак не хотел убираться из головы. Его, сидящего в полутемноте, со своими невероятными глазами, в которых, несмотря на имидж, плескалась радость и вина. Его голос, просящий о разговоре. Скулы, скрывающие желваки волнения. Шея, наверняка отвыкшая от такого осторожного, мягкого тона.       Каждую секунду репетиции она вспоминала о нем, и Шистад это видел. Понимал и бездействовал. А руки ломило от желания обнять, как и губы — от желания поцеловать. Теперь он полностью признавался себе. Признавался в дрожащих от нервов ладонях. В ледяной от волнения коже. И влажной от капель пота футболке. Он честно признавался, что не хотел этого, но не мог отрицать то, что не собирается это останавливать. — Стой, — просьба. Которой последовали. — Мун, мне жаль.       И эти слова тоже были услышаны — Эва развернулась к нему лицом. — Это все, Шистад? Неужели ты правда думаешь, что твоё «мне жаль» поставит все на свои места? Ты действительно думаешь, что нечастые, видимо, извинения, произнесённые тобой, произведут на меня шок, и я все забуду? Неужели ты правда так думаешь? — Нет! Блять, Мун, ты слышишь только себя. И да, я знаю, что не в той ситуации, чтобы что-то говорить, но не я один виноват. Толстовка, Мун, серьёзно? Не хотела ли ты хоть на секунду задуматься, почему я ее надел? Что у меня не было времени и возможности переодеть? На крайний случай, что это может быть простым символом Пенетраторов, нет? — И была ли она простым символов Пенетраторов?       Ее голос оставался уверенным, но в голове кружился водоворот мыслей. Она не задумывалась об этом. Честно будет сказать, что с того момента Шистад действительно постоянно был в ее голове, только не в виде подонка-Пенетратора. Она думала о том, сколько они уже не разговаривали, но никогда — о причинах той ссоры. — Возможно. Надел я ее не поэтому, да, но для меня она всегда несла именно такой смысл. Знаешь ли, не все Пенетраторы раздаривают толстовки каждой девушке, с которыми они переспали. Этим занимался Вильям, старый Вильям, и идиоты, которые старались его копировать. Ты новенькая, но скажи: видела ли ты хоть одну девушку в такой толстовке? «Не видела» — Возможно. — Не «возможно», Мун. И ты это знаешь. Потому что у меня только одна толстовка Пенетраторов, и с конца прошлого года до этого понедельника она лежала в моем шкафчике. «Скажи это» — Что это меняет? «Признай» — Моих слов не меняет, да. И за них я извиняюсь. Я в-с-п-ы-л-и-л, тебе не знакомо? «Признай же, Эва» — Хорошо. «Да» — Тогда теперь я могу исполнить ваше желание? — Какое это? — То самое, которое заставляет меня поделиться с вами местоположением сказки под названием Baker Hansen.