Цвета

Кирея вообще мало что в этом мире увлекало. По-настоящему, со страстью. До пламени в глазах, трясучке в коленных суставах и, в конце-то концов, простой и человеческой улыбки человека, нашедшего свою ладью в бескрайнем океане. Токиоми давно это заметил. Кирей служил Церкви, Кирей ездил в командировки по всей Европе и даже не плюнул на дальний перелёт в Японию. Кирей, в общем-то, был молодцом. Но был пустым молодцом, пустым, как осушенный графин. Всякий раз, когда Токиоми навещал старинный костёл на задворках Фуюки, золотые перстни на его пальцах играли, переливались и дурачились на простуженных лучах. Но Кирей, равнодушный к богатствам и металлам, молчал. Токиоме — глава известнейшей магической семьи. Славного рода Тосака. И не скандировал эту чудную фамилию дурак. Но Кирей не скандировал. Хотя и дураком не был. В конечном счёте, Токиоми просто красив. Ухожен и обаятелен. Но и Кирей, подобно Фемиде, держал взор под лиловым, скреплённым узлом, платком. Токиоме Тосака — его учитель. Наставник и едва ли не главная персона, важнейшая после его дочери, оставшейся на Севере Европы. Персона, что приложила немалую руку к тому, чтобы Кирей оказался здесь. Но и сейчас стеклянные, лишённые жизни и света очи мигали бездной. В чашке с кофейной гущей. И Токиоми закрывает эту тему с лёгкостью, с какой закрывают книгу. Не тщеславный по своей природе, а выбрал обожанию дело. Великое. Свою победу в Войне за Грааль, которую Церковь так любезно согласилась выманить для него. Выхватить, выкрасть. Токиоми устраивало всё. И даже серый, коротко стриженный силуэт, будто собранный из извёстки, камня и капельки духов с ароматом ладана. Кирей. Его личный голем и ученик. Что и слугу призвал, лишь бы облегчить его тягость восхождения к триумфу. Милый мальчик. С какой-то стороны и в правильной композиции теней, а хорошенький, пусть и бесчувственный лакей. Пусть и вставит ему нож в спину. Промеж лопаток. Глубоко, не щадя, разрывая плоть по линии пунктира, позвоночника. И благородной кровью плеская, заливая: витражи и глазки изображённых на них агнцев, скромный пол, кафедру, скамейки. Себя и рясу. И те самые короткие волосики, приправленные ладаном, но теперь и стойким запахом смерти. Токиоми опал наземь. Корчась, не понимания, но понимания тут и не нужно; понимание — оно сплетено в бездонной радужке, переплетено и связано примитивным макраме, всё-таки отражающим детский, неподкупный интерес. К гибели. Насилию и жестокости. Воздушному, как взмах крыла. Хоть и с книгой не сравнится. Но этого и не надо. Тут, собственно говоря, слова излишни. Коли чувства не завелись в сердцевине, не закопошится и преданность, рвение, лояльность длиною в века. А у Кирея чувств нет. Никогда и не было. Ни к чему и к Токиоми, очередному (очередному?) магу-индюку, тем более. Все они — мастера — одинаковы. И послушный шпиц, мальчик-попугайчик Кирей, сошёл с поводка. Тосаки и Церкви. Приближаясь к истекающему кровью телу, шагами, что отдавались громче набата в груди, Кирей замер у его подбородка. Всегда лощёного, но что осталось от этой красоты? И прекрасные голубые глаза, доселе бившие агонию, медленно, крупица за крупицей гасли. Токиоми умирал. Он, что был добр к нему, добрее, намного добрее, чем люди из Церкви. Он, что разделил с ним тот бокал вина во дворце в Македонии. И сделал для него больше, чем родная мать. И это Кирей стал причиной его гибели. Забавно. Даже пальцы в тот миг, фаланги гнулись как-то особенно натужно, словно ватные. И дыхание приобрело холодноватую, жутковатую частоту. Необычайную. Интересную и, о, милостивый Бог, кажется, кажется... это не праздный интерес, нет. Это что-то... иное. Другое и Токиоми тому виной. Это почти то же самое, те же всполохи в углевой барже эмоций, как и те, что он ощутил, лицезряя кончину своей жены. Почти... Переступил через тело. Не пташкой через ветку, но слегка пьяным через бордюр. Кирей устремился ко входной двери, давя на деревянные своды, открывая и запуская жемчужное мерцание вовнутрь. И замирая на пороге на секунду. Как о чём-то забыв. После всего, обернулся и бросил через плечо, во флегматичной надежде, что Токиоми ещё в достаточном сознании, чтобы расслышать и вникнуть в смысл сказанного: — Не беспокойтесь, Тосака-сама. Бог справедлив, и от его имени я обещаю, что позабочусь о маленькой Рин. Войдя в странный вкус, усмехаясь так тихо, что впору спутать это с чиханием или кашлем, Кирей добавил: — В ваше отсутствие. И захлопнул дверь.