Сердце вечной зимы

Он поднял тонкие, прекрасные руки и откинул узорчатый капюшон. Роскошное серебро по-девичьи длинной косы пролилось по плечам. — Здравствуй, морозный демон, — мягко улыбнулась тонкая, как ивовый росток, странница, и ее раскосые глаза блеснули цветом сосновой смолы. — Как поживаешь, о Прекраснейший из Темнейших? Названный сделал несколько быстрых шагов и встал вплотную к тяжелым дверям, с которых уже много веков не спадали засовы. Ледяные и светлые, как стеклянное небо зимы, глаза бессмертного чародея сощурились. Он медленно, недоверчиво улыбнулся самым краешком губ и вновь опустил голову. — Хорошо живу, — глухо откликнулся он. — Так хорошо, как зверь в клетке, как птица в силках, как рыба во льдах... Ты смеешься надо мной, дева? Странница и действительно улыбалась, но не зло или насмешливо, а скорее уж — тихо и ласково. В ее светлом, не лишенном привлекательности, хотя и совсем юном лице блуждал луч неясного, невозможного света. Он будто бы тек и курился, проникая меж прутьев оконца в заговоренную башню. Бессмертный чародей в удивлении вскинул точеные брови, и резко протянув красивую руку, поймал этот луч. К его вящему удивлению этот свет не погас, не растворился в его убийственной тьме, а напротив, засиял живее и ярче, сливаясь с мощью морозного демона. — Кто ты?.. — спросил он, отступая на шаг от двери и не сводя удивленного взгляда с тонкого существа в простых женских одеждах. — Я Странница, маг, — ласково ответила дева, устало опираясь на посох. — Светлая жрица Великой матери, блюдящая ее закон. И если ты пустишь меня под сень своей башни, я тебе помогу. — Что мне от этого будет? — нахмурился демон, однако, уже не без определенного интереса поглядывал на тонкую деву сквозь прутья решетчатого оконца. Дева-странница неожиданно звонко расхохоталась. — Больно ты прыток, — проговорила она. — Ну да ладно. В твоем сердце злое сомнение: может ли — мнишь — узник впустить кого-то к себе, если не имеет ключа? А я отвечу: для меня не помеха — закрытые двери и запертые замки. Но впустишь ли ты меня в свою душу, вот в чем вопрос. Что тебе с этого? Ты станешь свободен. У морозного демона перехватило дыхание. Неужели? Долгие годы был заточен он своим Светлым Братом, властителем Белобогом, в ледяной крепости-башне в Черных Горах, на самой вершине. Долгие тысячелетия провел он в скорби абсолютного одиночества, охраняемый лишь диким ветром и окруженный порождениями собственного колдовства, бездушными детьми ночи и стужи. И вот теперь... Нет, этого попросту не могло быть! Он страстно желал, но не мог мгновенно поверить, что смертная женщина, не похожая на кудесницу и не пахнущая проклятой тьмой, может разрушить чары его всемогущего брата и преломить засов студеной темницы. Скорее, странница была глупа и безумна. Темный кудесник хотел уже гнать наглую странницу прочь, но замер, так и не успев выдохнуть слова боли и гнева. По снегам на вершинах Черной Горы никогда не ступала нога человека. То была воля Светлого брата и древняя суть этой земли. И юная странница, быть может, была кем угодно, но не смертной, коей так ловко прикинулась. Морозный демон дрогнул впервые за долгое время, ощутив режущий трепет в глуби своей жестокой души. — Прости, дева, — вздохнул он, вновь приближаясь к двери вплотную. — Я стар как мир, но мне тяжело верить. И не удержавшись, он вновь взглянул сквозь толстые прутья. Вечные снега серебрились вокруг его башни. Пушистые хлопья снега срывались с высоких небес и оседали на складках теплой накидки цвета сирени и ливня. По краю накидки вилась чудная вязь, расшитая серебряной нитью, а тугие, пронзительно-белые косы были увиты нитями жемчуга, такого же светлого, как и нежные хлопья снега. Странница по-прежнему опиралась на витой посох и улыбалась, глядя несколько мимо, поверх дверей, засовов и прутьев. Ее лицо было странным, но морозный демон никак не мог уловить эту особенность. Неясная непохожесть на лица детей земли текла в тонкой деве, окутывая образ странности поволокой тумана. Но, может статься, что морозному демону это только казалось. — Раз так, — тяжело произнес он, все обдумав. — Входи, дева. Я тебя приглашаю. Жаль, не могу отворить двери сам. Не сочти за грубость и неуважение. Странница опустила голову и засмеялась. Звук ее голоса сладко и влажно растекся по поверхности мира, зазвенел в морозной тишине горных просторов. — Ты прожил в заточении столь долго, что поколения людей позабыли твой лик, а имя обратили в легенду, — проговорила она медленно и лукаво, по-прежнему не поднимая взгляда на застывшего в недоумении демона. — Ты и сам с трудом можешь вспомнить, как нарекла тебя Великая Матерь в час Первой Зари, и что значило твое имя. После твой брат объявил тебя демоном, и ты уверовал в это. Люди, вторя своему бессмертному королю, назвали тебя хозяином холода и смерти, порождением тьмы и коварства, не достойного прощения и любви. И ты обозлился, хотя в этом твоей вины нет. Кто бы не обозлился после того, как весь мир обернулся против него, а старший брат запер в темницу, сотворенную из отчуждения и отчаяния вечной зимы?.. Да, ты влачишь свое тоскливое существование уже очень давно, и при этом все так же заносчив и несдержан, подобно ребенку. Странница вздохнула, будто бы действительно сокрушаясь несвойственной ей печалью, а после подошла к самым дверям и коснулась рукой покрытых инеем прутьев крошечного оконца. Морозный демон завороженно проследил ее жест. — Протяни руку, — мягко велела ему дева и вдруг улыбнулась. Он подчинился, касаясь прутьев окна и сам того не осознавая. Медленно и неловко его пальцы коснулись тонкой руки странницы, которая не дрогнула ни единым движением. — Ты сотворена из живой плоти, — тихо и удивленно нарушил молчание морозный демон. — в тебе течет горячая кровь. Странница засмеялась. — Это смущает тебя? — мягко спросила она. Морозный демон кивнул, не имея сил отвести от нее взгляда. — Никому из живых не под силу войти в эти владения, — сказал он еще тише, чем раньше. — Но ты здесь. И я не имею силы уразуметь этого. Странница понимающе улыбнулась его словам. — Мир тем и прекрасен, что не всегда его природу возможно постичь, — ласкающим слух шелестом зазвучал ее голос. — люди знают об этом, а ты, бессмертный, не помнишь. Иногда достаточно веры, ибо она говорит не с разумом, но с душой. А душе ведомо многое. Прислушайся, нареченный Темнейшим. Что говорит твое сердце? Лицо морозного демона искривилось в гримасе раздумья. — Мое сердце хочет верить тебе, — вдруг произнес он. — и я не имею понятия, почему оно так решило. Лицо странницы, до этого спокойное и печальное, озарилось светлой улыбкой, похожей на радость. — Мне отрадно слышать твои слова, — проговорила она. — Ведь это значит лишь то, что тысячелетие муки не уничтожили твоей древней природы. Посторонись. Я войду. Странница невесомо повела кистью руки, касаясь древних засовов, и с оглушающим грохотом они упали к ее ногам, расколовшись. Дверь медленно распахнулась, впуская в чертоги зимнюю вьюгу и тишину. Морозный демон остался стоять недвижим, не имя силы осознать произошедшего. Во все глаза он глядел на тонкую деву, облаченную в дорожное платье, юную и босоногую, похожую в мягких чертах своих на ребенка. Тяжёлые снежные хлопья оседали на ее волосах и ресницах. — Подождем, — мягко сказала странница, задумчиво улыбаясь. — Мы ведь никуда не спешим. На нашей стороне сам Мир и все его время. А со мной пришел друг. Ему тяжело даётся ход по твоим студеным владениям. Будем снисходительны и дождемся его на пороге. За спиной девы крутыми вершинами поднимались неприступные горы, граненые и ослепительные, как древний алмаз. Небесная лазурь была высока и нежна, не оттенения мороком облаков и туманов. Морозный демон, онемевший от изумления и восторга, глядел на мир, впервые за несчетное количество лет не перерезанный прутьями заговоренной темницы. В его сознании не было ни одной мысли, а потому он просто стоял, созерцая вечное небо и предаваясь неясному ожиданию. Время текло незаметно и долго, свиваясь узорами ветра на недвижимых снегах. Наконец, на сломе тропы показался расплывчатый силуэт, схожий во всем с человеческим. Неясный путник шел медленно и с усилием, утопая в снегу, не в пример тому, как ходила по снегу тонкая странница — будто и вовсе не касаясь ногами земли. Морозный демон, который, как кажется, утратил в себе умение удивляться, лишь мимоходом подметил, что снег вокруг на многие расстояния не был утоптан. Он лежал девственно-чисто и ровно, единым покровом, древним, как сами горы, высящиеся вокруг. Меж тем, путник приблизился. Он был немолод, хотя его лицо и манера не имело явных следов прожитых лет. Он был высок и широк в плечах, его длинные руки, казалось, были страшно сильны, а пальцы венчались длинными когтями угольно-черного цвета. Его лицо, худое и серое, с выдающимся профилем горделивого властелина-мыслителя, было ровно, но казалось измученным и раздраженным. Его причудливый наряд венчали роскошные уборы листвы, перевитые с множеством трав и цветов, имён которых морозный демон не мог подобрать. Снег приминал их роскошь и многообразие, заставляя поникнуть и сжаться, будто бы онемев от мороза. Путник дошел до самых ступеней, и теперь был хорошо различим. Над его головой, подобно венцу, изгибался причудливый полумесяц, по природе и виду своим схожий с рогами. Странница обернулась к новоприбывшему и проследила долгим, заинтересованным взглядом за его судорожным восхождением. Стоило признать, среди гор и вечных снегов он выглядел и смешно, и нелепо. — Неужто это... — начал было морозный демон, чье сознание вдруг пронзила мучительная догадка, но мысли своей он таким не кончил. Странница летящим шагом сбежала к изможденному путнику, и схватив его за руку, потянула вверх за собой. Странное дело, но могло показаться, что после этого тому сделалось не в пример легче идти. Скоро они оба вошли под своды чертога, до сего момента бывшего заговоренной темницей. — В какую глушь ты завела меня, светлая госпожа? — укоризненно проговорил путник скрипящим и шуршащим голосом, отплевываясь от снега. — Здесь дюже холодно и тоскливо, не жить, помирать хочется. Кому из живых вздумается ходить подобной дорогой? — Ну-ну, будет тебе, — шутливо и примирительно покачала головой странница, покуда руки ее блуждали по живому убору на голове, плечах и одеждах ее, как кажется, спутника. — не ворчи, Хозяин Лесов. Ты сам пошел за мной без принуждения и уговоров, а потому, не тебе пенять на судьбу. Морозный демон в это время не без тихого трепета взирал, как сходит снег, и стремительно вздрагивая, распускаются живые цветы в тех местах, где пальцы странницы коснулись пышного разнотравья. Хозяин Лесов молчал, склонив голову на грудь, и весь его суровый облик лучился покорностью и смирением. — А кто бы не пошел за тобой, светлая госпожа? — произнес он с нескрываемым благоговением в надтреснутом голосе. — И недалёким душам смертных людей свойственны восхищение и любовь, внушаемые тобой. Мы же, бессмертные и разумные дети великого Мира, не смеем быть к тебе непочтительными, ибо это противно самой нашей природе и... Странница ловко зажала ему рот, не давая закончить. — Ну будет, будет! — шаловливо рассмеялась она. — Разошелся на радость ветрам! Не говори по пустому и не смущай душу того, кто веками пребывал в холоде и тоске. Хозяин Лесов прикрыл глаза и покорно кивнул, приложив к груди когтистые руки. Взгляд его, на мгновение задержавшись на живом лице девы, скользнул к морозному демону, изучая. Казалось, ему было неудивительно, однако же интересно лицезреть перед собой высокого и прекрасного юношу, истощенного болезнью долгого прозябания в пустоте вьюжного морока. Странница, проследив его взгляд, юркой птичкой метнулась к морозному демону, и вдруг схватив того ладонями за лицо, быстро расцеловала в обе щеки, как то обычно делают малолетние сестры, не отягощенные приличием возраста. Морозный демон потрясённо молчал, и от того только, быть может, сносил ее веселую ласку, беспомощно взирая на Хозяина Лесов. Последний же, как назло, тоже смеялся, наблюдая эту картину. — Бедное дитя, — покачал головой он, явно обращаясь к морозному демону. — о тебе поют человеческие народы, остерегаясь и ненавидя, ты прослыл коварнейшим и жесточайшим среди порождений вечного Мрака. А ты беспомощен и испуган, как потерявшийся в лесных чащах волчонок. За годы плена ты одичал и опустился столь сильно, что не зришь своей истинной силы и страшишься женского поцелуя, в котором не способен узреть ничего, кроме восторженной шалости маленькой девочки. Мне жаль тебя, демон. Странница летящим движением оборотилась в сторону говорившего прежде, чем бессмертный колдун сам успел осознать сказанное и рассердиться. — Я запрещаю тебе величать его демоном! — как будто бы весело и капризно проговорила она, но звук ее голоса зазвенел неожиданной сталью и строгостью. — Он был рождён для величия и пурпура из плоти времен, равный во всем своему старшему брату. В нем нет ничего дьявольского и непотребного, в нем нет низкой природы тления, противной божественному творению. Он создан из Любви и Печали, ибо они есть одно целое из двух равных частей, то нерушимое, на чем стоит Мир и чем дышит своенравная Вечность. Хозяин Лесов покаянно склонился, поджав тонкие губы. — Прости мне эти необдуманные слова, — сказал он смущённо. — и не держи зла. Как мне надлежит обращаться к любимейшему из сынов Великой Матери? Странница задумчиво повела ладонью, погладив оторопевшего вконец морозного демона по щеке. — Не правда ли он хорош? — спросила она с нежностью. — Он всегда был пригож лицом. Белобог был горяч и несдержан, а он — хитёр и разумен. Некогда мнилось, что одному властвовать днём и жизнью, а второму — ночью и смертью, ибо Свет и Мрак не есть Зло и Добро, а два брата, любящие этот мир и вечный закон. Но века прошли, и меньшой, сгноённый и брошенный, оказался достойнее и милее того, что носит венец... Люди зовут его Карачуном, ибо видят в нем страшную смерть, пришедшую за душой в морозную ночь, смерть, отнявшую кров, пищу, тепло и самую жизнь. Но мы будем звать его так, как наречен он был с первого часа Творения. Тут странница помолчала, задумчиво и с интересом глядя в синие глаза давнишнего узника, который, сам того не осознавая, прижимался к ее тонкой руке. — Послушай меня, названный демоном и сосланный в морозную бездну,— вдруг заговорила она иным, безмерно ласковым и чарующим голосом. — В час Первой Зари вас народилось двое, непохожих друг на друга и чудесных до дивного. Медновласый, шумный и воинственный Белобог был первым. Вторым же шел ты, прекрасный, как снег, и лукавый, как вьюга, рассудительный и проницательный, чьи волосы были чище звонкого серебра, а глаза синее небесной лазури... И имя было тебе — Чернобог. Ты позабыл это. Не беда, я возвращаю тебе утерянное. Неси свое имя с гордостью и сознанием, ибо в скорости, в придачу к нему, ты получишь ещё и венец, а это не столько награда, сколько великое бремя. Бессмертный кудесник вздрогнул, будто бы слово девы пронзило его душу, расколов на две половины и вскрыв рану нестерпимого и больного. Давно позабытое имя налилось на языке горечью и восторгом, вспенилось во всем его существе, пробудив невесть откуда явившиеся силу и стать. Чернобог взял руки странницы в свои и трепетно поцеловал, будто бы приложившись к священному алтарю. — Благодарю тебя, дева, — сказал он хриплым, как у только что пробужденного голосом. — Я слышу. Я понимаю. Я помню себя и свою природу. И больше я этого не забуду. Теперь, уж воистину, я верю твоим словам. Ибо только что, мнится, я стал свободен. Ты преломила засовы на моей темнице и расколола замок на моей душе. Не разумею, откуда ты знаешь об этом. И спрашивать не стану, ясно как день — не ответишь. Но скажи, как мне расплатиться с тобой за оказанную услугу? Странница улыбнулась, покачав головой. — Мое имя Агата, — просто сказала она. — будь послушен, и коль дашь обещание, не отступай от своих слов. Большего мне не надо. Ступай в чертог, а с тобой пойдет Хозяин Лесов. Он будет тебе другом, пока ты не займешь свое законное место. Он поможет тебе, уж будь в этом уверен. Не забывай моего голоса, Чернобог. Быть может, ты однажды признаешь его в чем-то другом. Ты и сейчас мнишь его странно знакомым. Но для каждой тайны свое время на разрешение. Чернобог схватил ее за руку. — Неужто теперь ты уходишь? — спросил он испуганно, и сам не смог объяснить детскую природу своего порыва. Агата пожала плечами. — Ветры шепчут мне о далёком, — туманно проговорила она. — а я думаю о близком и малом. Мне стоит уйти, чтобы вернуться. Я не могу всегда быть с тобой. Я везде и нигде, и это временами так утомительно. Но иначе никак. Сам понимаешь. Чернобог разжал пальцы, и странница пошла прочь, все так же легко и изящно, едва касаясь земли босыми ногами. А снег между тем все падал и падал. Хозяин Лесов приблизился к нему со спины и опустил на плечо тяжелую руку. — Идём со мной, благословенное дитя, — проскрипел он, вздыхая. — От любви к светлой госпоже нет спасения и лекарства, но это и не к чему. Тебе же дорога иная. В конце концов, судьба к тебе милостива. Чернобог против воли скривился. — Я чудом не лишился себя и был обречён на вечную муку собственным братом, — изрёк он с едкой усмешкой. — Не пойму, где ж тут благосклонность судьбы? Хозяин Лесов поглядел на него, как на неразумного. — Агата пришла к тебе сквозь снег и мороз, чтобы ты стал свободен, — ответствовал он сурово и наставительно. — Что это, если не величайшая милость, какой не был удостоен никто больше на памяти Мира? Чернобог виновато пожал плечами и на некоторое время задумался. — Может, хоть ты сможешь мне объяснить, — нарушил он затянувшееся молчание. — кто она, эта смертная странница, над которой не властны самые страшные чары? Неужто жрицы Великой Матери, прославленные верой и чистотой, настолько могущественны? Хозяин Лесов покачал головой и повёл Чернобога вослед за собой под своды чертога. Заговорил он нескоро, и то, коротко и с неохотой. — Неразумный мальчишка, — сказал он с явной досадой. — Смотрел в самую суть, но ничего не увидел. Агата и есть Великая Матерь, сотворившая мир и людей, небо и звёзды, сушу и океаны. Временами она обращается в смертную деву и блуждает меж нами, приглядывая исподволь за делами своих недалёких детей. Ее глазами может взглянуть на мир кто угодно из ныне живущих, а ее речи могут быть вложены в уста последнего нищего, слабого телом и разумом. Не в облике суть. Агата или то, что мы привыкли так называть, есть наше великое и милостивое божество, наша Матерь и Жизнь, наш Свет и Душа. А ты, непонятливый, ее любимейших из сынов, благословенный на вечное воцарение.