Пока окурки в банке ещё тлеют

Хайтам всем сердцем, всей своей жутко интеллектуальной душой терпеть не может ездить на дачу к своей тёте Любе, которую так зовут просто потому, что настоящее имя выговорить не могут. Лучшая подруга бабули, шумная и гиперактивная старушка, которую не заткнёт даже бутылка дорогостоящего коньяка по скидке из Красно-Белого. Без ума от своего названного внучка, что шарахается от неё, как от взрыва на атомной электростанции, но покоряется неизбежному, когда та вместе с мужем — дедом, у которого на уме только его берёзы посреди участка — заезжает за ним и за Сайно, чтобы увезти в обитель жаркого лета, где из книжек только те, что используют для розжига печи в бане, а из того, что хочет тебя грохнуть — целый лес. Сайно же обожает ездить на дачу, он всегда в предвкушении ждёт этой новости, чуть ли не на луну воет. — Тётя Люба скоро приедет, поэтому собираемся поскорее, — говорит бабушка не заходя в комнату, когда они с Хайтамом ещё дрыхнут без задних ног. Но если Сайно после этой фразы подрывается, как ошпаренный и ускоряется до сверхсветовой, чтобы поехать пораньше, то второй лежит до победного и притворяется мёртвым в надежде, что его тупо бросят и никуда не повезут. Не тут то было — едут оба, как миленькие. Слушают радио-волну на которой дикторы с ярко-выраженной любовью к повышенным тонам голоса разговаривают про звёзд эстрады и включают Лепса каждые пятнадцать минут. Нехотя рассказывают об оценках и о том, как прошёл учебный год, а потом дед, имени которого нет даже в паспорте, начинает перечислять масштабы бедствия, ожидающие именно Хайтама, ведь Сайно у них милый гость, которого нельзя заставлять горбатиться под палящим солнцем. Если захочет, возьмёт ведёрко, жимолость или клубничку пособирает, малинка там тоже на подходе, если нет, то тёть Люба сама всё соберёт, ничего страшного не случится. Машина, которой самое место на свалке металлолома, потому что багажник априори не закрывается, а ржавчина добралась до мотора, заезжает во двор под навес из брезента с надписью «Балтика 9», который Хайтам помогал натягивать в грозу, ведь не дай боже зальёт родимую ласточку дедовскую: как они тогда полетят домой с вёдрами картохи, помидоров и огурцов для засолки на зиму? С заднего сиденья тут же вываливается Сайно — теряет тапки по пути, тут же снимает с себя футболку, чуть ли не на лету, и бежит проверять дала ли сок эта гребучая берёза, что переживает нашествие термитов вот уже второй год подряд. Хайтам обреченно сидит сзади, надеясь, что тёть Люба поверит, что он уснул, проявит сочувствие и оставит его в покое на какое-то время, но нет. — Алик, солнышко, мы приехали, давай-давай, вставай-вставай, работы много накопилось! — она тормошит его за плечи своими морщинистыми старческими руками, что больше похожи на скомканное одеяло. Тот хныкает лишь доли секунды, затем собирает всю волю в кулак и выходит в объятия палящего зноя. Вот он, встречайте! Собственной персоной: самый лакомый кусочек для комаров — топ один, вкуснее него никого нет. Смотрит ровно перед собой, в первые две секунды становится жарко, мимо пролетает шмель, что больше похож на бомбардировщик, за ним плетётся муха, которую уже жаждет на ужин крестовик, живущий вон там на заборе. Хайтам готов плакать, а потому, пока дед вытаскивает из незакрывающегося багажника лопаты и мотыги, привязанные скотчем, бечевкой и слюной божьей, он скрывается в двухэтажном домике, в котором тёть Люба уже все окна настежь раскрыла ради лёгкого сквознячка. Снаружи пахнет пыльцой, навозом с соседнего участка и речкой-говнотечкой. Внутри — стариками. Так пахнут пыльные шерстяные одеяла, настолько колючие, что спать невозможно. Так пахнет деревянный стол с которого нацепляешь заноз десять, если тупо локти на него поставишь. Так пахнут вязанные кружевные занавески, что развеваются от ветерка и прикрывают уже обгоревшую кожу на плечах Сайно, у которого глаза счастьем горят. Хайтам не спешит трогать внутреннее убранство дачного домика. На глаза попадается целый ящик крышек от стеклянных банок для засолки, скатерть с маками, дырявая и прожженная по краям, деревянная вазочка с прошлогодними яблоками, один вид которых обращает слюноотделение вспять. Мимо пробегает та милипиздрическая, белая, полупрозрачная хтонь, которая обычно шкерится по углам, но иногда выползает, чтобы поноситься по квартире в поисках еды вместе с тобой наперегонки — даже останавливается на мгновение, словно смотрит на Хайтама и спрашивает: это мой дом, я сюда месяц ползла, херли ты сюда припёрся за мной, снова хавчик отжимать будешь? Тот морщится. Смотрит на неё, потом на Сайно, что вливает в себя березовый сок. Снова на неё — не видит разницы. А потому он так тяжко вздыхает и впервые задумывается о том, что у него очень странные вкусы на людей, но быстро забывает эту мысль, не придает ей значения — зря. Сайно доволен жизнью на все сто, предлагает Хайтаму сок, но тот вежливо отказывается, представляя, сколько всего могло с этой банкой произойти за неделю. Может там вообще дождевая вода плюхается, а не та жижа, которую его друг готов литрами поглощать днём и ночью. У этого желудок справится даже с гвоздями, а вот Хайтаму херового будет до следующей поездки, и он не готов терять так много времени. Первым делом они естественно занимаются огородом — смотрят, что уже выросло в теплице, обгладывают зелёный лук и шуршат в кустах жимолости, морщатся от кислоты, показывают комарам сине-фиолетовые языки, ржут, а потом начинают размазывать ягоды друг по другу, за что бабуля с соседнего огорода на них граблями бычит, потому что эти кусты вообще-то общие. Тёть Люба уводит пацанов к летнему душу, а те фикают и говорят, что хотят в баню вечером, а не вот эти ваши ледяные дождевые воды, в которых столько водомерок померло, что в пору братскую могилку выкапывать. Дед согласно кивает, мол, тоже не против в баньке попариться, и вот именно за это Хайтам всё-таки любит на этой гребучей даче появляться. Пока ветер клонит деревья к земле, на закате он наблюдает за небом, что из голубого становится сначала розоватым, а потом ярко-красным и постепенно угасает вовсе. На даче звёзд немерено, можно изучать целую карту — большую и малую медведицу точно видно. В канавах квакают лягушки, где-то в берёзках притаился дятел. Сайно носится вокруг мангала, где были шашлыки, и жарит на тлеющем пепле черри-помидорки, тёть Люба уже третий час промывает кости всем внукам и внучкам с бабулей с соседнего участка, а дед дрова колет, чтобы молодёжь попарилась хорошенько. — Я вам ещё дубовых веников насобирала, — хлопает в ладоши тёть Люба и мощно так хлопает комара на руке, затем размазывает кровь по своему дачному халату в цветах сирени или всё-таки лаванды и переставляет спиральку чуть ближе к краю стола. — Помочь вам? — Мы сами, — отрезает Хайтам раньше, чем хоть кто-то успевает навязаться. Сайно прыскает в кулак — ему точно нужна будет помощь, потому что он грязный, как чёрт. Больше похож на огромного волосатого пса, которого наконец-то вывезли на свежий воздух, и он не пропустил ни одной лужи в доступной для выгула зоне. Весь в пыли и земле, чумазый, вонючий — Хайтам не уверен, что смог бы в целом коснуться любого другого человека при таких же условиях, но этого трогать придётся, потому что он уже часа два выпрашивает массаж и всё никак не заткнётся. Им по тринадцать, они уже взрослые — им не нужна помощь, тем более стариковская. Эти так и норовят организовать им моральную травму на всю жизнь и отбить любое желание видеть в телах других людей хоть какую-то красоту и эстетику. Бабули под стопочки водочки запевают что-то на военную тематику, обмахиваясь веерами заморскими. Дед уже похрапывает, создавая им антураж, а пацаны тихонько сваливают в баню, где пахнет свежей древесиной, где дышать невозможно из-за влажности, где нужно снять крестики, которые бабушка Хайтама была готова пришить им к коже на груди, лишь бы бог точно уберёг. Они раздеваются догола, стоя спиной друг к другу, и повязывают на бёдра полотенца, что на самом деле были когда-то футболками… когда-то очень давно. — Массаж! — командует Сайно, уперевшись руками в бока. У него первый пушок над верхней губой недавно появился, а ещё есть дикое желание целовать Хайтама каждый раз, когда они остаются наедине. Чмокает прямо в губы совсем не стесняясь подобного. Вот уже почти год они этим занимаются и делают вид, что всё совсем нормально. — Я понял, понял, ложись уже! Сайно победно забирается на самую верхнюю полку в бане, где царит темень. Одинокая лампочка, которая работает уже на честном слове, потому что её в своё время облепили всевозможные жуки в радиусе нескольких метров, не справляется со своей задачей — по маленькой, забитой до отказа банным паром, комнате гуляют тени. Глаза всё время слезятся из-за жара, сопли текут рекой и потом пахнет. Дубовые листья с пола липнут к пальцам ног, а Хайтам усердно разминает чересчур горячие плечи Сайно, что кажется даже в пустыне будет чувствовать себя королём положения, потому что сейчас лежит на огромном полотенце прямо на адово-горячей полке. Серьёзно, Хайтаму больно даже руку близко подносить, голова кружится от температуры вокруг, а этот радуется, ногами дрыгает и дышит полной грудью — псих. — Ещё стопы, — командует Сайно, поднимая одну ногу вверх и шевеля пальцами, когда его личный мастер по массажу заканчивает с поясницей. — Я много бегал, я устал, — чутка поднывает, чтобы вызвать капельку мнимого сочувствия. — Нехер столько бегать, — сквозь зубы давит Хайтам. Ему больно хочется выйти отсюда прямо сейчас. И в прорубь сигануть, в снег с головой упасть, остудиться хоть немного — да любая канава подойдёт. Он умело берёт стопу Сайно в руки и проминает большими пальцами сначала пятку, затем серединку от начала пальцев и обратно. Удивительно, но тело этого засранца такое холодное, хотя уже мокрое тысячу раз. Хайтам не задумываясь наклоняется и прикладывает чужую ногу ко лбу, проходится по стопе носом, слегка щекоча, и касается губами шершавой подушечки. Целует без задней мысли и ведёт чужими пальцами по шее к груди — охлаждает, расслабляет. Сайно поворачивает голову и смотрит на него полуприкрытыми кроваво-красными глазами, слегка выгибает одну бровь. Они только целуются, как его мама со своими женихами это делают, а тут вдруг такие выкрутасы. — Чё творишь? — совершенно без наезда спрашивает и собирается в кучу. Садится в позу лотоса на этом адски-горячем полотенце, что скоро уже тупо гореть начнёт. Тянется в одну сторону, потом в другую, поднимает руки вверх и выгибается, как кот, что только-только проснулся. — Мне жарко, — признаётся Хайтам и машет на себя ладонью, растопырив пальцы, косится в сторону печки, от которой дым клубами валит, дышит ртом и закатывает глаза. — Но ты холодный, как и я, — парирует Сайно, касаясь чужих запястий. — Я должен тебе биологию объяснять? — возмущается Хайтам, перехватывает руки друга и кладёт их себе на плечи вместо холодного полотенца, запрокидывает голову назад и чувствует некоторое удовлетворение жизнью в целом. Сайно фыркает и в свою очередь подаётся вперёд, слегка приподнимаясь, чтобы обнять Хайтама за шею и прилепиться солёной, мокрой, но чертовски прохладной щекой к его щеке. Тот благодарно и коротко мычит, тут же загребая тощенькое, обгоревшее за весь день тело в свои объятия. — Епт твою, прилепись ко мне полностью, — умоляет он, водит носом по вискам Сайно, векам и утыкается своим лбом в его лоб. При такой колоссальной температуре даже языки друг друга им кажутся чересчур холодными, когда они начинают целоваться так, как их научил когда-то интернет — Хайтам всё-таки исследовал всё, что касается подобных взаимодействий и даже чуточку больше, но Сайно ничего не сказал. Тот же с лёгкостью и некоторой зацикленностью учился у своего друга всему, что только можно. Лучше бы он с этим рвением даты по истории государства российского зубрил, ан нет — гораздо интереснее узнать, как сделать Хайтаму приятно, как поднять некоторые подростковые штукенции лишь прикосновениями, как целоваться по-взрослому, чтобы аж сердце заходилось, чтобы пот стекал каплями по спине не из-за того, что температура воздуха стремится к кипению. — У тебя уже лучше получается, ты что, практиковался? — уточняет Хайтам слегка отстраняясь, дышит Сайно в губы, а тот смотрит ему в глаза и вытирает пальцами мокрый и чуть-чуть искусанный подбородок. — На помидорах, — без нормального тотального смущения отвечает тот и едва заметно пожимает плечами. Хайтам беззвучно ржёт и снова проваливается в прохладный поцелуй, от которого внутри всё сводит приятным растяжением, а тем временем дед спешит выкуривать молодняк из бани, потому что пора спать — тёть Люба уже подготовила для них кровати на втором этаже, вот только непонятно, зачем им сразу две.