о звездах, что мерцали

всматривается: гладь воды слегка мерцает, будто свет не отражается от поверхности, но пробивается сквозь черное молоко вод наверх. шанса спастись не осталось – он уже смотрит заворожено, никогда в жизни не оторвется, вот идиот, кто его просил встречаться взглядами с самым, наверное, опасным существом их мира. пострашнее Хаоса, по крайней мере именно Таниса уничтожит и даже не заметит. причём одними этими чудовищными глазами. нет, они не карие. они по-настоящему, без пререканий черные, и в них – он знает это – можно утонуть. и, как назло, рвущееся за пределы грудной клетки сердце (и куда? будто его ждут снаружи) утонуть совсем не против. прыгнуть с пирса полностью уверенным в том, что окажется над гладью черных вод через пару секунд, запутаться в тонких смуглых руках на дне и остаться, замотанным в черные простыни ила. Танису страшно любить его так лихорадочно, заламывая руки и отводя глаза каждый раз, когда они случайно пересекаются на дороге, идя противоположными путями. танис больше всего на свете боится самозабвенно любить. он уговаривает себя годами: нет ничего важнее любви, пытается всадить себе в голову тысячи слоев романтических бредней и принимает за настоящую любовь, в общем-то, все хотя бы отдаленно напоминающее теплые чувства. слишком много раз ошибается, слишком быстро перестает любить, кажется, больше не хочет. «и сейчас так, — думает, лихорадочно убеждает себя, — как всегда… как всегда» и , когда тонкая, но крепкая рука хватает его за зазапястье и отводит в центр зала. — я вас искал, Танис. но разве они знакомы? — давайте танцевать, Танис. я хочу с вами танцевать. вы сегодня мой партнер. он старается аккуратно забрать запястье из цепких – почему-то уже двух – рук. они ведь впервые так близко друг другу. — вы не сможете позволить себе отказать мне и испортить этим весь вечер. я пользуюсь вашим благородством. давайте танцевать. — я… не понимаю. — значит, я все делаю правильно. и выводит его на центр бального зала, на пустую лесную поляну среди камней, исписанных рунами, в самую середину острова посреди озера, берегов которого не видно при свете алеющей луны, оставленной в одиночестве на небе, в этом мире больше не нужны зло и добро – только силы равновесия, только свет Лунитари. и тишина, много вязкой и тяжелой тишины, проголкой, оседающей где-то на дне легких. нарушить ее можно только ему – он здесь хозяин и единственный господин, он правит балом и только он… — я буду вести. не потому, что вы плохой танцор. просто так нужно. Танис не спорит. он неуверенно кивает, кладет широкую ладонь на хрупкое плечо, второй позволяет запутаться в гибких тонких пальцах. поздно. музыки нет, ее и не должно быть, она бы только мешала им двигаться в ритме их общего, одного на двоих сердцебиения. Танис не решается посмотреть вниз и проверить: не остался ли он без главной мышцы тела? не слились ли их сердца в одну, бьющуюся пронзительно тихо и громом отдающую в уши звезду?