кроме времени

что у них есть, кроме яркого калейдоскопа из воспоминаний о прошлом и туманных обещаний далекого будущего? иногда авантюрину кажется — все. до каждого сиплого вздоха, до лихорадочных прикосновений кожа к коже, до последней поставленной фишки, до каждой секунды бытия. иногда авантюрину кажется — ничего. ничто из всех сказанных слов, ничто из застывшего во времени молчания, из заботы и ласки, такой, как он хочет, из нежности и любви. будто неожиданно проигранная партия, прямо когда на руках каждый из четырех тузов. — а тебе никогда не казалось, что вы просто друг другу не подходите? — смотрит протяжным, пробирающим до костей взглядом, разгадывающим все его тайны, топаз. почти все. на некоторые из них у него самого нет ни единого ответа. — противоположности притягиваются, сама посуди, — авантюрин расслабленно перекручивает монету между пальцев, улыбается снисходительно и, как всегда, совершенно безукоризненно, не оставляя ни шанса задуматься о чем-то, помимо взрывающихся неоном радужек, — разве то, что даже такой чопорный ученый обратил на меня свой взгляд, не является этому прямым доказательством? топаз не верит ни единому его рабочему взгляду из-под пушистых ресниц, ни одной заученной из головы фразе. это будто бы слегка пугает — с другой стороны немного смешит. авантюрин давно не беззащитен. топаз, кем бы ни пыталась казаться, — все равно остается наивной и доброй девочкой. таких надо обходить стороной, таких все-таки можно себе подчинить. в конце концов, рабочая этика также включает в себя правильную репрезентацию себя. и люди — в некотором роде активы: некоторых приберечь на потом, какие-то вот-вот сыграют. и авантюрин не делает ничего плохого, вкладывается в свою карьеру, да и только: всего-то глуповато хлопнуть глазами тут, лукаво улыбнуться там, где-то требуется сыграть искренность, где-то — изобразить мнимое отчаяние. кажется сложным, пока не привыкнешь: изо дня в день пестрящие перья и блестящее золото — в таком легко потеряться. уловить момент, сохранять бдительность — и вот оно, долгожданное облегчение, доверие без доверия. топаз выкидывает маркированный бумажный стаканчик из кофе-автомата и оборачивается, чтобы слегка кивнуть. в ее взгляде сочувствие, жалость, может, крупицы сожаления. она не сможет его разгадать. она ведь даже не старается этого сделать. авантюрин едва слышно усмехается и лениво машет пальцами на прощание, издавая переливчатый звон сережкой в виде павлиньего пера. — пока-пока, подруга, в следующий раз я угощаю. она не оборачивается, скрываясь за стеной вслед за топотом мелких копытцев. тишина ударяет по ушам невозможно громко, он успел забыть, каково это — когда мысли стучат громче собственного сердца. срочно надо назад, на пир-поинт, где среди толпы и треска светящихся вывесок не слышно бьющихся о стену фальши вопросов и такое же неутешительное отсутствие ответов, но главное самых противных чувств: скорби, сожаления, тоски. мерзкие, ползущие паразитами по венам, им здесь не место, не в человеке веселья, человеке толпы. тиканье часов и отбивающий в их ритм каблук в собственном кабинете отвлекают от чернильной гнили размышлений, давящих всякие мирские желания. — о-о-о, кого я вижу, это же профессор рацио! ваши внутренние часы никогда не ошибаются? вы всегда оказываетесь на нашей встрече раньше меня, мне стоит даже обидеться, — авантюрин дует губки, чтобы раззадорить, не взбесить, но почему-то выходит наоборот — стал все чаще выдавать собственное беспокойство, это пугает даже больше гнева делового партнера. — оставьте свой дешевый пафос, вы прекрасно знаете, что я предпочитаю обращение "доктор рацио", — цыкает он в недовольстве. — вы опоздали ровно на 4 системных минуты, хотя обещали, что больше подобного не повторится. "ваше время стоит денег", — разве не это вы говорили? — как всегда: педантично и элегантно! слово в слово, вашей памяти стоит позавидовать. вы не отступаете от своих принципов — это то, что должно вызывать уважение! — притворно хихикает авантюрин, — зачем же вы пожаловали в мою скромную обитель, о умнейший эрудит? рацио косит на него персиковые глаза, едва сдерживаясь, кажется, от того, чтобы их закатить. но если присмотреться ближе, к нехарактерно быстро вздымающейся груди, к метающемуся взгляду, о... — ах, припоминаю, кажется, мы договаривались обсудить наше дальнейшее сотрудничество? верно я угадал? — подмигивает он, бессовестно вторгаясь в личное пространство. в который раз не оставляя пространства для маневра. загоняя в угол. все это ужасно паршиво, будто смертельная мышеловка на его эмоции. — авантюрин, прекрати паясничать, — голос доктора надламывается и срывается на фривольное обращение. — ого, а я думал, у тебя там звуковоспроизводящее устройство! — глуповато посмеивается, скрывая вскипающее раздражение. — авантюрин! — веритас не выдерживает, хватает цепкими пальцами за запястье и держит. попался в собственную ловушку, как глупо. космические глаза авантюрина тускнеют, улыбка меркнет, как испорченный рекламный щит, мигающий через раз, но сбросить всю его маску не удается — слишком много утекло с того момента, когда он мог быть самим собой, может, с десяток лет тому назад — наверное, он все равно не помнит. — где же ваше уважение, доктор? — с язвительной улыбкой вещает один из десяти каменных сердец. рука, увешанная кольцами, подрагивает, и рацио приходится ослабить хватку, пробраться под перчатку, дотронуться до теплой, покрывающейся мурашками, уязвимой кожи. усмирить, обласкать, приручить. если бы только с ним такое работало. — послушай меня, я понимаю, что ты чувствуешь... — где мой доктор рацио, и что ты с ним сделал? — авантюрин играет усмешку, но ярость взбухает в нем пузырьками шампанского, поднимаясь по горлу — вот-вот взорвется вырвавшимся всхлипом, а потеря контроля сулит ему очередные сожаления. — я знаю, что мне не стоило так поступать, и мне очень жаль, — выпаливает рацио, сердито сжимая зубы, будто бы даже искренне, но звучит как зачитанная студентам лекция — выписанная на листочек, вызубренная по алгоритму. какие там правдивые чувства, одна морока. авантюрин ненавидит жалость, ненавидит наигранность. смысловая ошибка, искажение вселенной — это он диктует правила, это он держит на коротком поводке.  — мучает совесть от того, что бросил меня, побоявшись ответственности? — сладострастный тон, мед, вливающийся прямо в ухо бархастистым шепотом. и когда он только оказался так близко, вырвался из хватки, эфемерно оставаясь покорным. щелчок — и блеск ночного неба планеты грез отражается в его зрачках. рацио тонет без сопротивления, — ну что же ты медлишь, веритас, миг удовольствия краток, но все же повторим, — по телу пробегают тысячи искр. то ли от произнесенного с нужными акцентами именем, переливающимся на языке авгина, то ли от поглаживающих предплечье кончиков пальцев. — но помни: с каждым разом требуется поставить все больше, чтобы получить желаемое. готов ли ты отдать все за ничто? он останавливается, и на миг в глубине его глаз проскальзывает что-то темное: страх, глубинный ужас, громкий и плаксивый, умоляющий больше не оставлять, сжать и раздавить — но не оставлять; секунда — и мягкие губы растягиваются в изящную улыбку, будто показалось, будто он несбыточная мечта, голограмма, будто он не человек вовсе — нераскрытая теорема, уравнение без решения. ему ответ был известен заранее. пускай собственные чувства авантюрину неподвластны, умнейший из людей будет знать за них двоих. — да. — я не сомневался, что с тобой всегда можно ставить на черное, — авантюрин сокращает расстояние до жалких сантиметров, ровно до того, чтобы дышать одним воздухом, и не отрывает зоркого взгляда. — ты мой талисман, доктор. рацио не выдерживает первым, подается вперед и находит покой в сплетении чужих рук с собственными, путаясь в том, где чьи, в неуловимом аромате ночи на губах, остающемся в памяти только до следующего утра, в подрагивающих веках и непослушных волосах, и отдается в это отчаяние. вновь и вновь. пока однажды все-таки не придется поставить все и остаться лишь с плавящими воспоминаниями о чужих прикосновениях, удаляющимися с каждой секундой все глубже в бездну времени.