Разрывы в реальном времени

      Школьные учебники служили из века в век наглядным, но примитивным пособием давних событий. Из них поколениям все новых и новых детей предлагалось черпать удобно сокращенную информацию о людях, которые так или иначе отделились от прочих своих современников. Подобное принято называть «часом славы», «Олимпом» и «вечной памятью благодарных потомков». Учебники прошлого говорили о лидерах, полководцах, учёных и деятелях искусства. В учебники будущего к ним примкнули исследователи галактик и отчаянно смелые борцы с захватчиками планет. Случись школьникам прошлого заглянуть в них хотя бы мельком, они бы решили, что курс школьной истории со временем превратился в подобие комиксов. И они позавидовали бы потомкам. Но временной континуум не допускал подобных коллапсов, а потому, для молодежи из двадцать первого века учебники оставались учебниками, а комиксы они читали отдельно — фантазируя и мечтая. Но там, спустя ровно столетие, на страницах другой истории, недавний вымысел и мечта стали обыденной правдой. Они были призваны рассказывать другим детям другого столетия о любопытных событиях и значимых именах совершенно другого свойства. На них “героями дня” стали межпространственные первооткрыватели и межпланетные археологи, великие дипломаты, создатели интергалактических станций и временных переходов, био-технологи, танатливые учёные, понявшие природу четвертого измерения и скорости света, а также, их собратья-конструкторы, научившиеся работать с теорией квантов и решившие проблему длительных перелетов по бесконечному космосу.       Давным-давно жил на свете Сергей Королев — академик и ракетостроитель. Спустя век после него родился другой выдающийся Королев — первооткрыватель Ефим. Он первым сумел наладить контакт с инопланетными расами и разбить вдребезги тем самым прежнее мнение о единственной разумной планете — Земле. У Ефима был друг, в какой-то мере, куда более значимый, но куда менее оцененный. Что тут сказать? В истории было много заурядно-известных людей. И школьный друг Ефима, Коля, был из числа им подобных. Он стал известен, как крупнейший исследователь временного континуума, теоретик межпространственного перемещения и первый конструктор того, что позже назвали “Машиной Времени”. Но так уж вышло, что юные умы школьников куда больше интересовала история первого контакта с иными цивилизациями, чем монотонный и сложный путь теоретико-практических изысканий. Быть может, в мире будущего была лишь одна девочка, читавшая о заслугах Николая Герасимова с большим интересом и тайно вздыхавшая над страницами школьных учебников. Быть может, их было несколько больше. Но все они являли собой одно крупное исключение из достаточного общего правила. В школьных учебниках будущего жизнеописание талантливого конструктора Герасимова было значительно сокращено. Его современники из числа близких знакомых, включая все того же Ефима, о некоторых событиях молчали до последнего дня. О подобном просто не принято говорить: ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Школьные учебники хранят лишь сухой и краткий отчёт о давно совершившемся. Для них — все едино. Исследователь должен оставаться исследователем. Его дело — взбудоражить однажды умы учёной общественности новыми исследованиями и следующими из ними гипотезами. Конструктору стоит представляться лишь дополнением к неоспоримому факту — изобретению нового. Никто и никогда не станет рассказывать школьникам, что Николай Герасимов был задорным и мечтательным Колей, что у него до самой старости волосы вились буйными кудрями, а глаза сохраняли суматошный, лихорадочный блеск. Говоря о его открытиях и творениях, никто не станет упоминать, что Коля был одержим желанием подчинить себя время — понять его природу и суть. Никто не добавит, что это стало священной и страшной целью всей его жизни. Никто не внесёт уточнение, что он пожертвовал всем собой ради этого, с годами лишь отдаляясь от знакомых и близких. Да и мало кто знает, что было в уничтоженных записях одного из крупнейших учёных середины прошлого века.       А Коля и правда оказался во власти великого замысла. Работа поглотила его, перемолола и надломила, в конце концов уничтожив. Он замкнулся в собственных изысканиях и шаг за шагом подходил к пониманию, не обращая внимания на то, как страдает его тело и истончается разум. Он подбирался к заветному воплощению все ближе и ближе, и Машина Времени случилась сперва в его мыслях, потом — на бумаге, а с чертежей медленно перекочевала в действительность. Коля жил и дышал ею, со временем же это стало напоминать одержимость. В жалких остатках сохранившихся записей его мысль и правда казалась идеей безумного гения. Его рука раз за разом оставляла расплывчатые замечания о неком вдохновителе — музе, которая преследовала его во снах и воодушевляла на часы, месяцы, годы упорной работы. Пока в единый момент вся эта конструкция не накренилась и не рухнула шатким карточным домиком. Теоретические записи Коли стали похожи на бредни алхимика, только целью его было время — не золото. Но ведь одно в человеческом понимании так часто отмерялось по весу другого, что для внимательных глаз грань разницы давным-давно истончилась. Сама возможность заполучить формулу власти над временем сулила не только познание и свободу. Это означало силу и приравнивалось к мифическому бессмертию. В конце концов, Коля и сам перестал понимать цель своих изысканий. Дело, длиною в жизнь, терзало его, отдаваясь в висках болезненным шумом и стуком.       Временами он засыпал над столом, поверх чертежей и заметок. Во снах его была серая муть и блестящая пустота, невыразимая и чернильная, непроглядная и не имеющая ничего в сухом остатке своего появления. Он плыл в ней один, ничего не помнящий и не знающий, и только сердце страшно и болезненно билось, поднимаясь в самое горло. Во снах он не находил отдыха и покоя, но зато обретал Озарение. В его черноту наведывался некто незримый и подолгу сидел за спиной, не являя себя ни звуком, ни жестом. Но Коля всякий раз понимал, когда таинственный гость находился поблизости. В тот год, когда машина времени начала рождаться из плоти стали и скрежета механизмов, загадочный гость подступил ещё ближе. Теперь Коля чувствовал холодную тяжесть руки на своем левом плече. Его затылка касалось слабое, сбивчивое дыхание, а в шею впивались ожоги ледяных поцелуев. Быть может, именно так в души людей стучится жестокая смерть, но Коля нутром чуял — в пустоте с ним была не она. Что же. Многие гении разных времён и пространств бредили некой Музой. Считалось, что ее тихая поступь звучит лишь в минуты самой оглушительной тишины, а присутствие сподвигает на совершения. Когда Коля закончил создавать первую из моделей — незримые пальцы долго блуждали у него по плечам, а потом стало больно — затылок обожгло крепкой затрещиной. Коля проснулся, но уже тогда знал, что первый из механизмов работать не будет. Так оно и случилось.       Весь день его вело и мутило. Коля шагал из угла в угол, подолгу останавливался у каждой стены и цедил крепкий кофе из чашек с грязными разводами на боках. Он думал, впервые за много лет остановившись и замерев. Он пытался вспомнить себя самого и нечто удивительно важное, что давным-давно выветрилось из памяти. Он пытался понять, почему в самом начале пути мечтал дать своему творению имя. Почему первая в мире Машина Времени должна была называться «Алиса». С трудом Коля вспомнил ее — непримиримую, яркую и свободную девочку, родившуюся через сто с лишним лет после него. Алиса. Так было имя его первой любви, которая, будто бы задавая тон последующим годам, пронзила пространство и время. Смешно и грустно, а ведь раньше ему казалось, что он ищет ключ к пониманию не для себя, но ради нее. Тогда, в юности, только ступая на путь вечного поиска, он стремился найти способ воссоединиться с Алисой. Он верил в возможность счастья без коллапсов и сбоев. Он надеялся, что можно просчитать ход вероятностей и условий, чтобы не заплатить за счастье двоих жизнями миллионов. Но вот прошли годы. Коля стоял по другую сторону, на краю, и за спиной у него причудливо изгибался отмеренный путь — выстраданный и выточенный из мгновений. Дорога к звездам, увитая терном, оказалась не только непозволительно долгой. Она была ядовита. Пройдя по ней, Коля потерял себя прежнего: влюбчивого и живого. В прошлом нечто подобное именовалось душой. В настоящем было установлено четко, что души нет и в помине. А потому, Коля позабыл свою изначальную цель. Он уже не мог толком вспомнить, как выглядела Алиса, как звучал ее голос и какого цвета были глаза. Коля вдруг понял, что его годы работы на износ давно перестали быть ради и во имя нее. Он позабыл, что значит — любить, верить и помнить. Его цель стала всей его жизнью, но корень ее умер и сгнил, а задача стала совершенно иной. Он долго размышлял, что пришло ей на смену. Коля понимал с неожиданной четкостью, что променял Алису и юность на что-то другое. Его чертежи, его познание Времени, его глубокое изучение генной инженерии на стыке с механикой стали не страстью, а четкой системой, загнанной в парадигму единиц и нулей. Он вспоминал каждый час, проведенный в работе, каждую каплю крови, содержащую в себе частицы космиона, каждую неудачу и каждую последующую гипотезу.       Коля все думал и думал. Наконец он нашел ответ. Целью стало его одиночество и присутствие музы в неразличимой темноте, за спиной. Он шел до конца ради некого знания, как было это у Фауста. Со временем он даже обрёл своего Мефистофеля, в присутствие которого никогда не верил по-настоящему. Задачка сошлась с ответом. Коля понял, что хочет увидеть итог. Хочет узнать, как оно будет, когда его творение заработает. Ему мучительно необходимо было увидеть, как сила сконструированного им механизма пронзит пространство и время. Коля упивался долгими размышлениями. Ему виделось, как устройство разрежет плоть времени в несколько идущих потоков. Один будет реальным — его Коля окрестил «основным». По нему возможно будет пройти по геометрически ровной прямой от прошлого к будущему. Но также возникнут другие потоки — альтернативные варианты, те самые, не случившиеся, где жизнь пошла по другому маршруту. Их Коля мысленно назвал «ответвлениями». Но было ещё одно, не менее важное. Коля чувствовал, как там, в пустоте, ждёт воплощения Нечто. В тот момент, когда оживет Машина, космион отшвырнет Колю на краткий миг равновесия в нулевой точке между потоками времени. А подобная власть даст ему право понять: кто он теперь, и что говорило с ним без звука и голоса в тишине все эти годы. Останься Коля хоть на самую каплю прежним, он непременно бы вспомнил, как смотрел в детстве мультсериал по каналу Disney. И ему бы ударило в голову осознанием, что там тоже был персонаж, отдавший всего себя во имя творения. И у того ученого тоже был тот, кого он называл своей музой. По ошибке, как оказалось потом. Ведь за маской разумного гения скрывался желтоглазый безумец: садист, психопат и разрушитель миров. Но Коля не мог помнить о чем-то подобном.       В одну из ночей по прошествии трех-четырех лет он явственно ощутил в пустоте холод знакомых рук. Они стиснули его плечи и долго блуждали по шее, касаясь плавными и ласкающими движениями. Потом с Колей случилось нечто, похожее на объятие, и пустота поцеловала его в висок израненными губами. Коля проснулся в холодном поту, и уронив взгляд на разбросанные расчеты, нашел в них крошечную огреху. И тут же он понял, что история подошла к завершению. Карманная Машина Времени заработала. Полевые испытания под надзором комиссии завершились успехом — страница истории пополнилась новой главой. Но все это время в ящике старого письменного стола скрывался брат-близнец этого научного чуда. Коля взял его трясущимися руками посреди глухой подмосковной ночи, за запертой дверью и занавешенными стеклами окон. Он долго смотрел на Машину, с ужасом и восторгом осознавая, что держит в руках всю свою жизнь. Часы пробили без четверти три. Коля глядел прямо перед собой стеклянным, обезумевшим взглядом. Глаза у него слезились, а губы криво ломало улыбкой.       Наконец он завел механизм. В его руках сосредоточилась настоящая власть над временем, какой не имел никто больше на все тринадцать галактик. Космион в его крови позволял не просто блуждать взад и вперёд по линии времени. Теперь Коля мог вертеть ее, как заводную игрушку, стирая ненужное и воплощая желаемое. В погоне за устранением парадоксов он сделал парадоксом себя. И в тот момент, когда пресловутый «эффект бабочки» перестал касаться его, в Коле с оглушительным звоном погибло все человеческое. Власть опьянила его. Коля видел перед собой бесконечное море дорог, но не чувствовал ничего. Судьбы людей и их беспокойных планет были не более, чем грудой песчинок в соотношение с махиной пространственно-временного континуума. А он в ту судьбоносную ночь наконец покорился Коле. Из пустоты вело много дорог, и каждая из них улыбалась возможностью. Коле оставалась лишь малость — несколько цифр и пара нажатий. Холод знакомого прикосновения к напряжённым плечам заставил его мучительно вздрогнуть. Новый поцелуй пустоты хранил равнодушный смех и нарастающий шорох. Коля слышал и чувствовал чужое присутствие, и это невольно раздражало его. Хотя, надо признать, интриговало не меньше.       — Смотри, — сказала ему тишина. — Смотри, Коля. Ты наконец-то вырос и поумнел. Теперь ты смотришь на это моими глазами. Звук, не похожий не голос и не существующий в системе материй, казался Коле странно знакомым.       — Кто ты? — спросил он, пересилив волнение. Темнота погладила его по щеке.       — Я тот, кто может понять, — сказала она. — Я тот, кого быть не может. Я тот, кого ты называл своей музой. Меня нет, потому что твоими руками я превратился в коллапс. Но я всегда был с тобой. Ты ведь знаешь теперь, что есть память в материи временного пространства. Ты забыл обо всем, и только я незримо и абсолютно продолжал жить в твоей памяти. А теперь мы едины. Коля вздрогнул, и в едином моменте ему показалось, что пустота звенит миллионом частиц, а в них прячется то, что однажды было разрушено до предела. Когда-то оно имело лицо и смотрело на мир щелями бесчувственных глаз.       — У тебя была цель, — продолжала шептать пустота, и Коля слушал ее, холодно, с интересом, совершенно не так, как делал бы это он настоящий, отныне не существующий. — Но чтобы она ожила, тебе нужен я. Без меня все это будет бессмысленно. Мы теперь так похожи. Мы говорим на одном языке. Мы смотрим, и взгляд у нас — один на двоих. И никто больше так не умеет. Ты так умён, Коля. Ты все понимаешь. Теперь, когда у тебя есть все, ты прозрел, и глупость живого тебя отпустила. Тебе нужно идти. Вперёд, Коля. Прямо и четко, до предела, до края. Но для этого тебе нужен я. Ты знаешь, что надо делать. И ты сделаешь это. Так велит тебе Цель.       — Ты знал это? — вдруг спросил Коля, но сердце его не пропустило удара, а мысли сохранили мертвое равнодушие. — Ещё тогда, в самом начале? Пустота зашуршала подобием смеха.       — Все может быть, — мягко пролилась, зазвучала она. Коля молчал, глядя прямо перед собой, на Машину, которая слабо мигала огоньками крошечных лампочек.       — Ты обманул меня? — холодно уточнил он, и вновь замолчав, усмехнулся. Обжигающий холод был похож на дыхание, и он тек по его щеке, царапая пульсирующий висок бесплотным ощущением поцелуя.       — Понимаю, — насмешливо, но странно спокойно отозвалась пустота и причудливо изогнулась потоками света. — Ты страшно не любишь проигрывать. В этом мы всегда были похожи. Но ты должен был понимать, в чем заключается ценность такого рода стратегий. Смерть относительна, и иногда стоит дать себя победить. Космион не ошибается с выбором. Ты победил меня. Я — тебя. И нам не уйти от этого парадокса. Мы не сможем его разорвать. Это бессмысленно. Похожесть всегда была сильнее клятв и стратегий. Не стоит играть в ненависть, ведь мы не способны на это. Мы не умеем чувствовать. Мы извлекаем пользу из каждого элемента множества множеств условий. Ты понимаешь меня? Коля поднес Машину к лицу и несколько раз с усилием щёлкнул по клавишам.       — Мне нравится твое предложение, — наконец сказал он. — Твои игры будут служить моей Цели. Пустота мазнула его по губам холодом космической ночи.       — А ты послужишь моей, — мягко и завораживающе-спокойно согласилась она. — Ведь так должно было случиться. Нам обоим нужен равный соперник. А там — кто кого… Поглядим. Я жду тебя, Коля. Верни меня к жизни.