La fleur

      Юнги всегда любил тишину. Именно в это время к нему приходит то самое нечто, отчего он, затаив дыхание, забывает обо всем на свете. Вместо обычного дома он живёт в большой светлой мастерской, которая хранит в себе его творчество. Солнечные лучи пробираются сюда снаружи, освещая комнату и несколько скульптур из белоснежного мрамора. Юнги, будучи скульптором, научился делать этот материал пластичным, словно живым, прорабатывая на своих произведениях искусства каждый плавный изгиб и выступ. Из-за чего скульптуры его напоминают нечто настоящее, способное двигаться, будь то небольшое животное или человек. В Париже о Юнги ходят самые разные легенды: некоторые люди поговаривают, что он каждой своей скульптуре отрывает кусочек собственного сердца и дарит ей бескорыстно. Только всё это, безусловно, — лишь красивые слова. На самом деле, сам Мин в своём творении сего не замечает. Для него камень остаётся камнем, неважно, сколько души в него вкладываешь. И этого не изменить. Скульптор, проделав очередную сложную работу, долго смотрит на свою новую статую из белой глины, что уже давно затвердела и отстоялась на солнечном свету, там, снаружи. Это юная Афродита, её заказал один французский генерал высшего чина в качестве подарка городу, чтобы воспитать у народа любовь к прекрасному. Мужчина смотрит на неё, решая, чего бы ещё добавить. Люди, что будут лицезреть сию скульптуру, смогут порадоваться, словно маленькие дети, ведь ситуация в стране ныне сложная. Во Франции революция, и весь мир меняется, вставая с ног на голову. Простым же горожанам нужно нечто светлое, чтобы раскрасить столь тяжёлое время. И скульптору кажется, будто бы пора уже заканчивать с этим заказом, однако хочется добавить чего-нибудь ещё. Он, смотря на свои работы, постоянно чувствует, что чего-то не хватает или же скульптор слишком строг к себе. Юнги всё время стремится к высокому, он перфекционист по своей натуре, и ему постоянно так необходимо проделать работу настолько хорошо, чтобы гордиться собой. Однако в груди возникает особое чувство, которому даже нет названия, — когда больше нет возможности творить. Вдохновение — вещь очень хрупкая, нежная словно дитя, его так легко потерять из виду, лишь моргнув. И Мин бы отдал многое, чтобы вновь ощутить прилив энергии и желания создавать шедевры из простого камня. Юнги выходит прогуляться в соседний парк, где сможет отвлечься от печальных мыслей, заранее договорившись о встрече со своим милым другом. Он садится на небольшую деревянную скамейку, что повернута так прекрасно — к узенькой дорожке, поправляя манжеты своей белой рубашки на запястье. Смотрит вдаль, наблюдая горожан, что вышли на прогулку. Молодые дамы держат своих кавалеров прямо под локоть. Их воздушные светлые платья слегка пританцовывают на ветру, что приподнимает подолы длинных юбок, а волосы, собранные сзади, красиво развеваются в воздухе. Юнги изобразил бы на холсте сии мгновения жизни, проходящие мимолетно и не возвращающиеся больше никогда, но в последнее время он не может взять в руки кисть. Так же и со скульптурами. Ему просто кажется невозможным начать что-то делать, ведь его покинула муза. Все картины получаются опустошенными, бездушными, на них даже не хочется смотреть. Они все похожи друг на друга — то это натюрморт, такой тёмный, наполняющий разум тревогой, то пейзажи реки с разных сторон, что утекает так быстро, словно само Величество Время. Мин выходит на улицу, надеясь, что ему захочется сделать хоть что-то, но, увы, всё это напрасно. — Доброе утро! — Юнги оборачивается на приятный голос с низкими нотками и замечает своего приятеля Намджуна. — Доброе… Молодой мужчина усаживается рядом, поправляя тёмные подтяжки на плечах. — Почему же господин Мин сидит здесь один в такое время? Юнги улыбается сдержанно, вздыхая и отвечая: — Потому что господину Мину нужно немного свежего воздуха и солнечного света, а ещё чуточку вдохновения. — Оно тебя покинуло? — Как бы я мог объяснить тебе это чувство? — задумывается скульптор, спокойно поднимая глаза на прохожих. — Оно есть нечто особенное, словно красивая и юная девушка, проходящая мимо и не взглянувшая на тебя ни разу. Очень милая сердцу, но, увы, слишком далёкая, чтобы оказаться рядом с тобой. — Прискорбно. Надеюсь, всё исправится и ты снова сможешь творить, ведь я знаю, как сильно ты любишь жить прекрасным. — Если ты мне подскажешь, где его отыскать… — Ты же знаешь, мой дорогой друг, что это — занятие невозможное. Для каждого вдохновение — это нечто своё, но всегда очень важное и столь особенное. — Без него моё существование напрасно и бессмысленно… — грустно произносит Юнги. — Я по натуре — очень страстный человек, дышащий искусством, словно свежим воздухом. — Понимаю. Позволь дать тебе один совет: может, тебе стоит начать поиски в другом месте? — О чём это ты? — Когда ты в последний раз выбирался куда-то? Мин думает некоторое время, а потом отвечает достаточно уверенно: — Никогда. — Ты уже не так молод, Юнги. Разве ты не должен был уже обзавестись женой и детьми, хотя бы двоими? Скульптор лишь грустно вздыхает: — Такие как я живут одни всю жизнь. Им несвойственно любить что-то, кроме искусства. — Быть может, нужно просто попробовать? Оглядеться вокруг и пустить в свое сердце немного любви? — Думаю, это — лишь пустая трата времени. Я уже влюблён и это навечно. — Конечно, в свой мрамор. Ну раз всё так, давай же выпьем и, вероятно, к тебе вернётся пленительная муза? — Ты всегда знаешь, как мне помочь, — скульптор улыбается и кивает. Возможно, глоток вина пробудит в нём позабытое однажды. Небольшое заведение, с едва просачивающимися лучами дневного света, полно народу. Здесь находятся люди всех чинов: от солдатов до простых горожан. Сие место ценится недорогим, но очень качественным алкоголем. Французское вино, урожая ещё восемнадцатого века, льётся из бочек рекой. Гарсоны с согнутой и обмотанной в полотенце рукой, подходят к столикам, обслуживая гостей. Намджун и Юнги сидят напротив друг друга на жестковатых деревянных лавочках, а между ними располагается довольно большой стол, сделанный из того же материала. Ким, с помощью куска графита, рисует кое-что на небольшом холсте, периодически смотря на сахарницу в форме лебедя, что стоит посредине древесного стола, и всё время сощуривает свои глаза, ведь освещение здесь не самое лучшее. Мин же наблюдает за ним, отмечая про себя, какой же его друг оживлённый, когда чем-то увлечён. Время идёт медленно, пока к мужчинам не подходит мсье в возрасте, одетый в жилетку и белую рубаху, и не спрашивает их, чего те изволят выпить. — Два бокала лучшего вина, пожалуйста, — произносит Намджун, отрываясь от своего рисунка. На лице Юнги вмиг проскальзывает вопросительное выражение, ведь позволить себе такое эти двое не в состоянии, однако ему объясняют: — За встречу можно выпить нечто по-настоящему хорошее. — Это дорого, — лицо Мина мрачнеет. — Я продал картину на днях, поэтому и хочу угостить тебя. А ты угощение примешь. И Юнги понимает, что отказать действительно будет неприличным. Он слабо кивает, обещая себе отплатить другу в будущем. — Что ты рисуешь сейчас, если можно спросить? — вежливо интересуется Юнги. — Можно, — Намджун улыбается, поднимая свои глаза с холста на приятеля, — и даже необходимо это сделать. Я рисую тебя. — Меня? — скульптор удивляется. Ему явно льстит столь броское к себе отношение. — Да. Среди незнакомых лиц выбор пал на тебя. Это тоже мой подарок. Подумал, может, тебе самому захочется творить, созерцая мой пример? Мин улыбается, заглядывая к Намджуну и водя глазами по холсту со знакомыми чертами, сам же он действительно благодарит Всевышнего за то, что подарил ему такого друга. — Вот, пожалуйста, — подаёт два бокала гарсон, расставляя их по разные стороны стола, — как Вы, господа, и просили — самое лучше вино, какое только имеется в нашем заведении. Мужчина удаляется в скором времени, оставляя после себя лёгкий шлейф, в основном состоящий из аромата сигарного дыма. Юнги достаёт из кармана собственный футляр с курительными палочками, прибывшими из Америки, а из другого кармана — спички. Вставив сигару меж пальцев, он подносит её ко рту и оставляет её там, рукой со спичкой чиркая о коробок. Пламя оказывается на близком расстоянии, и покровный слой табачного листа загорается. Запах табака развеивается по всему заведению. Мин прикрывает глаза, вдыхая в себя серый дым. — Всё балуешься? — между делом спрашивает Ким, отхлёбывая красное полусладкое. Медленно, из самых лёгких, Юнги выдыхает дым, приоткрывая рот и отодвигая дымящуюся сигару от себя, а затем берёт бокал в другую руку, рассматривая его. — Разве сама жизнь не есть баловство? — Мин переводит взгляд на Намджуна, чокаясь бокалом с воздухом, а затем медленно глотает вязкий алкоголь. — Разумеется. Тогда давай же выпьем за то, чтобы никогда не быть слишком серьёзными? — Иначе потеряем свое вдохновение, — соглашается скульптор. — За вдохновение! — бокал Кима взмывается в воздух. — За вдохновение! — повторяет Мин, со звоном ударяя свой стеклянный сосуд о другой. Выпив ещё несколько таких же бокалов, молодые мужчины, навеселе, возвращаются домой. Они идут уже по темноте, покачиваясь из стороны в сторону и придерживая друг друга за талию и за плечи. Несколько юнцов проходит мимо, распевая весёлые песни о правителе и новой жизни, кою те надеются начать после революции. Юнги просыпается в своей мастерской, чувствуя лёгкую головную боль. Старое доброе похмелье решило навестить его. И ведь он уже немолод, ему целых двадцать пять лет, а каждый такой дружеский поход воспринимается его телом всё сложнее. Немного расходившись и отойдя ото сна, Мин закуривает сигару прямо натощак, а после присаживается в кресло. Табачный дым приятно окутывает его сознание и вводит в некий транс, мужчина расслабляется. Из столь чарующего состояния скульптора вырывает стук в дверь. Он нехотя встает, подходя к порогу. — Господин Мин, — произносит мужчина в возрасте. На его голове шляпа-цилиндр, он одет в тёмный фрак. В руках чёрная гладкая трость. — Я пришёл за оплатой. Юнги втягивает в себя дым, прикрывая глаза, а затем медленно выдыхает его, после чего поднимает взгляд на господина. Скульптор вздыхает, произнося безнадёжно: — Сожалею, но мне нечем Вам платить, мсье… — Господин… — голос пришедшего в дом становится слегка рассерженным, — Вам известно, что произойдёт в таком случае. — Вы правы, но прошу, дайте мне ещё немного времени. Мужчина делает странное выражение лица, похожее на возмущение: — Ситуация в стране сейчас, что ни на есть, сложная. Безденежье охватывает все слои населения, Вам ли не знать? — Совершенно верно, — Юнги опускает голову, закуривая. — И я тоже, мягко говоря, давно не живу разгульной жизнью. Мне дорог каждый франк. — Простите за столь нескромный ответ, но я сомневаюсь, что Вы найдёте кого-то, кто согласился бы жить в сей огромной мастерской, в скором времени. — Это для Вас моя комната — мастерская. Для других же она может стать чем угодно. — И всё же прошу Вас: дайте мне время. Время, только и всего. — Хорошо, но когда срок истечёт, извольте съехать. — Весьма невежливо заранее надеяться на мой промах. Неужели я такой плохой сосед? И ведь не пьяница и не гулящий, так почему же Вы заранее пророчите мне поражение? — Оглянитесь: вокруг нас лишь голод и кончина любой надежды на спасение. Ещё и война с каждым днём всё ближе. Добыть деньги в столь краткий срок — лишь сказка. — Так дайте мне чуть больше времени! — буквально умоляет Мин. — Ну хорошо, я позволю Вам раздобыть необходимую сумму и даю неделю до моего следующего визита. Я приду и изыму плату. Надеюсь, Вы и правда найдёте эти двести франков. — Спасибо! — благодарно улыбается Юнги, — Я должен Вам до конца своей жизни… — Ох, оставьте это, — мужчина тоже освещается радостным выражением лица, — и я был молод. И повидал на свете многое. А Вы и вправду талантливый скульптор. — Merci… — Je vous en prie.

{ }

На улице льёт как из ведра. Молодой странник посильнее натягивает капюшон своей мантии на себя, пряча лицо от непогоды. Он осознаёт, что до собственного дома идти ничуть не близко, а потому оглядывается в поисках места, где можно укрыться на время. Юноша идёт чуть быстрее, глазами натыкаясь на людей, что прячутся по своим жилищам. Торговцы заносят фрукты и хлеб обратно в помещения, а женщины с детьми убегают прочь, держась за руки, каблуками стуча по каменной плитке. Вдалеке виднеется большое дерево, под которым можно переждать дождь. Однако, почти пойдя туда, юноша замирает. Недалеко от него стоит мужчина, коего встретить сейчас вовсе некстати. Увидев знакомое лицо на улице, Пак Чимин забегает внутрь первого попавшегося открытого помещения. Сердце вырывается из груди от страха. Его не должны здесь увидеть, ему нельзя быть в городе одному.

{ }

Незнакомый человек в капюшоне показывается внутри мастерской. Юнги, до этого пытающийся поработать, резко поднимает на него свои глаза. — Кто Вы? — спрашивает скульптор. А человек в мантии резко вздрагивает. — Прошу, простите меня за столь безнравственное беспокойство, мсье. Ваши двери были открыты и они — первое, что встретилось мне на пути… — вдруг говорит незнакомец, дыша так загнанно. Лица его совсем не видно, его скрывает капюшон. — Должно быть, причина была очень веской. Что же привело Вас сюда, ко мне? Вам нужна моя помощь? — удивляется Мин, с интересом разглядывая незнакомца. Юнги встаёт с деревянного табурета, на коем обычно сидит, когда работает с мрамором, медленно направляясь к юноше у двери. — На улице начался дождь, и мне нужно было срочно найти себе укромное место. Я хотел спрятаться под деревом, однако... — рассказ неожиданно прерывается. Мин подходит всё ближе, становясь напротив. Голова незнакомца опущена в пол, а мантия почти не открывает кожи. Ощущение, будто он нарочно не показывает себя. Видны лишь его кисти, не спрятанные за слоем широких рукавов… Утончённые, мягкие и нежные на вид. Столь светлые, вовсе ни как у рабочих крестьян, а больше как у совсем ещё ребёнка. Юнги приоткрывает рот непроизвольно, смотря на них и замирая от восторга. На его собственных руках виднеются мозоли, появившиеся там от работы. Они оба молчат, не ведая, что и сказать. — Мне нельзя выходить наружу. Никто не должен знать, что я здесь, — тихо шепчет незнакомец, а затем медленно поднимает голову. Мин замирает, постепенно рассматривая его лицо. Кожа юноши белоснежная, словно он никогда не бывал на солнце, однако совсем не болезненная, а жемчужная, перламутровая. Волосы его такие же светлые, столь сильно отличающиеся от волос самого Юнги. У скульптора они тёмные словно ночь, у незнакомца же — светлые как день. А лицо его просто неотразимо: большие красивые глаза выразительной формы и цвета молочного шоколада, длинные пушистые ресницы, маленький нос и невероятно пухлые розовые губы. Мужчина молчит какое-то время, разглядывая парня с восторгом. Тот же, несмотря на совершенную свою красоту, действительно выглядит потерянным и не знающим, что делать. На скульптора смотреть он словно боится. — Скажите, Вас преследуют? — тихо шепчет Юнги, не в состоянии оторваться от незнакомца. — Да… — Тогда переждите здесь ещё немного. Хотя бы пока дождь не закончится. — Вы слишком добры ко мне… — Après la pluie vient le beau temps? Юноша улыбается слишком смущённо. Юнги же тепло растягивает собственные губы, смотря на юношу сияющим взглядом. — Не желаете закурить? — спрашивает скульптор. — Non non je ne fume pas… — Тогда, быть может, отведаете со мной чашечки чая? Я не могу не предложить Вам чего-нибудь, пока Вы мой гость. — Это очень мило с Вашей стороны. — Тогда, прошу, — Юнги рукой указывает на небольшой столик, что стоит чуть поодаль от них. — Благодарю, — шепчет незнакомец, кланяясь и проходя дальше. Юнги идёт за ним, устраиваясь сзади, а после, когда они достигают цели, спрашивает: — Позволите? Ваша мантия промокла насквозь. — Огромное спасибо, — парень снова кланяется, Мин аккуратно стягивает с него накидку, вешая на крючок. — Я принесу нам чай.