В мире грёз

Тайлер

      Когда Уэнсдей впервые заикнулась о том, что она хочет учиться за границей, я подавился воздухом, но сказал: «Всё в твоих руках». В моих словах не звучала радость, поддержка или что-то такое, что смогло бы придать ей уверенности. Вместо этого мои глаза покрылись грустью, а рот едва скривился от ненавистной мне неловкости.       Я поспешил создать видимость упорного труда, переключившись на написание конспекта. Но боковое зрение улавливало движения справа. Уэнсдей не захотела продолжать разговор. На мои слова она только сделала задумчивый вид, продолжив дочитывать книгу.       Тишина библиотеки давила на меня, и мне скорее хотелось закончить с учёбой и выйти на улицу. Уэнсдей стала собирать вещи, и я испугался, что она сейчас пойдёт домой. Я думал, она подождёт меня. Но диктовать ей свои условия я не мог. Закрывающаяся дверь ударила по лёгким. Но мои опасения оказались напрасными, чему я мысленно был рад. Уэнсдей, оказывается, ходила до ближайшей кофейни.       Теперь перед моим носом стоял ароматный латте, а Уэнсдей уже выбирала следующую книгу на стеллаже. Она устроилась на мягком диване возле полок чуть поодаль, вертя заинтересовавшую книгу в руках. Вероятно, ей стало лень снова добираться до нашего столика, и она упала там, где было ближе. Я смотрел на её серьёзное выражение лица и мог только догадываться, о чём она думала. Её язык любви — действия. Говорить она не любила. Молчание для неё — признак комфортной обстановки. Но для меня тишина — нечто невысказанное.       Она помнила о моих предпочтениях, помнила о моих интересах. Ей даже не нужно было об этом спрашивать: её натура очень наблюдательна. Но я совсем другой человек. Я не умел подмечать детали, я не вчитывался в тексты и не искал в них смыслы. Она любила лабиринты, а я спешил найти обходной путь, чтобы не затеряться. Её чувства — комок ниток. Его опасно распутывать. Потому что Уэнсдей при всей своей любви к литературе не умела разбираться в себе. Она могла сделать выводы о других людях, о героях книг, но свою жизнь она проживала моментом.       Я мог оглядываться по сторонам. Мог осмысливать произошедшее или предстоящее. Уэнсдей же не думала — она делала. Её жизнь, как жёлтый свет на светофоре. Она всегда готова. Она не будет медлить и ждать. Я знал, что она не будет ждать моего ответа. Ей моё одобрение не нужно. Она поставила в известность, и я должен был поблагодарить её хотя бы за это.       Мне больно. Мне безумно больно отпускать. Семнадцать лет — это не лучший возраст для отношений. Об этом знала Уэнсдей, об этом знал и я. Она смочила языком подушку указательного пальца и перелистнула страницу. Её вниманием владела очередная книга. Как бы я хотел иметь ту же усидчивость. Мы не ушли бы из библиотеки раньше: я ещё даже не дописал половины заданного.       Когда Уэнсдей сказала, что она поступила в университет во Франции, я замер. Она смотрела на меня своими большими глазами, словно котёнок, ожидающий похвалу. Её уголок губ был чуть-чуть приподнят, и казалось, она была готова кричать о своём счастье. Но Уэнсдей не шла на поводу эмоций, поэтому подавляла их и отправляла во внешний мир лишь часть того, что ощущает.       Я учился у неё этому, поэтому я не смел показывать ей кислую мину на своём лице. Да, мне грустно. Да, я чувствую, что это конец. Друзья не способны поддерживать общение, когда расстояние между ними велико. Мне казалось, мы и живя в одном городе могли считать себя скорее знакомыми. Но Уэнсдей была очень увлечена предстоящим переездом, что я даже не думал задавать ей вопрос: «А как же мы?»       Когда я смотрел ей вслед в аэропорту, я прощался. Её плавная, спокойная походка с каждым шагом отдавала в моей груди пронзительной болью. Уэнсдей обещала писать каждый день, а я обещал не забывать. Я не знал, какие мысли крутились у неё в голове, но я не тешил себя надеждами, что мы снова когда-нибудь встретимся. Мысленно я уже и представлял, как наш чат покрывается пылью. Потому что меня ждало новое окружение, её — тоже. Меня ждала взрослая жизнь, её — тоже. Меня ждали новые события, её — тоже, но мы уже не участвовали в жизнях друг друга. Я почти плакал тем вечером, а потом получил первое сообщение:

«Я долетела, доехала и доплыла. Раскладываю вещи и отмахиваюсь от соседки в общежитии. Надеюсь, мы обе доживём до предстоящего семестра».

      Она правда писала каждый день, рассказывая о том, как её раздражала шумная соседка, какие хитрые преподаватели вели лекции и как сложно ей было найти друзей. Я тянулся к телефону из-за громких уведомлений, и моё сердце билось в наивном ожидании того самого сообщения, когда Уэнсдей скажет, что приедет в наш родной город. Навестить родителей, старых друзей, меня… Отпраздновать Рождество или любой другой праздник, но Уэнсдей не приезжала, и я постепенно мирился с тем, что, скорее всего, она не вернётся. Закончит учёбу в университете и останется во Франции. Мы свободные люди, а наша дружба — не преграда.       Но в скором времени я перестал отвечать ей с былым энтузиазмом. Она писала, а я отвечал. Я рассказывал о своих незначительных делах, а она посылала стикеры. Длинные тексты сокращались. Эмоции стали казаться сухими и безжизненными. Потому что общение через экран телефона — это не то же самое.       Прошёл год… Два… Я бы уже забыл её образ, если бы не её обновления в социальных сетях. По фотографиям — это всё та же Уэнсдей с теми же чёрными косичками, хмурым взглядом и губами в форме сердечка. Но в душе селилось сомнение: годы бегут, люди меняются. И мог ли я говорить, что знаю Уэнсдей Аддамс?       А потом Уэнсдей спросила: «Всё в порядке?» Конечно, бдительная Уэнсдей заметила изменённый тон. И я не сдержался. Выпалил все свои переживания одним сообщением и вышел из сети, боясь увидеть реакцию. Но я забыл про центр уведомлений, и мои глаза тут же зацепились за её ответ:

«Запей тоску тёплым молоком».

      И меня перенесло в день, когда Уэнсдей принесла мне латте в библиотеке. Она делала так не один раз: на уроках в школе на моей парте в любую минуту мог оказаться кофе. Когда Уэнсдей встречала меня у себя в гостях, она даже не спрашивала, кофемашина уже наполняла чашку молоком. Приятный вкус молока разбавлял горькость зёрен.       Нахождение Уэнсдей в моей жизни можно сравнить с молоком. И в моей душе снова поселилась надежда, что наша дружба, основанная на доверии, способна выдержать испытание расстоянием. Мы давно могли это забросить, но наш чат всё ещё не стал архивом. Я зря себя накручивал.       А следом я получил другое сообщение:

«Я приеду в апреле, когда будут каникулы. Ты встретишь меня?»

      Я поспешил ответить, пока моё сердце неистово билось в предвкушении долгожданной встречи.