Черный бархат, алый шелк

На улицах Вэйреста было холодно. И мокро. И грязно. Маленький мальчик в рваной рубахе шел, спотыкаясь, по булыжной мостовой, и еле слышно бормотал себе под нос проклятия, от которых морщились даже проходящие мимо матросы. Сколько ей нужно, этой старой ведьме? Мешок золота? Два? Целый амбар? Так шла бы сама на эту треклятую площадь, Акатош ее побери, и резала карманы сколько ей вздумается. А Водонос Джек? Подслеповатый козел уже давно не способен поднять и стакана эля, а туда же. Руки что плети (даром что сам тощий как виселица), ударит – не пожалеешь. И из-за чего? Все мало им, детям собачьим! Осенний ветер подгонял прыгающую по камням фигурку. Булыжники жгли босые ноги хуже углей костра, куда когда-то, еще малышом, угодил Фрей. Фрей-Воробей – так звали его бродяги, в обществе которых он родился и рос, и среди которых ему, скорее всего, предстояло умереть. Однако имя у него тоже имелось: Мерсер. Мерсер Фрей, маленький нищий из-под моста. Ему было восемь лет от роду. Но считать он умел только до десяти, по пальцам, и поэтому иногда волновался: что с ним будет после того, как ему исполнится десять? Впрочем, ответ на этот вопрос ему был известен. В десять лет дети под мостом перестают быть детьми и превращаются в стариков. Таких, как Водонос Джек или Черная Эрика. Сумерки сгущались. Над городом собирались тучи, тугие, точно купеческий кошелек. Мерсер почти перешел на бег; пальцы, сжимавшее нечто гладкое и холодное под рубашкой (единственная приятная вещь во всем этом злоключении), заныли от усталости. Но он должен был донести ее. Донести и спрятать, так, чтобы никто не нашел. Портовый квартал в вечернее время суток – не лучшее время для прогулки. Приличные люди предпочитали здесь не появляться, но отребья вроде Мерсера (он точно знал, что принадлежит к отребью, ему напоминали об этом каждый день) это не касалось, и он спокойно разгуливал здесь днем, получая дружеские тумаки от моряков и презрительные взгляды от городских стражников. И вечер, наполненный шепотками, хмельными песнями и завыванием ветра в чердаках, не пугал его. Ноги сами принесли его сюда, и, если старуха Эрика уже подняла шум из-за его побега, здесь он сможет переждать бурю. Хотя кто вспомнит? Даже если Мерсер исчезнет навсегда, этого не заметит никто. Из-за приоткрытых дверей ближайшего здания донесся запах вареной рыбы. Мальчик потянул воздух носом, сглотнул слюну, – уже почти три дня он не ел ничего, кроме сворованных из лавки яблок, - как вдруг его окликнул женский голос. - Эй, малявка! Он обернулся. У дверей соседнего дома стояла женщина. Она крутила сигару на бедре, выставив ногу из разреза алой полосатой юбки. Кожа у нее была смуглая, как у редгардки, а талия затянута в такой тугой корсет, что она не нагибалась, а подавалась вперед всем телом, бесстыдно выпячивая задницу. Мерсер знал ее. Это была Марселла, дочь Хромого Титуса, сбежавшая из трущоб несколько лет назад. Она работала проституткой и спесиво фыркала каждый раз, когда кто-то из ее бывшей шайки проходил мимо борделя. Лет ей было дважды столько, сколько Фрею – в общем, возраст почтенный. - Да-да, ты, - повторила она, зажигая сигару о факел. – Ты что здесь шатаешься? Мерсер подступил поближе. Юбка у Марселлы пахла чем-то странным, кисловато-железистым. Корсет поднимал ее пухлую, в багровых прожилках грудь так, что можно было разглядеть коричневатые очертания сосков. - Просто так, - ответил он. – А что, нельзя? Девушка хмыкнула. - Можно. Только погода не располагает, знаешь ли. Что у тебя под рубашкой? Вопрос застал маленького бродягу врасплох. Он смутился, шагнул назад, крепче сжимая драгоценную ношу. - Не твое дело! Не то чтобы это была настоящая тайна. В конце концов, в бытность нищенкой Марселле и самой приходилось воровать, но при мысли, что она может узнать, по телу пробегал холодок. - Ну и пожалуйста, - закатила глаза шлюха. – Смотри, не отдашь Гуго – он с тебя три шкуры спустит. Видел уже корабль? Никакого корабля Мерсер не видел. А вот имя заставило его вздрогнуть. Ага, значит, и она еще помнит Гуго Одноглазого, Короля-Под-Мостом. Конечно, этот характер и после смерти не забудешь: бандитские привычки, даэдров гнев и алчность - такая неуемная алчность, что самый жадный паук после нее покажется смирной овечкой. Именно у Одноглазого Мерсер и украл то, что теперь судорожно прижимал к груди. А значит, ему несдобровать. - Ладно, - сказала Марселла, не дождавшись ответа. – Гуляй. Я им ничего не скажу. И захлопнула дверь, оставив после себя струйку едкого дыма. «Всегда так, - тоскливо подумал Мерсер. – Исчезают прежде, чем я произнесу хоть слово». Ночь надвигалась неумолимо. Небо темнело с каждой минутой, по улицам тянулись длинные мрачные тени. Фрей-Воробей побежал дальше, к пристани, прыгая по камням, точно давшая ему прозвище птица. В порту, как обычно, царили хаос и веселье. Малыш миновал покосившееся здание рыбного склада (ну и несет же от него!), скользнул мимо кабаков, сплевывая, протиснулся сквозь хоровод подвыпивших моряков, отплясывавших джигу, и, поняв, что большего ноги не выдержат, побежал на причал и уселся, свесив ноги в море. Шум волн заглушал пьяные выкрики. Вдалеке, в тумане, повисшем над водой, виднелись очертания трехмачтового красавца-корабля - о нем, видно, и вела речь Марселла. Мерсер завороженно уставился вдаль, вслушиваясь в бой колокола. Он давно уже не видел ничего, кроме рыбацких лодок. Вся его жизнь состояла из однообразных, сменяющих друг друга картинок. Подземелья, ржавые решетки, сырые камни, гниющая солома. Костры, возле которых ютятся грязные, забытые всеми богами люди. Да многих из них и людьми-то уже не назовешь. Одна Черная Эрика, старуха, избившая Мерсера за недостаточную выручку, чего стоит. Или тот же Водонос Джек. Или задушившая свою новорожденную дочь Пташка Магда. Или недоносок Ролло. Все это были существа, давно потерявшую всякую человечность. Бретоны, норды, редгарды, покинутые судьбой в Вэйресте и обреченные навек стелиться в пыли. Многие из них прибились к нищим от безысходности, кто-то бежал от гильотины или тюрьмы, а кто-то, как Мерсер, никогда не видел иной жизни. Он родился в трущобах, не знал своей семьи (а была ли она?), своей матери; его воспитывали грубыми окриками и побоями, постелью ему была охапка сена, а воровать он научился раньше, чем говорить. Королевство-Под-Мостом было для него домом. Во всяком случае, другого он не ведал. Он смирился со своей долей, и воля богов не волновала его. Однако кое-что не давало ему покоя. Кто-то ведь дал ему имя. Кто-то хотел, чтобы мальчика, появившегося на свет, звали Мерсер, и фамилия его тоже не взялась из ниоткуда. Но... тогда откуда она взялась? За такие вопросы ему неизменно прилетало по уху. Не знали ответа и темные волны залива Илиак. Море ластилось к его тощим щиколоткам, как огромный бродячий кот, почуявший запах мяса. Вода была холодной, но заледеневшие от булыжников ноги не боялись уже ничего. Вдохнув еще раз солоноватый морской воздух, Мерсер вынул из-за пазухи свое сокровище. Небольшая статуэтка, похожая на серебряную, игриво переливалась в сумерках. Она изображала женщину с красивыми бедрами, одетую в один только плащ. На ее раскинутых руках сидели крошечные птицы. Мерсер попробовал отковырять их, даже зубами погрыз – не вышло. Эту женщину Фрей стянул со стола Одноглазого Гуго, когда тот вызвал его к себе. Вызвал потому, что настучала Черная Эрика, старая горгулья, за то, что мало взрезал кошельков на площади. Ну а что сделаешь, если теперь в моде сумочки из непробиваемой аргоньей кожи? - Это неправда! – с жаром оправдывался восьмилетний карманник, стоя в огромной, дрожащей в свете свечи тени главаря. – Я ничего не утаивал. Здесь все, что мне удалось добыть! На покрытых пятнами досках валялся худой мешочек. Гуго – широкоплечий бретон в глазной повязке, с усами, спускавшимися по лицу, как виноград, поднял его двумя пальцами. Внутри жалко звякнула горстка септимов. - И это все? – Его голос был жутче голоса самого Молаг Бала. – Это все? Неужели это все, на что ты способен, крысеныш? Мерсер беспомощно озирался по сторонам. Каменные стены подземной комнатушки, освещенной одним огрызком свечи, казалось, сожмут его насмерть. Убежать не получалось: в плечи впивалась когтями Черная Эрика. - Нет, - пролепетал мальчик, и сам устыдился своего голоса. – Но... больше не получается, милорд. О, это было еще одно издевательство. Называть «милордом» того, кто к этому титулу никогда и на милю не приближался – до этого могли опуститься лишь отбросы! Гуго расхохотался. Его смех угрожал разорвать уши Мерсера на клочки. Старуха с необыкновенной силой швырнула мальчика вперед, и тот, чудом удержавшись на ногах, угодил прямо в лапы свирепому главарю. Ну а дальше случилась обычная история. Фрей уже научился закрывать глаза и вовремя сплевывать кровь, поэтому взбучка его не взволновала. Уличив момент, когда Гуго вскинет голову, чтобы вытереть пот со лба, он схватил со стола статуэтку, мигом сунул ее под рубашку и тут же упал, получив очередную порцию ударов по хребту. Скрыться было делом техники. Когда бандит потерял интерес к избиению младенца и, хохоча, ушел вслед за Черной Эрикой, Мерсер поднялся, вытер кровь, засунул добычу под мышку и поковылял прочь - сгибаясь будто бы от боли. Ни у кого не возникло и тени подозрения. Он поднялся наверх по покрытой слизью лестнице и, поплутав по коридорам канализации (пиная крыс, норовивших укусить его за палец), вылез под мост. И сбежал в город. Теперь все тело Мерсера болело, точно превратилось в один сплошной синяк. Во рту еще стоял привкус крови, а на щеках зияли ссадины. У горожан он вызывал больше отвращения, чем прокаженные. Но море по-прежнему любило его. Он сидел на пирсе и рассматривал статуэтку женщины в плаще. Ценная она или нет – неважно. И ни крикливое пение флейты, ни грохот барабана, ни топот ног – ничто не могло заглушить ласкового шелеста волн. Кроме... тех до боли знакомых голосов. Мерсер обернулся. По берегу, размахивая факелами, неслась толпа. И, гогоча, указывала на него. Марселла! Мысли забегали в панике, точно крысы. Похоже, что пропажа быстро обнаружилась... и Гуго отправил людей на поиски беглеца. И Марселла, истинная шлюха, выдала им его! Времени не оставалось ни секунды. Жизнь в аду приучила Мерсера не питать иллюзий. И он был совершенно уверен, что вооруженные бродяги собрались отнюдь не поболтать с ним за жизнь. Он вытянулся в струну и спрыгнул в море. Плеск, грохот - и соленая вода ударила в уши, обожгла глаза; свежие раны точно обдало пламенем. Одной рукой Мерсер греб под водой, другой сжимая украденное. Нет уж, если эта штука доставляет ему столько проблем, упускать он ее не собирается. Кое-как нащупав дно лодки, мальчик вынырнул. Горло будто отведало кипятка. Мерсер ухватился за край суденышка и, едва не перевернувшись, ввалился в него, вспрыгнул на ноги и выскочил на берег. Теперь он стоял с другой стороны причала. Преследователей поглотили танцующие матросы, проститутки и пьяные, но отчаянный беглец не собирался останавливаться. Он помчался под арку скалы, к кораблю, лавируя между ящиками с провизией, моряками и имперскими стражниками в стальных доспехах. Гигантский дредноут возвышался на волнах, точно невероятных размеров деревянный лебедь. В парусах завывал ветер. Колокольный звон нес тревогу. Рабочие, одетые в одни только холщовые штаны, таскали туда-сюда тюки с провизией. Сзади послышался шум. Размышляя не дольше секунды, Мерсер – откуда у него только силы взялись! – стремглав кинулся в гущу рабочих. Увидев открытый ящик с чем-то мягким внутри – соломой, что ли? – он нырнул в него, маленький и неуловимый грабитель, все еще мертвой хваткой сжимавший в руке статуэтку. Увы, это оказались опилки. Они забились в глаза и уши, прилипая к не успевшей высохнуть морской воде. Они набились даже в рот, пока Мерсер, как крот, закапывался внутрь. Он сжался, сам превратился в опилку, перестал дышать. Снаружи тяжело прогрохотала толпа ног. Мальчик выдохнул. Каждое движение легких давалось ему с неимоверным усилием. Сердце колотилось так, что, казалось, стоит преследователям пойти на звук – и они найдут его. Но все было спокойно. Прошла минута, потом еще одна. Тело затекло, руки и ноги превратились в камень. Мерсер хотел вылезти, но не мог. Страх давил его, сгибал еще сильнее. Там, снаружи, гудел ветер, сновали люди, гремели шаги. Что, если ищейки Гуго все еще там? Что, если они вычислили его и только и ждут, пока он сунется наружу? Вдруг ящик пошатнутся. Мерсер ударился боком обо что-то твердое. Земля ушла из-под ног. Мужские голоса извне переговаривались о чем-то малозначительном. «Несут! – догадался Мерсер. – Несут, и прямо на корабль!» От этой мысли он дернулся и уперся ногой в деревянную стенку. Вытянувшись во всю длину тела, бретон едва доставал до противоположных сторон ящика. «Может, все не так уж плохо», - шепнул внутренний голос. Наконец ящик тряхнуло – да так, что Мерсер ударился головой о доски. Сознание помутилось, перед глазами поплыли темные пятна. Опилки едва не забили глотку. Фрей закашлялся, забил ладонями по стенке своего импровизированного гроба – и она поддалась. Он вывалился наружу, точно тюфяк. Набитый даэдровыми опилками тюфяк. Они были везде – на коже, волосах, одежде. Свежий воздух - после моря, погони и сидения в этом корме для свиней - казался раем. Однако, принюхавшись, Мерсер понял, что воздух вовсе не свеж. Он сидел в трюме корабля, среди ящиков, коробок, тюков и мешков. Деревянные стены, деревянный пол. Запах дерева, зерна, мешковины и сырости. Цок! – металлический звон. Из опилок вывалилась памятная статуэтка. - Из-за тебя все, - процедил Мерсер, щелкая серебряную женщину пальцем по голове. Ей было все равно. Как, впрочем, было все равно матросам, стражникам, проституткам, рыцарям, рабочим и всем, кого маленький бродяга встретил на своем пути. Не все равно было только кучке злобных нищих, да и те, скорее всего, хотели его убить. Корабль скрипнул и наклонился. Внезапно Мерсер обнаружил, что его шатает из стороны в сторону. И, разумеется, это не потому, что он ударился головой. Он едва не закричал и рванул было к выходу, но, увидев в просвете между тюками смутные очертания человеческих фигур, попятился, точно загнанное в угол животное. Ну все. Если раньше у него был хотя бы намек на выбор, то теперь не осталось и его. Вернувшись к своему ящику, беглец выгреб оттуда немного опилок и забрался внутрь. Воздуха стало больше, запах древесины успокаивал, а вытянув слегка ногу, Мерсер обнаружил, что в ящике перевозили какую-то ценную вазу. Он бесцеремонно пнул ее и свернулся калачиком. Морская качка усиливалась. «Я плыву, - стучало у Мерсера в голове. – Я плыву на корабле. Прочь». Прощай, Вэйрест с его нищими и пыльными улочками. Прощайте, площадь, кошельки и яблоки в лавке лысого имперца. Прощайте, побои и унижения. Прощай, Хай Рок. Здравствуй, неизвестность. Здравствуй, свобода. От этой мысли становилось одновременно страшно и сладко. Мерсер лежал, прислушиваясь к шуму моря снаружи, и к гулкому биению собственного сердца. Раздумья постепенно покидали его, уступая место соленой тупой пустоте. Восьмилетним мальчиком он оказался оторван от родного города и брошен на милость безжалостным богам. Лежавшая рядом серебряная женщина ободряюще холодила кожу. Морские волны бились о дерево корабля. Примерно через час – может, два, а может, и меньше – юный Фрей окончательно смирился со своей участью. Он заворочался, зарылся поглубже в опилки, набрасывая их на себя, как одеяло. Колыбельная, которую пело море, оказалась такой убаюкивающей, а Мерсер, как ни крути, все-таки был ребенком. Он закрыл глаза, дождался, пока боль во всем теле утихнет, и заснул глубоким, тяжким сном.