накипь

Это дождь. Небо склоняет свою тяжелую, косматую голову, с кудрями облаков, и плачет, заливая слезами чахлый серый город. У нас с Алексеем нет зонта. Я накидываю капюшон зип-худи, застегиваю тонкий бомбер, но меня все равно заливает. Во мне четыре капсулы габапентина. Стартовый набор. Пью черничный «Редбул». Мы идем по тротуару мимо зеленеющих кленов. Алексея в итоге уволили. Он не справился с продажами. — Катя, та девушка с арт-школы, схватилась за меня, — говорит Алексей. — Она предлагает репитировать детям рисование по выходным. Если получится, выйдет наша личная небольшая арт-школа. Я думаю, я справлюсь с обучением ребятни. — Я уверен в тебе, — соглашаюсь я. — У тебя девушка учится на педагога-психолога, она может быть методистом твоим. И сам ты человек толковый. — Ой. — Алексей морщится. — Не будем об этом. У тебя сигареты есть? — Нет. — Давай купим. Но у меня по деньгам напряг, возьмешь двушку «Корсаров» одну? — Без проблем. Только потом давай в «Бургер Кинг». Я проголодался. Габапентин пробивает на жор. Мне хочется съестного, жирного, мясного. Не помешает хлопнуть хороший бургер. За здоровье. Мы берем в ближайшем «Бристоле» ванильные сигариллы и раскуриваем под козырьком. Мимо нас идут мрачные обыватели и спесивые подростки — все в «Бристоль». Меня мажет. В «Бургер Кинге» Алексей ничего не заказывает. Я беру бургер с курицей, большую картошку фри со специями сметана-зелень и стаканчик ноль три под газировку. Набираю холодный чай. Высыпаю в картошку специи и перемешиваю в специальном пакетике, затем срываю его верхушку, для удобства. Угощайся картошкой, говорю я. Алексей благодарит меня, берет немного фри и рассказывает. Я ем бургер. Перспективы у Алексея после увольнения, что удивительно, неплохие, однако все требует риска и определенного авантюризма. Я ем бургер. Есть идеи быть репетитором и попутно развивать свои навыки в рисовании. Он хочет стать дизайнером маскотов, пока эта ниша не особо занята в регионах. Перенять опыт японских коллег, с их повальным фетишизмом на маскотов всех видов и размеров: от милых кавайных животных до очередных аниме-шалав. Я ем бургер. «Рикани вот нарисовала свое позорище, и «Сбер» его принял. Это хороший прецедент», — говорит Алексей. Я не знаю, кто такая Рикани, но какую-то аниме-девочку у «Сбера» видел. Бургер… Я облизываю пальцы после бургера. Спрашиваю: что Ада? — А что Ада? Что Ада думает по твоему увольнению. — Говорит, лишь бы я не уезжал. Я смотрю на Алексея. Его лицо выражает досаду. Спрашиваю: а ты можешь? — Могу. Но ты не будешь. — Если нужно, я уеду, Андрей. Понимаешь, вокруг меня много бестолковых людей, особенно много их было дома. Только в большом городе у меня есть единомышленники. Сергей, к примеру. Который промышленный дизайнер. Или Кабаныч. Ты, в конце концов. Но город связывает меня, требует много расходов, а мне нужно копить деньги и наращивать навыки. На крайний случай, жить у бабушки, работать и практиковаться в рисовании будет лучше, чем тянуть здешнюю аренду, возиться с Ирой, бегать в поиске работ и пытаться выкроить время для тренировки ебучей анатомии или линий в «Фотошопе». Припечатанный аптечной эйфории к стулу, я разглядываю стол. Мой желудок активно переваривает съеденный бургер и горсть картошки. В руке моей — «вспотевший» стаканчик холодного чая. За моей спиной раздаются звуки готовых заказов на кассе, и работницы общепита кричат: заказ триста второй! заказ двести девяноста четвертый! Эти числа звоном отражаются в моей голове. — Спасибо за добрые слова про меня. По поводу остального… — Я замолкаю. — Ну, ты хорошо понимаешь, что тебе нужно, чего мне распинаться? Ебашь. Выеби их всех. Добейся своего. Качайся в зале, качайся за графическим планшетом, пей свою любимую газировку «Байкал» и кури ванильный «Корсар» после потного творческого вечера. Рисуй логотипы компаний и огромные жопы аниме-школьниц. — Спасиб. Можно еще картошки взять? — Бери. Думаю. Думаю. Меня восхищает хватка Алексея. Он не дутый успешно-успешный продаван пыли в глаза, он не экзальтированная студентка первого курса психфака, которая днями и ночами пронизывает себя аффирмациями и мантрами и штрудирует «Люби себя нежно», чтобы найти силы для нового рывка до рафа на миндальном молоке. Этот человек сидит передо мной, делает вещи и признает свои ошибки. У него что-то не получается, как у живого человека, но он хочет реализации. Я его уважаю. Вот без всей это пьяной хуйни: я уважаю человека за его поступки и его слова. Нечастое чувство в моем организме. — Погнали ко мне домой, — говорит Алексей. — Ты никуда не торопишься? Нет, не тороплюсь. — Только я женщине своей обещал до блинной пройтись. Ревнует она, что внимания почти не уделяю. Quality time, знаешь? Знаю. Мне тоже приходилось уделять quality time. — Подождешь? Можешь кофе дома попить и музыку послушать. Без проблем. — И… — Алексей ухмыляется и заглядывает мне в глаза. — Ты опять под колесами? Иди на хуй, бро. Мы поднимаемся на лифте. У меня мокрые волосы, и я прилегаю щекой к холодной поверхности лифтового зеркала. Снимаю очки и протираю их рукавом. Алексей завороженно следит за цифрами на электрическом табло. Четвертый этаж. Мой телефон показывает время семь часов сорок семь минут. В наушниках грохочет приглушенная музыка. — Может, тебе тоже блин принести? Пятый этаж. На моих черных кроссовках так много грязи. И широкие джинсы тронуты ее следами, засохшими крапинками грязно-серого цвета — придется отстирывать. На мне так много грязи. Так много грязи. — С курицей в соусе, если можно. Шестой этаж. У меня внутри какое-то плохое предчувствие. Лифт лихорадочно потряхивает — и останавливается. — Хорошо. Двери расходятся, и мы выходим. В подъезде тускло светит лампочка накаливания. Едко пахнет отбеливателем. Надеюсь, она уже собралась, говорит Алексей. Она такая копуша, ты бы знал, говорит он. Молчу. Я, в целом, знаю: я ведь гулял с Ирой несколько раз, ждал ее, выходил с ней из дома, ездил на автобусе, ходил по магазинам, ждал ее, сидел с ней на фудкорте и ждал, пока она доест, а ела она, стыдливо прикрывая рот и стесняясь собственного небрежного чавканья, обусловленного строением челюсти, — но здесь мои слова излишни. Звенят ключи. Щелкает затвор дверей. Мы входим. Ада уже обувается. На ней легкое зефирное платье, цвета капучино с молоком, и зеленое пальто, таких военных цветов, под стать ветровке парня. Я разуваюсь и снимаю бомбер. От действия таблеток я немного растерян и седация слабо чувствуется. Ада говорит мне: привет. Я отвечаю: привет. Они уходят, заперев меня, будто несносного ребенка. Я иду к кофе-машине на кухне и делаю себе кофе. Выпиваю кружку. Кофеин разгоняет таблетки в желудке. Сидя посреди полуголой кухни, с ободранными обоями, советским интерьером и грязным холодильником, я пытаюсь прочувствовать ощущение аптечного спокойствия в своем теле — и получается у меня слабо. Возможно, пора снова соскакивать и чиститься. Выжженные рецепторы. Выжженная пустыня мозга. Выжженная бездна желудка. Не знаю, сколько я нахожусь в таком положении. Я не думаю о Л. Я не думаю о друзьях. Я не думаю об учебе, о маме, о зависимости, об ангелах и молочных коктейлях, рациональные мысли, словесные конструкции и визуальные образы, не порочат мой мозг, нет, — я слушаю себя и свои ощущения. Возможно, это называется медитация. Хлопает дверь. Слышу шелест куртки и удары сброшенной обуви об пол. В комнату заходит Алексей. Без лишних слов он говорит: — Пошли курить. Пошли. Блина у него с собой не было. Снова полумрак балкона. Сигариллы. Уже целая пачка: двадцать штук пахнущих вишней палочек — это почти как Pocky. Огонек зажигалки. Закуриваем. Снова урбанистический пейзаж: этажки, железная дорога, вагоны поездов. Во дворе растут уродливые деревья, и в огромных лужах отражаются красивые звезды. Сигаретный дым извивается в воздухе и тянется к небу. Я спрашиваю: где Ада? Я спрашиваю: типа реально, а где Ада? Она взбесилась, отвечает Алексей. Она вновь стала расспрашивать о работе; о возможном отъезде; об отношениях; и, не дойдя до блинной, взбесилась, накричала на Лешу и ушла своей дорогой. В итоге не только я остался без вкусного блинчика. Никто не получил вкусных блинчиков. — Это нормально? — спрашиваю я. — Такое ее поведение? — По большей части да. Затягиваюсь и выдыхаю. На улице приятная прохлада, и вдали вспыхивает конвульсия молнии. Запоздало доходит гром. Ливень будет. Дура она, конечно, говорю я. Она вернется? — Я не знаю. Ливень будет. Ей нормально по улице шататься в такую погоду? Одинокая хрупкая девушка, брошенная на улицах, где ошиваются и агрессивные чурки, и недобитые солевые, и лысые воннаби-скинхеды. Да ее и собака загрызть может. Маленькая собачка чихуахуа. Ада с одной тычинки ляжет. Не очень безопасно. — Во-первых, у нее есть с собой перец. Во-вторых, она взрослая девушка и сама решила рвануть хер знает куда посреди ночи. В-третьих, я ей написал возвращаться в лифте, но она прочитала и не ответила. Понимаешь, я не собираюсь после всего произошедшего бежать сломя голову человека, который осознанно идет на неприятности. Самодурка. Надеюсь, она скоро вернется. — Скорее всего, она сидит где-то в кофейне. Не ребенок. Разберется. Справедливо. Я вбираю дым себе в рот и, не втягивая в легкие, выдыхаю. — Ада регулярно подрывает мое доверие. Она такая безответственная. Знаешь, она мне мозги выносит, мол, хочется ей ласки, нежности, чего-то романтического, лезет со всем этим, а я никогда не был фанатом такого. И когда у меня появились дела с работой, когда на мои плечи упала вся эта ответственность, мне стало вообще не до этих сопливых переписочек с котятами и подписями «мы». Меня больше выбешивало, что она нормально дом прибрать не может и через раз успевает приготовить мне пожрать продукты, купленные на мои деньги, к моему приходу с работы. Я молчу. — Хочешь я тебе наброс сделаю, Андрей? Попробуй. — Я ей сказал, что если ей так хочется ласки и нежности, то пусть она идет к тебе. Я ей сказал: переспи с Андреем, если у тебя так зудит. Пиздец. Я тушу сигариллу. Пиздец. Если честно, я бы (трезвый), скорее всего, не согласился. Не хочется позориться и обижать девочку тем, что на нее не встал. Это же вообще издевательство: собственному парню похуй, уходишь к другому — у него на тебя не встает. После такого можно и матку себе вырезать ржавой ложкой, поддавшись порыву самоненависти, и умереть в луже крови. — Лестно, — говорю я. — Лестно. — Не сомневался в такой твоей реакции. Говорю без осуждения. Я всегда общался с тобой таким, какой ты есть. Ты суть уловил моего сообщения? Она плохая хозяйка. — Блядь, да. Как ее мать. — Да. Ее мать меня, кстати, вообще ненавидит. Неудивительно. — Хочешь, расскажу тебе вообще охуевшую историю? Как вы любите. Ты, Славик… весь этот трэш и грязь, падаль сплошная. История стартует с того, что у Алексея прошлым летом умер его любимый дедушка по линии отца. Как бы это ни звучало грустно, то дед ушел позже отца: тот скончался, когда Леша еще был подростком. Отец погиб при исполнении, дедушка не пережил инсульта. После похорон Алексей замкнулся. Ему предстояло многое переосмыслить в своей жизни. Ада тогда тоже была в их родном городе, на каникулах, и старалась как-то приободрить своего парня, оказать ему поддержку, проявить заботу, пытаясь быть хорошей девушкой, однако подобное банально было не нужно: Алексей был глубоко интроверсивным человеком и хотел пережить бурю в себе перед тем, как обсуждать свою боль с внешним миром. В определенный момент Ада с заботы о парне переключилась на то, что ее глухо игнорируют и пытаются как-то от нее отвязаться. И в Аде заиграла ее печально известная жажда внимания и ласки. В один день Ада пришла к дому Леши и ждала его у калитки. Леша не выходил. Его бабушка спала и не могла заметить пришедшую невестку внука. Набравшись решимости, Ада открыла калитка и подошла к двери. Ее попросили уйти раньше, чем она успела нажать на звонок. Я пойду со своей подругой, сказала она и ушла. Через некоторое время на телефон Алексея пришел звонок. Ада. Смирившись с тем, что его так просто не оставят наедине, Леша принял вызов. По ту сторону трубки звучал грохот поездов и визжал ветер. Ада что-то блекло сказала про «нам надо поговорить» и сбросила. Охуевший, Леша позвонил подруге Ады. Подруга сказала, что на пляж она пошла вообще с другой девушкой, а Ирина отказалась идти. Алексей сообщил, что Ада на железнодорожном мосту и у нее нечистые намерения. Подружка пообещала подойти к месту. В итоге, очевидно, Ада не умерла под колесами поезда. Ее нашли, сидящей возле рельсов, какую-то пустую и безэмоциональную, даже не зареванную, и увели подальше. Когда Алексей наорал на нее, зачем она так сделала, она ответила: потому что тебе на меня похуй. После этого прошло полгода, и вот — мы, Алексей и я, сидим на балконе, пока Ирина блуждает где-то по улицам большого города. Возможно, ему на нее все еще похуй. Возможно, она так пассивно шантажирует возможными неприятностями с собой, чтобы получить внимания. Кадавр отношений. — Она шантажировала тебя самоубийством. Алексей достает новую сигариллу и сует себе в рот: получается, да. — Она шантажировала тебя самоубийством после того, как у тебя умер дедушка. Алексей протягивает мне пачку и отвечает: получается, да. — Она шантажировала тебя самоубийством после того, как у тебя умер дедушка… потому что ты не уделял ей внимание. Алексей поджигает себе сигариллу и протягивает зажигалку мне: получается, да. Если честно, я не ожидал, что такая инфантильная малявка, любительница сопливого девчачьего аниме и «Андертейла», неуклюжая копуша с потенциалом фемцела, которая вопреки всему встречается с мальчиком со времен школы, способна на такое. Будто Муми-тролль с петлей на шее. — Она даже не говорила прямо, что убьет себя, — говорит Алексей. — И до сих пор не говорит. Знаешь, просто девочке после тяжелого разговора захотелось посмотреть на поезда. Посидеть на рельсах. Отдохнуть на мосту. Ты сам понимаешь, как оно работает. Пожалуй, то, что у меня в груди, называется «разочарование». Я бросаю в небо тлеющую сигарету.

*

У Алексея не выйдет с репетиторством — и, взвесив все риски, он уедет домой, к бабушке, где устроится на две работы: в строительный магазин на полную ставку и барменом на полставки. Ада придет из-за этого в истерику, будет некоторое время мне рассказывать, какой Леша пиздобол и дутый достигатор, а потом плакаться, как она его любит и что они официально еще не расстались. В любом случае, не способная в одиночество потянуть аренду жилья, Ада переедет в общежитие своего педагогического университета, где будет вынуждена адаптироваться к самостоятельной жизни в более агрессивных условиях. За это время я решу взять перерыв от аптеки, поэтому на трезвую голову их мелодраматичные, пересахаренные конфликты мне будут тошны, неинтересны — и само происходящее с ними я буду помнить смутно, потому что хронически был на транквилизаторах, размывающих память. Расстанутся они через две недели.