Жемчужина восточного принца

Восточный дворец в разгар дня пылал и плавился от зноя. От жары не спасали ни слуги с опахалами, которых предусмотрительно расставили в каждом зале, ни распахнутые настежь окна в надежде поймать освежающий океанский бриз. Днем жизнь во дворце будто замирала, и только к вечеру с заходом палящего солнца каждый уголок снова оживал. Ночные визиты заморских гостей и делегаций стали привычными, вот и в этот раз с закатом солнца тронный зал стал заполняться вельможами, гостями, приближенными, муфтиями и визирями. Тюль под потолком едва колыхался от свежего ветра, позволяющего наконец вздохнуть полной грудью. Сверкающие переливы драгоценностей в убранстве залы перекликались с отблесками роскошных украшений на пальцах, шеях и в ушах гостей. Во дворец не были вхожи простолюдины — вечерние визиты в тронный зал были разрешены только самым высокопоставленным из высокопоставленных. На шелковых подушках во главе празднества восседал султан. Старый, но крепкий мужчина с седой бородой наслаждался вечером в окружении цветника наложниц. Красавицы в ярких полупрозрачных шелках и с ног до головы облаченные в золотые украшения пытались угодить султану, поднося ему вино, фрукты, орехи, мёд и изысканные яства от величайших поваров. Визит заморских послов всегда сопровождался строгим протоколом: сначала приветствие, затем пир, после — подношение даров и чествование султана. Когда на небе загорелись первые звезды, как раз настал черед подарков. Делегация во главе со сладкоречивым вельможей подносила дары на серебряных блюдах. Ларцы, полные самоцветов, рубинов, бриллиантов, золотых украшений и изысканных тканей едва успевали сменять друг друга. Наконец, когда поток драгоценных даров иссяк, вельможа хлопнул в ладони. — Последний дар на сегодня, с позволения вашей милости великого султана. Наше славное государство в качестве напоминания о добрых днях и пожелания ясного грядущего хотело бы принести еще один подарок, — высокопарно изрек он и склонился в почтительном поклоне. — Не сочтите за дерзость, великий султан. Слуги, которые до этого носили тяжелые ларцы и сундуки с драгоценностями, на этот раз вынесли на руках черный паланкин, расшитый золотыми бусами, кристаллами из горного хрусталя и звонкими монетами. Тонкая работа мастера была видна издалека, и по тронному залу прокатилась волна восторженных вздохов. Черный шёлк паланкина слегка тревожил прохладный ветерок, но даже он не смел взметнуть завесу, за которой скрывался последний дар заморских гостей. Вельможа тем временем продолжал. — Мой повелитель прознал, что ваш наследник еще не успел обзавестись гаремом. Возможно, этот дар придется по вкусу молодому принцу. Султан расхохотался и, задобренный вином и драгоценностями, радушно махнул рукой, соглашаясь принять дар. — Мой наследник и правда противится всем моим увещеваниям насчет гарема, — кивнул правитель. — Не знаю уж, угодит ли ему ваш подарок, но гордый юнец уже отказался от трех сотен красавиц и красавцев, которых отбирали специально для него. — Поверьте, великий султан. Эта Жемчужина затмит любые дары. По залу прошел шепоток: присутствующие были заинтригованы сладкими речами и мечтали хотя бы мельком взглянуть на то, что прятали полы черного паланкина. Султан, довольный представлением, подозвал наследника, что восседал за собственным столом в окружении слуг. Как и полагается, на возвышении относительно всего зала, но чуть ниже того места, где находился его отец. По законам обычаев принцу полагалось принять дар, иначе отказ мог оскорбить того, кто его преподнес. Юный наследник, недавно встретивший свою двадцатую весну, уверенными тягучими шагами спустился к вельможе. Он собран и вежлив, но горячий темный взгляд метал молнии — присутствующие высокопоставленные гости ясно видели, что принц разъярен. Стоило принцу приблизиться, слуги приоткрыли завеси паланкина, и изнутри показалась изящная рука, которая придержала тончайший шелк балдахина. Тонкие длинные пальцы были унизаны золотыми кольцами, а на расписанном хной хрупком запястье позвякивали браслеты. Один только вид этой руки заставил внутри что-то перевернуться, но Хонджун не был бы собой — строптивым и своевольным принцем, — если бы пошел на поводу у вельмож и собственного отца, который наблюдал за происходящим, словно за увлекательным шоу. Стремительно подойдя к паланкину, Хонджун мельком увидел в полумраке восхитительные раскосые глаза, подчеркнутые щедрым слоем черных теней. Красивее этого изучающего, нерешительного взгляда он, пожалуй, не видел ничего в своей жизни. На мгновение захотелось увидеть и то, что скрывалось под плотной вуалью, что заслоняла остальное лицо. Но Хонджун сжал зубы и задернул завеси паланкина. — Благодарю за ваш бесценный дар, — жестко сказал он, обращаясь к вельможе, — но я все еще не намерен заводить гарем. И покинул празднество, сославшись на дурное самочувствие. *** Покои Хонджуна освещал приглушенный свет масляных ламп. В открытую дверь с балкона изредка проникал летний ветерок, взметая полупрозрачные перламутровые занавеси балдахина, позвякивая нанизанными на нити бусинами, свисающими над широкой кроватью, и разбавляя густой аромат благовоний. Принц лежал на парчовых подушках, читая длинный свиток, когда в дверь постучали. Два коротких уверенных стука раздались так неожиданно, что Хонджун едва не выронил свиток из рук. Раздражение от необходимости прерваться кольнуло в нервных окончаниях. Просто уважить заморских гостей — пять минут, не больше. Этим Хонджун себя успокоил, когда разрешил гостю войти в его покои. Дверь распахнулась, и слуги пропустили внутрь человека, каждый шаг которого сопровождался нежным переливом звенящих украшений. Хонджун поднял взгляд и забыл, как дышать. В тусклом свете ночной гость сиял ярче солнца. Легкие прозрачные одежды не скрывали точеной фигуры юноши: тончайшие шаровары обнимали длинные стройные ноги, нескромные разрезы по бокам открывали вид на крепкие бедра. Подтянутый обнаженный торс украшало множество цепочек, унизанных золотыми подвесками и монетами, на запястьях и лодыжках звенели тонкие обручи, на поясе был повязан шелковый платок, расшитый прозрачными бусинами и монетами. Лицо наполовину скрывал еще один платок, но знойный взгляд примагничивал и обжигал. Черные как смоль волосы естественно завивались от соленого влажного воздуха. Каждый шаг этого молодого человека был гвоздем в крышку гроба холодности Хонджуна. — Ваше высочество… — начал было он своим низким и глубоким голосом, но принц поспешил его перебить. — Можешь называть меня Хонджун. — Хорошо, Хонджун. Меня зовут Сонхва. Мне передали, что вы не в восторге от подарка, — «от меня» читалось в его словах, — и весьма скептически относитесь к наложникам. Поэтому сегодня я просто станцую для вас, если позволите. Хонджун кивнул и отложил в сторону свиток. Мог ли он пересказать хоть строчку из того, что читал последний час? Едва ли. Всё его внимание теперь было сосредоточено исключительно на Сонхва, которого он без стеснения облизывал взглядом, мечтая, чтобы тот снял ткань, мешающую рассмотреть лицо. Ветер сквозь распахнутую балконную дверь донес со двора ритмичный звук барабанов. Мелодия была небыстрой, но яркой и завлекающей. Взгляд Сонхва над повязкой в момент переменился и сделался гипнотическим, зовущим. Волна жара прошла сквозь Хонджуна, когда наложник сделал свое первое движение бедром — аккуратное, будто на пробу. Спальню тут же наполнил мелодичный перезвон монеток на поясе. Восхитительные изгибы тела будто пропускали через себя музыку, которая скатывалась по впалому животу, осыпалась вниз по бедрам, цеплялась за массивные золотые украшения и вновь подбивалась вверх четкими движениями узкого таза. Тонкие одежды скрывали пах, но бесстыдно выставляли напоказ мышцы длинных ног при каждом движении. Руки Сонхва взметнулись вверх и сцепились в замок над головой, в то время как торс выбивал импульсы, пускал волны от груди до низа живота и обратно. Хонджун не мог отвести взгляд, в голове билась единственная мысль — он пропал. Полностью. Интерес, вызванный у него Сонхва, превосходил любые его увлечения, которые вспыхивали и так же мимолетно гасли. Его хотелось заполучить себе полностью и безвозвратно, сделать так, чтобы на него такого имел право смотреть только Хонджун и только в своих покоях. Сонхва извивался всем телом, пускал волну идеально очерченными мышцами живота и раскрепощенно двигал голыми плечами. Хонджун откинулся на подушках, тяжело дыша и ощущая, как жар проходится снизу вверх, вспыхивая пожаром в солнечном сплетении и тяжело ухая в низ живота. Музыка стихла, и Сонхва замер, выгнув спину и запрокинув голову назад. Выдержав красивую паузу, он выпрямился, сдержанно поклонился и направился к выходу из покоев Хонджуна. — Хоть мое присутствие вам и не по нраву, надеюсь, мой танец смог хотя бы немного развлечь вас, мой принц, — сказал он на прощание и покинул спальню. Хонджун не успел даже ничего сказать. Впрочем, он не был уверен, что смог бы. Вязкий жар, что скопился внутри, сжирал его заживо. На секунду Хонджун задумался, что, возможно, гарем не такая уж и плохая идея. *** Сонхва жил во дворце уже месяц. Это не было плохо буквально: ему выделили собственные покои — роскошные по меркам той страны, откуда он был родом. О нем заботились и беспрестанно интересовались, не нужно ли ему что-то особенное. Сонхва не было ничего нужно. Несмотря на то, что султанский дворец встретил наложника тепло и с почестями, Сонхва было тоскливо. Он не скучал по родным краям. Его никто не заставлял жертвовать собой и ехать в неизвестность, чтобы стать частью гарема принца, о котором известно было только то, что он строптив и не желает никого подпускать к себе. Сонхва вызвался на эту роль сам — это были просто политические игры, но они того стоили. На его родине все сходили с ума, стоило ему только бросить взгляд с поволокой из-под густых прямых ресниц. Но самому Сонхва были ни к чему всё это внимание. Здесь же всё перевернулось с ног на голову, и никому не нужным оказался он сам. Принц, которому предназначался Сонхва в качестве бесценного подарка, остался к нему равнодушен. Это било по самолюбию и заставляло чувствовать собственную никчемность. Это, в конце концов, было обидно. Но такие подарки не возвращают — политически не принято. Наложников, что не угодили султанам, обычно либо тихо убивали во сне, либо оставляли в живых, но обреченных жить в забвении во дворце до конца своих дней. Без цели, без смысла, старея и изнемогая от безделья. Просто как красивую побрякушку, что без надобности пылится в закромах кладовой. Конечно, Сонхва не желал себе такой жизни. Но, купаясь в лучах восхищения и всеобщего восторга у себя на родине, он не мог представить, что принц отвергнет его так решительно и неотвратимо. Сонхва позволили всего однажды увидеться с ним — всего на один короткий танец, который он исполнил для Хонджуна. Взгляд принца тогда неотрывно следил за каждым движением, но лицо осталось холодным и непроницаемым. И, судя по тому, что уже целый месяц Сонхва был предоставлен самому себе, его выступление будущего султана совсем не впечатлило. Это ранило. Потому что Сонхва, отдавая свою жизнь в руки неизвестности, смирился, что станет игрушкой в чьем-то гареме. И совсем не ожидал, что с первого взгляда его юное сердце вспыхнет от неизвестных ему ранее чувств, которые томили и изводили. Что послужило тому причиной — Сонхва не разбирался. Властный взгляд, решительные хлесткие слова, притягательная внешность, уверенная походка или все вместе? Впрочем, не было никакого смысла искать причины внезапно зародившихся чувств, если его принц был к нему безразличен. Грустные, тоскливые, досадные мысли одолевали его, пока он находился в личных купальнях. Не слишком большая чаша для купания была заполнена водой, смешанной с парным молоком и сухоцветами, которые принесла одна из служанок, сказав, что они помогут коже Сонхва стать еще более сияющей и прекрасной. Цветы, соприкасаясь с горячей водой, источали чудесный тонкий аромат. Вот только Сонхва с горечью думал о том, что незачем его коже становиться сияющей и прекрасной. К чему это всё, если Хонджун не желает его даже видеть? Ванна начала остывать, и он выбрался из воды, укутавшись в тончайшую накидку в пол, что скрывала наготу, но подчеркивала каждый изгиб изящного силуэта. Когда Сонхва вернулся в свои покои, он с удивлением обнаружил, что там его ждали. Хонджун стоял возле распахнутого окна, отвернувшись спиной к комнате и сцепив за спиной руки в замок. Стоило легким шагам Сонхва раздаться в помещении, принц резко развернулся и оглядел его с головы до ног цепким взглядом. Сонхва захотелось поежиться и прикрыться — настолько колючим был чужой интерес. Но он, конечно, не посмел. — Мой принц, — поклонился он, отчаянно хватаясь за полы халата, которые грозились разъехаться в стороны и оставить его перед взором повелителя полностью обнаженным. — Хонджун, — напомнил тот, что просил называть себя по имени. — Могу ли я попросить станцевать для меня снова? Сонхва на секунду задохнулся от эмоций. Взгляд заметался по комнате, пока он пытался сообразить, куда слуги унесли его костюм, расшитый золотом и монисто. — Конечно, — выдохнул он едва слышно. — Мне только нужно сменить одежду. — Не нужно, — немного резко перебил Хонджун. — Останься в этой. Не приказ — просьба. Однако это было бессмысленно: танец Сонхва был хорош в том числе благодаря костюму, который переливчато звенел при каждом движении и наполнял помещение приятным звуком. Эффект от танца в простой накидке, едва стянутой тонким поясом, будет куда менее впечатляющим. Но Сонхва не смел спорить. Не тогда, когда его принц сам пришел к нему спустя месяц молчания и тоски. Внутри уже разливалось приятное тепло и ощущение нужности. Сонхва осторожно взял принца за руку, подвел к кровати и мягко нажал на плечи, заставляя присесть на самый край. У него в распоряжении не было ни музыки, ни его звенящих одежд, только язык его тела и пристальный взгляд напротив, не упускающий ни единой детали. Он качнул бедрами на пробу, будто бы пытаясь уловить ритм. Тело, привыкшее к танцам, отзывчиво отреагировало и мышечная память подсказала, как двигаться в тишине, нарушаемой только дыханием и шуршанием шелковых покрывал. Его накидка время от времени распахивалась, являя взору Хонджуна длинные стройные ноги. И каждое их появление сопровождалось тихим выдохом принца, который приклеился взглядом к своей Жемчужине — да так крепко, что было не оторвать. — Ближе, — просит он мягко, протягивая руку к Сонхва, и тот не медлит ни секунды. Всего одного слова, сказанного хриплым голосом, достаточно, чтобы Сонхва возликовал. Ему всё же удалось — завлечь, заинтересовать. Хонджун был им заинтригован. Сонхва подходит вплотную и разворачивается спиной, пуская по собственному телу изящную мягкую волну. Бедра, облегаемые накидкой, плавно изгибаются, медленно извиваются из стороны в сторону. Между ними образуется хрупкая связь, которая строится на движении тела одного и явственно слышимом дыхании другого. Ткань накидки непреднамеренно соскальзывает с одного плеча, оголяет загорелую медовую кожу. — Восхитительный, — с благоговейной дрожью в голосе выдыхает Хонджун и касается талии кончиками пальцев. Сонхва восторженно принимает первое касание, о котором не смел даже мечтать. Он поворачивается к принцу и медленно, боясь собственной наглости, забирается ему на колени, не прекращая двигаться в импровизированном танце, но уже сидя сверху на чужих бедрах. — Все же решили воспользоваться своим подарком, ваше высочество? — улыбается он хитро, соблазнительно, прекрасно осознавая, какое впечатление производит. Хонджун хмурится, но держит за талию все так же крепко. — Ты не вещь, чтобы тобой пользоваться, Сонхва, — возражает он, но тут же смягчает тон. — Я не мог перестать думать о тебе все это время. Представлял твой танец, тебя. Такой восхитительный, что не хватит слов описать. Внутри все взрывается от этих сладких речей. — Так почему же не брали то, что вам положено? — хмыкает он, опираясь о крепкие плечи и притираясь грудью к чужой мускулистой груди. — Я думал, что не угодил своему принцу. — Нужно было время договориться с самим собой, — туманно отвечает Хонджун и сильнее сжимает тонкую талию, усаживая его полностью на себя без возможности дальше двигаться. Сонхва ощущает, насколько принц тверд под ним, и чувствует от этого несравнимое наслаждение. Крепкие бедра танцора сжимают ноги принца, и Сонхва начинает выводить тягучие восьмерки, сидя сверху. Хонджун закусывает губу и сдерживает рвущиеся стоны, запрокинув голову. Сонхва смелеет с каждым движением, видя, как он действует на своего повелителя. Он опирается руками о сильные плечи и прижимается голой из-за распахнутого халата грудью. Руки Хонджуна скользят с талии на пояс накидки. Он заглядывает во внеземные глаза Сонхва, как будто спрашивая, можно ли. Тот откидывается, упираясь в его колени и предоставляя больше пространства — Хонджуну можно все, Сонхва им так зачарован, что готов отдать всего себя. Пояс развязывается, и тонкая струящаяся ткань распахивается, ничем не сдерживаемая. Хонджун не спешит снимать накидку, он будто разворачивает подарок, желая насладиться интригой. Сонхва тает и млеет, когда его длинной шеи касаются губы, осыпая легкими поцелуями. Его тело дрожит и извивается, это первый раз, когда его так интимно касаются, и он не может перестать думать о том, как понравиться принцу, не имея никакого опыта кроме того, что ему рассказывали, готовя к отъезду. Но Хонджун и не ждет от него инициативы, он наслаждается тем, как отзывчив Сонхва в его руках, как от их интуитивных движений понемногу распахивается его одежда, которая уже висела на локтях и совершенно не скрывала обнаженного тела. — Я мог бы боготворить тебя всю ночь, моя Жемчужина, — шепчет Хонджун в краснеющее ушко и упивается ответной дрожью. Контраст тел практически обнаженного Сонхва и полностью одетого Хонджуна туманит разум, но уже так отчаянно хочется ощутить прикосновение кожи к коже, что Сонхва несмело тянется к полам легкой белой рубашки на сильном торсе. Хонджун помогает ему раздеть себя, а затем подхватывает под стройные бедра и вжимает в мягкую кровать. От интимного соприкосновения обнаженных тел позвоночник прошивает молнией, а под кожей расходятся покалывающие разряды. Сонхва разводит в стороны длинные ноги, и это выглядит так, будто он с готовностью отдает себя во власть принца. На самом деле так оно и есть. Движения обоих не слишком уверенные, но страсть и голод восполняет недостаток опыта. Хонджуну кажется, что он все это время отказывался от лучших красавцев и красавиц только ради того, чтобы однажды подарить свое сердце именно Сонхва — полностью и в безраздельное пользование. И Сонхва с восторгом его принимает, и тут же тает в объятиях, потому что совершенно не ожидал такой нежности и внимательности от молодого правителя, которому доступна любая роскошь этого мира. Сейчас под взметающимися легкими занавесями балдахина и позвякивающими на ветру бусинами, свисающими над кроватью, в руках самого великолепного мужчины, что он когда-либо видел, он чувствует себя именно так — роскошью. Поцелуи Хонджуна легкие и чувственные, они покрывают шею и спускаются к ключицам, губы бархатно скользят по смуглой коже вниз, не упуская ни одной родинки, ни одного чувствительного места. Сонхва в один момент кажется, что от этих ласк он сейчас рассыпется на миллиарды сверкающих бусин, из которых потом сплетут украшения для балдахина. Ощущать тело Хонджуна сверху — это что-то неизведанное и сводящее с ума, и Сонхва даже не осознает, как притирается пахом. Хочется ближе, хочется ощущать твердый член на своем возбуждении, хочется вжаться, врасти, сплестись так, чтобы они навсегда остались в объятиях друг друга. Хонджун закидывает его ноги себе на талию, и Сонхва сцепляет щиколотки за его спиной, чтобы между их телами не осталось ни миллиметра свободного пространства. Он запрокидывает голову в немом измучанном стоне, когда Хонджун начинает скользить членом вдоль его паха, но сильная рука притягивает за подбородок и наконец их губы соединяются в изголодавшемся поцелуе. Хонджун пьет его вздохи, как пьянящий нектар, держа себя одной рукой, упирающейся локтем в кровать. Между ними липко и влажно от смазки и пота, жар уходящего дня не идет ни в какое сравнение с тем, как полыхают их тела, прижимающиеся друг к другу. Сонхва хочет большего, хочет всего, что пожелает сделать с ним его принц. Тот переворачивает его снова и усаживает сверху на свои бедра. Дезориентация от резкой смены позиции на мгновение кружит голову, но Сонхва подхватывает жадный ритм практически сразу, приподнимаясь и опускаясь, позволяя крепкому члену проходиться между ягодиц и цепляя головкой пульсирующую дырочку. Хонджун смотрит на него снизу, как на чудо света, и бережно придерживает за бедра, осторожно направляя. Сонхва упирается руками в сильную рельефную грудь, вновь тянется за поцелуем и чувствует, как ладони принца скользят на ягодицы, сжимая ими свой текущий член и помогая Сонхва двигаться вверх и вниз. Когда оба выбиваются из сил, Хонджун снова переворачивает их — в этот раз на бок, сам прижимаясь со спины. Сонхва приходится изгибать шею, чтобы не переставать целоваться, дыхание кажется чем-то не слишком первостепенным, главное — не потерять ощущение чужих губ и языка, сплетающегося с его и ласкающего нёбо. Рука Хонджуна протискивается между хрупкой изящной талией Сонхва и кроватью, чтобы наконец обхватить истекающее возбуждение. Это сводит с ума еще немного, но окончательно Сонхва теряется в мыслях и ощущениях, когда между его сомкнутых бедер толкается член, стимулируя гладкую мошонку и нежную кожу внутренней стороны ног. Он разрывает поцелуй, закатывает глаза от разливающегося внизу живота жара и хнычет, смаргивая слезы. — Какой же ты невероятно прекрасный, — шепчет ему Хонджун на ухо, прикусывая мочку и продолжая трахать восхитительные бедра, о которых мечтал столько времени, и стимулировать сочащийся член. — Несравненный. Идеальный. Мелкая дрожь охватывает все тело Сонхва, но последней каплей становится тот момент, когда он опускает затуманенный взгляд и видит, как между его ног появляется и исчезает влажная блестящая головка. Возможно, он кричит от восторга, когда капли спермы начинают стекать по пальцам Хонджуна, но он уже ни в чем не уверен кроме того, как собственнически его сжимает вторая ладонь, крепко придерживавшая за бедро. Когда сознание возвращается, Сонхва хочет встать, чтобы как хороший наложник позаботиться о своем принце, но Хонджун никуда его не пускает и только крепче прижимает к себе, поглаживая тонкую талию кончиками пальцев. Некоторое время спустя, когда они вдоволь нанежились в объятиях друг друга и восстановили загнанное дыхание, Хонджун сам встает, чтобы найти мягкую ткань и осторожно обтереть испачканные бедра Сонхва. Дурачится, как мальчишка, попутно чмокая в губы, за ухом и снова в шею, так полюбившуюся ему за чувствительность тонкой кожи. — Ты мое сокровище, Сонхва, — шепчет он, укладываясь обратно на постель, на этот раз лицом к нему. — Первая драгоценность, которая завладела моим разумом и свела с ума. Дыхание перехватило от сладких речей, хотя Сонхва и понимал, что он всего лишь наложник — пусть первый, но явно не последний. — Приятно быть причиной тому, что у принца все-таки появится гарем, — мягко улыбнулся Сонхва, старательно пряча истинные чувства: он уже начинал ревновать Хонджуна к другим наложникам и наложницам, пусть их еще даже не было. Хонджун на мгновение отодвинулся, чтобы внимательно заглянуть в его лицо, будто выискивая в каждой черточке спрятанные страхи и эмоции. — Ты не понял, Сонхва, — наконец сказал он, смотря прямо в глаза. — Меня не интересует накопительство. Я не хочу быть как мой отец или как другие султаны до него, мне не доставляет удовольствия факт обладания несметными богатствами, от которых ломится казна, но не для дела, а ради того, чтобы потешить их самодовольство. Сонхва слушал внимательно, но не мог понять, к чему Хонджун это говорит. — К чему мне гарем? — продолжил тот, нахмурившись. — Зачем мне бесполезные побрякушки, когда у меня уже есть самая настоящая бесценная Жемчужина? Сонхва в тот вечер спрятал влажный взгляд на крепкой груди своего драгоценного повелителя, засыпая в его объятиях и чувствуя себя самым счастливым на свете. А после у принца — а впоследствии и султана — так и не появилось гарема даже спустя годы. Зато в народе еще долго передавали из уст в уста небывалую историю о великом правителе восточного государства и его волшебной Жемчужине — единственной и неповторимой.