I. Кшесинская

      Отметив точность парадоксального правила: если зимой прекращается снегопад — дело к холоду, Ася поправила шапку и открыла дверь в дом Ульяны своим ключом. На наручных часах было «07:26». Небо за панорамными окнами было мглистым. — Хэй, Оскар? — присев на колени, она безуспешно прислушалась к тишине. — Толстячок, просыпайся, пора гулять.       В глубине непроснувшейся студии слышалось только сопение Ули. Перенеся вес с одной ноги на другую, Ася облокотилась о стену. Тьма пахла пустырником и рассветом. Хотелось спать.

Май, 2021

— Объясни мне, что я здесь забыла? Капризно поправив прилипшее к бёдрам платье, Вяземская надела солнечные очки. — Ты помогаешь мне выбрать ребёнка, — сверившись с картой, Жизневский кивнул ей на пятиэтажку: — мы, кстати, пришли. — Я чайлдфри, если ты не забыл, — пробурчала она, недовольно плетясь за ним следом.       За годы их дружбы Жизневский привык к тому, что его девочка часто была не в духе. Не выспалась, встала не с той ноги — её часто штормило, но Тихон был к этому снисходителен. В «+34» по Цельсию, после гастрольного тура, не выспавшись и не позавтракав, Ася поехала с ним на окраину города, чтобы помочь ему выбрать щенка. — Здравствуйте-здравствуйте, проходите, — хозяйкой щенят оказалась приятная женщина, принявшая Асю с Тихоном за молодую семейную пару.       Оставшись в прихожей, незваная гостья присела на табурет. Перед выбором мопса Жизневский разволновался. Щенков было четверо, и он боялся, что выберет среди них не того. Асе думалось, что он ошибся при выборе спутницы: ей были чужды эмоции, и, принимая решения, она всегда руководствовалась здравым смыслом.       Однако приняв его приглашение за утверждение, а не вопрос, она здраво решила хотя бы не путаться под ногами.       Щенята сидели в манеже. Игривые и неуклюжие, — как полагалось породистым мопсам, — они кувыркались и фыркали, изредка умно, по-детски наивно рассматривая приглашённого гостя. Жизневский был очарован. — А почему их здесь три? — Как же «три»? А куда подевался ещё один?       Заволновавшись, хозяйка пошла изучать потайные местечки: за шторами, между подушек и под диваном. Решив не мешаться, Жизневский вернулся за спутницей, но не сумел сделать шаг и остался в дверном проёме. Задрав хитрый нос, маленький хулиган с любопытством рассматривал гостью. — Дружок, ты ошибся, смотрины вон там, — её голос был делано строгим.       Оставшись на месте ещё на недолгое время, щенок сделал шаг и легонько царапнул девичью лодыжку. — А ты оказался упрямым.       Малец заскулил. Уже более важно похлопав её по ноге, он довольно склонил шею набок. — Но только не думай, что ты победил, хорошо? — сдавшись, Ася взяла его на руки, и он покорно улёгся на её коленях. — Ты спать здесь собрался, малец? — её голос дал трещину. — Ну, эй, мужчина, вы кастинг проспите.       В груди у Жизневского стало тепло. Прислонившись щекой к косяку, он рискнул и, набравшись решимости, выглянул из-за угла. Ася гладила пса по макушке. Она не всегда и не рядом со всеми была вот такой: по-наивному доброй, по-женски капризной, по-искреннему простой. — Извините, — возникнув за его спиной, женщина виновато пожала плечами, — наверное, он где-то спит. — Да, наверное, — Тихон не смог скрыть усмешки, — и я даже знаю, где именно.       Ася ворчала о том, что в её планах не было, чтобы щенок пускал слюни на платье из Амстердама; о том, что с утра Тихон даже не дал ей накраситься, и о том, что ей наскучила глупая питерская весна.       Тихон не слушал — он только смотрел на то, как пару раз за пролёт она приостанавливалась, чтобы удостовериться в том, что ворчливый мальчишка на её руках был в порядке.       А за те полчаса, что их не было, плакса-весна разрыдалась над Питером ливнем.       Смиренно вздохнув, Ася приподняла полы платья и села на лестничную ступень. Тучи спрятали солнце, и контуры девичьего лица были мягко очерчены ржавым, разбавленным влагой светом. В фотонах кружилась пыль.       Дождь стучал по крыльцу и не крашенным лавкам, щенок мирно спал, продырявив когтём нидерландское платье, а Ася, о чём-то задумавшись, оберегала его чуткий сон. — Почему ты не хочешь детей?       Она вздрогнула, но не от страха. Ей было не стыдно довериться Тихону — просто не думала, что у неё это спросят. — Потому что я не смогу дать им то, что им нужно.       Лицо её было расслабленно — Ася была откровенна. Как питерская весна. Вероятно, узнай она это сравнение, она добавила бы, что была точно так же глупа.       Опустившись на корточки, Тихон прижался к стене. — Почему ты так думаешь?       Над Питером громыхнуло. — Я эмоционально закрыта, бесчувственна, эгоистична, — на каждый эпитет она загибала по одному пальцу, — травмирована и холодна. Идеально для материнства, неправда ли?       Щепки не жжёных мостов опалили Жизневскому пальцы. Ему стало больно.       Наверное, за неё.

Декабрь, 2023

      Вывалившись из гостиной, мопс заспанно фыркнул и, распознав в своей гостье хозяйку, лениво направился к ней в объятия. Ткнувшись в сгиб девичьей шеи, он хрюкнул в ответ на забившийся в нос пух от шарфа и радостно заворчал.       Ася чмокнула Оскара в лоб. — Я соскучилась, толстячок, — почесав его пузо, она заглянула в огромные карие глазки, — тебя тётя Уля здесь не обижает?       Из спальни послышалось сонное бормотание: — Если вы оба сейчас же не замолчите, то вам тётя Уля обоим даст пендель.       У Вяземской вырвался хохот. Подняв мопса на руки, Ася достала из тумбочки зимний комбинезон и, одев в него Оскара, выскользнула из квартиры, почувствовав, что телефон завибрировал новым, ещё не прочитанным SMS:

«Жду в 17:00 у нас дома. У меня будут брать интервью. Надень что-нибудь синее и не опаздывай».

      Елена нечасто интересовалась делами единственной дочери, редко здоровалась и не учитывала её планы. Возмутительно, но в этом было какое-то постоянство, поэтому Вяземская — та, что Ася, — смирилась и не препятствовала тому, чтобы мать диктовала ей правила. Да и так было в разы безопаснее: не реагируя на провокации, Ася могла уберечь малость нервной системы, оставшейся после юности.       Надев платье из тёмно-синего трикотажа, она собрала волосы на затылке и спрятала плечи под бежевым пиджаком.       Двор на Невском, код «83115», второй из пяти этажей. — Проходи, они скоро приедут, — Елена крутилась у зеркала, распределяя кудрявые пряди по поднятым кверху плечам.       Асе думалось, что она попросила её надеть синее, чтобы их образы сочетались, но та была в светло-сером. — Куда мне идти?       Удивительно: в этой квартире прошло её детство и юность, но без одобрения матери сделать шаг ей было запрещено. — Съёмки будут в гостиной, — с губ Вяземской-младшей сорвался смешок. Эгоизм её матери был феерическим: даже ведя диалог, она не отводила своих глаз от зеркала. — Что за канал-то хоть будет? — «Культура». — Ну, ладно, не «Мать и дитя».       Фыркнув дочери на сарказм, Лена тронула волосы лаком.       Картинка слащавой семьи была отретуширована донельзя. Сомкнув зубы, Ася услышала скрип. Ложь была слишком сладкой: Елена расщедрилась сахаром. Новый сервиз, запах чая с малиной и «Наполеон». — Потрясающий стол в потрясающем доме шикарнейшей женщины, — интервьюер улыбнулась, — Елена Анатольевна, расскажите: а сколько же времени вам удаётся найти на создание всей этой красоты, с вашим графиком репетиций? На что бы потратили лишние двадцать минут?       Воздух был липким-липким. Под веки тёк жар. В непроветренной комнате было душно. — Не так много, как мне бы хотелось, — ну сколько же фарса! — Наверное, если бы было побольше, почаще бы виделась с дочкой.       Взгляд интервьюера сместился на Асино лживо-приветливое лицо. — Анастасия, вы выглядите великолепно! — отрепетированный благодарный кивок. — Полагаю, что чувство прекрасного — это наследственное. Вы согласны?       Отставив на стол чашку чая, она мягко произнесла: — Думаю, лишь отчасти. Скорее всего, в этом более значим процесс воспитания. — Ваша мать — строгая? — интервьюер подалась ей навстречу, надеясь создать атмосферу интриги, доверия, и заодно найти с Асей контакт. — Полагаю, что более правильным будет использовать слово не «строгая», а «справедливая». Мне было сложно работать с ней как с педагогом, но дома она всегда сдержана и мягка.       Умилённо вздохнув, Жанна, — так было сказано на её бейдже, — вернула взгляд к Вяземской-старшей. — Елена Анатольевна, речь вашей дочери, её манеры и воспитание — на высоте. Я восхищена.       Та довольно надела улыбку. — Любовь к васильковому цвету — семейная?       Глянув на шторы и Асино платье, она пошутила, но Асе подумалось, что её яблочный чай забродил. Взгляд гречишно-зелёных царапнул по окнам. Красиво. Обманчивый хмель окислился. Ей захотелось закашляться и сплюнуть чай на атласную скатерть. Боль авторства Вяземской-старшей была восхитительной: тонкой, изящной. Под стать ей самой.              Почему-то под рёбрами защекотало от смеха. Всё было красиво: малино-яблочный чай, свежий «Наполеон» и дочь в платье под цвет новых штор. — Это очень глубокий, насыщенный цвет, — Лена малость зарделась, — а ты почему его выбрала, Ася?       Подняв взгляд от скатерти, та показательно-скомкано улыбнулась. «Потому что ты, маменька, сделала из меня мебель». — Мне кажется, что он изящен.       Десертная ложка размазала по блюдцу жирный, подтаявший от духоты, расслоившийся крем. В этот день они с Вяземской были похожи: она ощущала себя точно такой же, как клейкая масса, нелепо прилипшая к импортному стеклу. — Елена Анатольевна, как вы считаете: будет ли Ася похожа на вас через несколько лет?       Положив на язык каплю крема, она сжала губы. Текстура просроченного «ПВА». Тошнотворно: с кислинкой и сладко. Элитно — из лучшей кондитерской города, — но с щедрым слоем присыпанной пудрой фальши. — Хотелось бы верить, что да.       Дверь в парадную хлопнула, и колкий воздух схватил удушением горло. Хотелось сорвать с себя платье, разбить лёд на лужице и закурить. Пошло выдохнуть дым, обслюнявив фитиль. Не изящно — по-шлюшьи попасть в съёмку про приму из 90-х, создав съёмщикам инфоповод.       Прижавшись к стене, Ася сделала вдох. За углом посигналили. Вынув из сумки початую пачку, она отвернулась от съёмщиков и закурила.       Спина была ровной. Помада была без проплешин. Мороз был заботлив, а Ася была разбита.       В машину к Ульяне она села через пятнадцать минут. Нажала на кнопку включения радио и, как ни в чём не бывало, со звучным щелчком прицепила ремень безопасности. Рика прищурилась. — Что?       Её движения были отрывисты и суетливы. — Ты снова продула ей?       Уля ударила пальцами по коленке. Она, как никто другой, знала, что всё, что любила в своей жизни местная прима, — свою популярность. А дочь пригождалась ей только тогда, когда их появление на публике могло поднять её имя с последних на первые строки их местного глянца. — «Наполеон» оказался пластмассовым, как её чувства?       Ася непозволительно для дочки примы скривилась. — Не говори при мне про этот торт, — в её горле стоял привкус чая без сахара и расслоившихся сливок, — она позвала меня на интервью, чтобы я сочеталась с её итальянскими шторами.       После двух «Winston’a» упоминать это стало значительно проще.       Риковская расхохоталась. — Как мерзко, — уже не теряя секунд на то, чтобы сперва удивиться, Ульяна наотмашь ударила по рулю, — ты ей что-то на это сказала? — А смысл? — Да что значит «смысл», блять? Ты посмотри на себя: ты же как дрессированный пудель. Сидишь здесь; она тебя даже не видит, а ты спину держишь. А знаешь, зачем? Ты же не потому это делаешь, что тебе нравится, — Уля привычно всплеснула руками, — ты просто боишься, что если ты будешь сутулиться, мама тебя разлюбит.       Её скорый говор затих: Рика смолкла. В салоне повисло молчание. Шарф уколол Асе шею. — Прости, я, наверное, перегнула.       Асе нельзя было быть безрассудной: гулять в ночных клубах, пить на брудершафт, танцевать на столешницах и выходить из квартиры одетой не по этикету. Её воспитали не так. — Безалкогольное пиво, секс под одеялом и юбка на два пальца ниже колен, — её голос был тихим, смешок — неживым.       Крем прилип где-то в горле. Хотелось сглотнуть его или, нажав на язык, спровоцировать рвоту. Тошнило. — Заедем в квартиру? Хочу переодеться.       Ульяна несмело хихикнула: — В платье повыше колена?       С губ Вяземской-младшей сорвался смешок. Питер кутался в сумерки — за запотевшими стёклами вечерело. — Ага. А потом я хочу бахнуть что-нибудь с градусом.       Этот настрой был Ульяне по нраву. — Надеюсь, что дальше по плану на вечер — секс без одеяла.       Безропотно хмыкнув на шутку: «Посмотрим», та сделала музыку громче, и Рика нажала носком на педаль.       В выбранном Улей «Кино, вино и домино» было ярко и громко. — Хорош, папарацци, — состроив смешную гримасу, Ульяна мотнула из стороны в сторону головой и ещё пару раз сняла ту со спины. — Ты сто лет не была вот такой! — сунув камеру в клатч, Рика шустро схватила подругу под локоть. — Хочу насладиться твоей красотой.       Ася изо всех сил сохраняла осанку и образ, но после беседы в машине она была бы не прочь похулиганить.       Подкравшись к бармену, она поманила его указательным пальцем: капризно и женственно, как завсегдатай таких заведений. — Бокал «Маргариты», — любовь к классике была искренней.       Как и кошачьи манеры. Ася была не такой, как Риковская: ей были чужды открытость и пошлость. Её сексуальность, шарм и красота были слеплены из драгоценных камней. Она пахла черешней, пачули и розами — сладко и женственно, колко, с интригой и вермутом, горьким «Бабаевским» и аперолем.       Забравшись на стул, она мягко прошлась пальцем по руке бармана, перехватив из его рук бокал «Маргариты». Глаза в обрамлении густо накрашенных чёрных ресниц выглядели кислотно. Змея. Испарение хлора.       Арсений увидел её почти сразу. Поднялся со стула, зачем-то поправил на кончике носа оправу очков, что носил ради имиджа — в них даже не было стёкол, — и, недолго думая, сделал к ней шаг. — Добрый вечер.       Она не смутилась. Огладила взглядом атласно-зелёных его тонкий профиль и приподняла одну бровь. — Добрый вечер, Арсений.       Ликёр из коктейля щипнул жаром нёбо. Горячая жидкость, как масло из перца и прованских трав, обожгла её горло. Спустившись со стула, она прикоснулась ладонью к укрытому шёлком плечу. Арс до этого выпил бокал коньяка. От него пахло чем-то древесным и мускусом.       Её глаза были, как раскрошившийся от перемены погоды, покрытый испариной и эпоксидной смолой малахит. — У вас нитка.       Не отводя от его очарованных глаз взгляда ярко-зелёных, она отняла от рубашки ладонь с ювелирно ухваченной пальчиками находкой. — Вы очень внимательны, Анастасия.       Она улыбнулась. — Вы льстите, Арсений. — А может быть, это была помощь зала? — Попов поспешил объяснить: — Ну, подсказка в том споре, который мы с вами устроили.       Ася сыграла обиду. — Считаете, что я глупа? Это ведь провокация.       Арс поднял кверху ладони. — Ну что вы?! Вы — самая мудрая девушка, что я встречал. — Это снова подсказка? — она повела плечом в сторону. — Нет, — Арс мотнул головой, — это просто попытка понравиться. Что, я и здесь облажался?       Она рассмеялась. — Нет, с этим у вас всё в порядке.       Он деланно выдохнул. — Благодарю. Не откажете в танце?       Ему шла рубашка из шёлка и дороговизна. Он был её старше. На сколько? На десять, пятнадцать лет? У его глаз была россыпь морщин, но она их не видела. Ася смотрела на марево и лазурит его глаз — водянистых, растаявших, мокрых. Она не заметила, как трек сменился на что-то тягучее, как карамель. Он прилип к её пальцам, приклеил их к тёплой ладони мужчины, огладившего её талию и уловчившегося рассекретить в ней женщину.       Арс был в разводе уже много лет. О причине разлада он сам знал немного — ответить на сотню вопросов Алёны ему тогда не удалось. Он однажды заметил, что стал раздражаться в ответ на открытые тюбики пасты по утру, запнулся о сумку, забытую ею в проёме двери.       Он не понял, когда, но узнал это чувство: Арсений её разлюбил.       Его бывшей жене уже было за сорок. Он знал её микроскопически: каждый взгляд, каждое слово. Прошёл, как игру. Разгадал, как судоку. Узнал в мелочах и устал от того, что она ему стала понятна.       А Ася была соткана из поэзии, прозы; из запахов, нот, строк из песен и красок. Она волновала в нём что-то, о чём он забыл. Она не вдохновляла. Она и была вдохновением. — Может быть, выйдем на воздух?       Её голос был по-кристальному чист, её взгляд — исподлобья. Она безуспешно искала в себе капли трезвости и здравомыслия. Кошка, а не дрессированный пудель.       А тучи на небе сгустились, поссорились. Их слёзы капнули на землю редким дождём. — Если я закурю, не обидитесь?       Ася ответила шёпотом: — Нет.       Арс достал из кармана початую пачку и, сделав затяг, закурил. Долго, длинно, смакуя приятную жгучесть. У Вяземской в мыслях была суматоха. Подставив лицо отрезвлявшему девичью пылкость дождю, она сделала выдох. — Так странно: сначала полжизни скрывал, что курю, от родителей, — Арсу не нравилась тишина, — а потом — от ребёнка.       У Аси внутри что-то треснуло. Будто бы музыка из дребезжавшей пластинки закончилась, и стало тихо. Она повернулась. — Ребёнок? У вас есть ребёнок?       Арс дёрнул плечами. — Да, дочка.       На бледную щёку упала холодная капля. — Но вы не подумайте, — он трактовал её ступор как страх, что он в браке, — я уже много лет как разведён.       Арс пах пачули и кедром. Он пах безрассудством и глупостью, танцем и хмелем, жвачкой, интригой и лестью. От этого запаха Асе хотелось сбежать или поцеловать его. — Как она пережила ваш развод? — Кто? Жена? — Ваша дочь.       Арс застыл. Что за дело ей было до Кьяры? Она была для него солнцем. Он бросил все силы на то, чтобы дочь не заметила, что её мама и папа разъехались. — Она в порядке. — Считаете?       Асин смешок разозлил его. Что она смыслила? — Знаю.       Она рассмеялась. Ей было неведомо, что могло выйти вот так: чтобы дочь была счастлива после развода. — Сначала вы женитесь, делаете детей, — её голос был хриплым, надломленным, — а потом вы в эгоизме разводитесь. И на детей вам плевать.       Она поднялась со скамьи и, стряхнув с платья капли дождя, посмотрела на Арса со знанием дела. — Отец бросил маму, когда мне едва стало девять, — от воспоминаний ладони замёрзли, — и с тех пор я стала им лишней.       Она посмотрела на Арса, и мозг дружелюбно подкинул ей образ: девчушка с глубокими синими — чистыми и озорными. Она была точно такой же. Когда-то давно. Глупой, маленькой, ласковой. Незащищённой. Стояла и плакала: думала, что отец бросил их из-за неё. Надоела, наскучила, не заслужила любви и внимания, гордости, счастья, заботы.       «Я вас презираю!» — ей очень хотелось бы это сказать. Но комок чувств боролся со знанием: чувства рассеются, и ей с утра станет стыдно.       Арсений молчал. Каблуки утопали в растаявшем снеге. Дождь плакал, а Асе хотелось домой. — Извините, Арсений, — улыбка — пластмасса, — спасибо за вечер.       Арс пах шёлком, виски и девичьей глупостью.       Асе хотелось рассеяться и забыться.