Осенний ноктюрн

Леви было неловко себе признаться, но он был рад возвращению в Марли: сюда не дотягивались настырные руки коварного прошлого, не сжимали в мертвенных объятиях, не забирались в голову самым бесстыжим образом. Оказавшись в стенах дома, он ощутил, как соскучился по Габи и Фалько, которые тотчас окружили их с Лив и до вечера осыпали вопросами о поездке. Он соскучился по лавке и рабочей рутине, а потому сразу погрузился в неё с головой. И пусть чайную ожидали неизбежные перемены, Леви не приступил к ним тотчас, а решил как следует всё взвесить. Однако сделка с новым поставщиком, господином Стивенсоном, была заключена, и в скором времени Леви должен был возвратиться на остров, чтобы заняться открытием новой чайной. Вернувшись домой, Лив двое суток почти беспробудно спала: во время обратной дороги её измучила морская болезнь, а по прибытии свалила с ног чудовищная акклиматизация. На третий день она пришла в себя, встала рано утром вместе с Леви и даже спустилась на совместный завтрак. — Уверена, что не нужно пригласить доктора? — спросил Леви, поставив перед Лив тарелку овсянки со свежими ягодами и ломтём вкусно пахнущего мягкого хлеба. — А то я несколько раз проверял дышишь ли ты вообще. — Прости, что заставила переживать, — отозвалась она. — Брось извиняться. — Это всё смена обстановки, — уверенно заявила Лив. — И не забывай, что я в положении. Мне спать хочется постоянно, я так обленилась, просто кошмар. Вечно чувствую себя уставшей. Благо, тошнить стало гораздо реже. — Я заметил. Хорошо бы, чтоб тебя от меня тошнить не начало, но тут никаких гарантий. — Не выдумывай ты, — с усмешкой ответила Лив. — Я иду к Консти и девочкам, хочешь со мной? — Сегодня прибывает первая поставка от Стивенсона, — сказал Леви, мельком пробегаясь глазами по передовице утренней газеты, — нужно всё проверить. Да и без этого дел по горло. Так что иди без меня. — Ладно. — Она пожала плечами, съела все ягоды и отставила тарелку в сторону. — Что с аппетитом? — Удивился Леви. — Не хочу овсянку. — Лив поморщилась. — Чего-то она мне разонравилась… Знаешь, чего я хочу? — Воздела глаза к потолку и задумалась. — А чего я хочу? — спросила она себя. — Я бы пошутил, что главное, чтоб я тебе не разонравился, но тогда ты точно меня чем-нибудь стукнешь. Лив выхватила из рук Леви газету, свернула её и дурашливо стукнула его по макушке. — Какое у нас идеальное взаимопонимание, — констатировал Леви, не меняя тона. — Хочу чего-нибудь сладкого. — Лив подскочила со стула и стала рыскать по настенным шкафчикам. — У нас не осталось имбирного печенья? Вот бы ещё плитку шоколада, а лучше две… — Я загляну в кондитерский, когда буду возвращаться домой. — Да поздно уже будет, — со вселенской скорбью вымолвила Лив, грустно притулившись к холодильнику. — Я несчастна… — Несчастна? — Леви скептично изогнул бровь. — Из-за плитки шоколада? — Двух. — Хорошо, я схожу. — Леви озадаченно почесал затылок и встал со стула. — Нет-нет! — Лив обхватила его запястья и усадила обратно. — Ты чего? Даже не позавтракал. Не обращай внимания, несу какую-то чушь, — будто опомнившись, протараторила она. — Какая-то странная блажь. Сама не знаю, чего так завелась… Я сама куплю, когда пойду к девочкам. — Эм… ладно, — Леви с недоумением наблюдал за её мельтешениями. — Ты знаешь, где лежат деньги, возьми сколько нужно. — У меня ещё с прошлого раза остались. — Шоколад стоит дорого. — Мне хватит. — Звонко чмокнула его в висок. — До вечера! Она бодро влезла в осенние ботинки, надела пальто тёмно-изумрудного цвета, прихватила стоявший у двери чемоданчик и, не застегнувшись, вылетела из дома. «Странная такая стала, — думал про себя Леви, провожая её взглядом. — Она и раньше была настоящий ураган, а теперь вовсе не уследишь за переменами в её настроении». Удушливый и кисловатый душок спальных районов — Лив почти позабыла его, и в первое мгновение желудок скрутило чуть не до тошноты. Зажмурилась, заткнула нос белоснежным платком и смело двинулась вдоль покосившихся серых домов с облупленными кровлями, по разбитой мостовой, по искривлённой узкой улице. Озлобленные косые взгляды провожали её на всём пути до дверей борделя — непривычные, враждебные. Такие, какими смотрят лишь на чужаков. «Раньше на меня косились только в городе, а теперь везде. Я больше не принадлежу миру трущоб, но и в новом окружении своей не стала. Вечная беспризорница — таков мой удел». Тощая грязная собака с вытаращенными карими глазами перегородила ей путь, и Лив инстинктивно замерла, дёрнулась назад. Пёс подбежал, обнюхал её кисти, обтянутые кожаными перчатками, и зарычал. Лив, не поднимая рук, сняла перчатки, и четвероногий дворняга тотчас виновато проскулил, завилял ободранным хвостом и облизал ей пальцы шершавым языком. — Хороший, хороший, — протянула Лив, похлопывая пса по холке. — Пустишь? Она несмело двинулась вперёд, и пёс побежал дальше по своим делам. В носу защекотало, глаза увлажнились. Вскинула голову, шмыгнула и решительно пошла дальше. Ледяной красный луч рассёк покорёженную мостовую, пролёг до порога «Девушек мадам Розы». Лив остановилась и стала носком ботинка перекатывать рассыпающийся кусок кирпича, поросший мхом: когда-то на этом месте она, полная надежд и мечтаний, прощалась со своим капитаном, стоя посреди студёной ночи: «Прошёл всего год, а как будто целая вечность, — подумала Лив, вспоминая, как катила перед собой его кресло, как смотрела на его тёмную макушку и боялась, что он может исчезнуть. — Он и исчез потом…» Подошла, толкнула тяжёлые деревянные двери и нырнула в голодную пасть прошлого. В нос ударил запах сырости, плесени, пота, сигарет и дюжины дешёвых духов — липкий, едкий, пропитывающий до нитки. Запах, что окружал её всю жизнь. Привычный, повседневный. Лив почудилось, будто пальто на ней растаяло, и на оголённые плечи опустился холодный шёлк кружевного пеньюара. Тряхнула головой и подошла к стойке: мадам Роза стояла к ней спиной, облокотившись на спинку стула, и смотрела в свой засаленный медальон с фотографией дочери. — Привет, старушка, — тихо сказала Лив и несмело улыбнулась. Издав свистящий тяжёлый вздох, мадам Роза обернулась и расплылась в широченной улыбке, явив пожелтевшие зубы: — Батюшки, вы посмотрите, кто снизошёл до нашей выгребной ямы! Сама госпожа Аккерман! — Она оценивающе оглядела Лив с головы до ног. — Смотрю, мужик твой на тряпки денег не жалеет. Какое пальтишко у неё, а? Загляденье! Лив перегнулась через стойку и стиснула пухлую шею мадам Розы в удушающем объятии. — Ну мартышка! Как была, так и осталась мартышкой! — Мадам Роза смутилась охвативших её чувств и хотела как можно скорее сбить сентиментальность момента. — Ну-ну, всё-всё! Ещё задушишь своими обезьяньими ручонками. А меня, знаешь ли, не так-то просто задушить. — Где там Консти? — Трудится не покладая рта, — буднично изрекла Роза. — Она с мистером «елдой». С тех пор, как ты ушла, он её постоянный гость. Но всё равно по тебе сохнет. — Никогда не любила огромные. Что с ними делать-то? Скука смертная. Ни туда и ни сюда не запихнёшь, весь процесс превращается в бесконечное пыхтение, хоть ты литр смазки на него вылей. — Лив изобразила дурашливо-усталую мину и закатила глаза, подперев щёку кулачком. — Не знаю, Марла, вон, обожает колотушки размером с башку. — Роза кивнула на комнату Марлы. — Проще сказать, что она не обожает! — Лив захохотала, и её заразительный смех передался и мадам Розе. — Зато, погляжу, капитанчик тебя всем устраивает, — заметила Роза, — рожа какая предовольная. Явно не «скучаешь»! — Не скучаю, — тихо ответила Лив, смущённо улыбнувшись и опустив глаза в стойку, — мне с ним всё нравится. — Да неужели? — мадам Роза выпучила глаза. — Наконец-то нашла мужика, которому позволяешь шпёхать тебя сзади? — Ещё нет, — ответила Лив, шкодливо улыбнувшись и забавно прикусив кончик языка, — этот номер я берегу для особого случая. Должна же быть в женщине загадка! Облокотилась на стойку и вновь принялась заливаться хохотом, дрыгая ногами. — Балбеска, — резюмировала мадам Роза, подбоченившись. — Стойку не сломай. — И правильно сделала, малышка! — На спину Лив опустилась тяжёлая рука Констанс. — В жопу только за дорогие побрякушки. За бриллианты желательно. — Фу, ты чего такая грубая? — Лив обернулась и жалобно насупилась. — Нет уж, своему мужику я даю исключительно по любви. Без разницы куда. И крепко обняла подругу. — Балбеска ты, правильно старушка говорит! — отозвалась Констанс, обнимая Лив в ответ. — Ты волосы обрезала? — удивилась Лив, перебирая русые пряди, едва доходившие до середины шеи Констанс. — Тебе идёт. — Я слышала, заграницей сейчас так модно, — объяснила Констанс, изящно тряхнув волосами. — Клиент сказал. Может, и твои почикать? Тебе, кстати, тоже будет к лицу. — Леви тебя за это на рагу почикает. — Ой, да твой Леви не из тех, кто станет каждый шаг контролировать и указывать, что делать. — Волосы — это святое, поэтому даже не начинай. Кстати, — Лив огляделась, — а где дети? — В городе уже с неделю какая-то международная ярмарка идёт, они там до ночи пропадают. Мой Джеки все карманные расходы туда спустил. — Констанс устало оперлась на стойку. — Ещё и кусок зуба об леденец отколол. Хорошо хоть молочного. — Я подарки привезла — девчонкам и детям, — с улыбкой объявила Лив и повернулась к мадам Розе, — мы можем часик посидеть в гостиной? Хочу лично вручить. — Малышка, ты как себе это представляешь? А клиентов я куда дену? — строго спросила Роза. — Хоть на полчасика! — не отступала Лив. — Кто не занят, так и быть, пусть посидят с тобой. Но недолго! — Мадам Роза, я и вам привезла подарок. Мадам Роза вышла из-за стойки, поправила сползший не по размеру подобранный корсет и звучно гаркнула: — Шкурки, кто не с клиентами, бегом в гостиную! Дважды звать не буду. Лив поскакала чуть не вприпрыжку. Скинула на диван пальто и встала по центру, на потрёпанном ковре. В камине успокаивающе потрескивали поленья, внушая уют и воскрешая детские воспоминания. О том, как мама играла с ней в этой комнате. Как в день похорон на высоком столе стоял её открытый гроб: на безмятежном лице больше не было страданий, измождённости и боли. В бледных, почти бесцветных руках лежал букетик нежно-розовых маргариток, которые маленькая Лив нарвала в клумбе во дворе. Изрядно выпивший Паоло отчитал её за те цветы и заставил потом привести в порядок весь сад. Лив провела носком ботинка по жжённому пятну на выцветшем орнаменте и грустно улыбнулась: ей было девять, когда она уронила на ковёр свечку. Но мама не ругала её. Вместо этого они целый день пускали огненные бумажные кораблики на речке в промзоне — одно из счастливейших детских воспоминаний. Не успела Лив открыть чемоданчик с подарками, как девушки окружили её и принялись разглядывать, как диковинную зверюшку: — Ого, какое платье… — Коротковолосая блондинка лет сорока потеребила ткань подола. — Ой, а это что у тебя? Какой красивый браслет! А камни драгоценные, да? — Пышнотелая шатенка взяла Лив за руку и, выпучив глаза, стала небрежно крутить украшение. — Пальто её видели? Из кашемира, кажись… — поджав губы, добавила Марла, накручивая на палец тёмный длинный локон. — Интересно, что такое ты со своим солдатиком в койке вытворяешь, что он тебя так одаривает, а, малышка? — Вот заладили! — Лив натянула добродушную улыбку, скрывая крайнюю неловкость и дискомфорт. — Ничего такого мы не выделываем, просто занимаемся любовью… — Покажите, кого и в какой позе надо полюбить, чтобы в такие шмотки одеваться! — захохотала сорокалетняя блондинка. — Уж я так любить буду! Гостиная наполнилась хохотом. Лив почувствовала, как к горлу подступили слёзы, но она продолжала давить из себя улыбку. — Тельма, хорош рыжулю задирать, — вступилась Констанс. — Да и ты, Марла, прикусила бы язычок. Нас не касается, что они там делают. — Ты тоже так думаешь? — дрожащим голосом проговорила Лив, приблизившись к подруге. — Думаю что? — Что я осталась такой же маленькой шлюшкой? Только сотню мужиков заменила одним. — Какая разница, что я думаю? — буркнула Констанс, отведя взгляд. — Главное, что думаешь ты. Я не собираюсь лезть в ваши с капитаном отношения. Набрав в лёгкие воздуха, Лив открыла рот, но слова не шли с языка. Онемев, она смотрела на Констанс, вперившуюся в камин. — В общем… тут подарки… — Лив поставила открытый чемоданчик на стол. — Вы берите, кому что нравится. — Слеза сорвалась с её века, но этого никто не заметил. — А я схожу в уборную и вернусь. Вышла из гостиной и остановилась в коридоре, часто дыша. Слёзы больно сдавили горло. «Неужели я и впрямь выгляжу так, будто продалась за вещи? Будто вытворяю невесть какие прихоти, чтобы просто не выглядеть оборванкой?» Зажала ладонью рот, зажмурилась — слёзы хлынули по щекам. Она не виделась с девушками всего месяц и не могла понять, что изменилось за это время? Отчего их речи кажутся ей настолько оскорбительными и грязными, а она им — чужой? «Я надменна с ними? Их оскорбляют мои визиты? Что я сделала не так? Почему? Ведь мы были семьёй…» За спиной раздался знакомый металлический скрип колёс. — Ты? Лив, вздрогнув, обернулась и увидела Паоло, сидящего в инвалидном кресле: он похудел, осунулся, а его впавшие чёрные глаза сделались ещё более устрашающими. Инстинктивно подалась назад, ища рукой опору. — Мой ангел… — Паоло двинулся к ней навстречу, пока не зажал её между коляской и приёмной стойкой мадам Розы. — Какая ты красивая. — Не могу сказать о тебе того же, — сухо отозвалась Лив, превозмогая страх. — Ты поседел. — Правда? — Паоло хмыкнул. — Не замечал. Он крепко сжал её ладони. Лив стиснула зубы. — Тебе страшно? Думаешь, я чудовище? — Я о тебе… совсем не думаю. — Лив насупилась и попыталась высвободить кисти, но Паоло намертво впился в них. Каждая мышца напряглась, налилась свинцом. Лив не могла пошевелиться и только смотрела в пугающие чёрнотой глаза Паоло, взиравшего на неё, как на божество. — Мне так жаль. — Его глаза увлажнились. — Знаю, я обижал тебя, бестия… то есть… Лив. — Впился в её руки сильнее, до боли. — Ты простишь меня? — Я… — Она открыла рот, чувствуя себя окончательно сбитой с толку. — Не знаю, что тебе ответить. — Умоляю, прости меня, ангел мой! — Паоло уткнулся лицом в её ноги, обхватил их и заревел, как зверь. Потёрся лбом о её лобок, покусывая ткань подола. — Мой ангел, мой маленький рыжий чертёнок! — причитал он. — Моя любовь и смерть… Лив высвободила руки, упёрлась ладонями в его плечи и стала отталкивать его от себя. — Перестань, — шептала она, — перестань, прошу… — Поцелуй меня, бестия, — с жаром произнёс Паоло и уставился в её лицо: казалось, вместо у глаз у него две бездонные, тёмные воронки. — Поцелуй меня так, будто я умираю! Наконец, Лив с остервенением оттолкнула от себя его коляску. — Да я бы сама тебя убила, если б могла! — прокричала она. И бросилась на улицу. Бежала, не чувствуя холода, забыв, зачем вообще пришла в проклятые трущобы. Из-за слёз она не могла разобрать дороги и шла наугад. Дома и прохожие смазывались, стирались, исчезали в ярких лучах полуденного солнца. Белая колючая пыль, подгоняемая ветром, ударялась о лицо. Лив остановилась и посмотрела ввысь: с неба сыпал, похожий на соль, первый снег. «Снег? Так рано?» — подумала она, подставляя растопыренную ладонь. Мелкие снежинки мгновенно таяли, соприкасаясь с кожей, скатывались тёплыми ручейками. Лив шмыгнула замёрзшим носом и только теперь осознала, что оставила пальто в гостиной борделя. До дома было уже недалеко, и она не стала возвращаться. Обхватила себя за плечи и, склонив голову, быстро пошла вперёд. Не заметила идущего впереди человека — бух! — ударилась в его плечо и упала на мостовую. — Боже, простите! Я такая несураз… Лив замерла и изумлённо уставилась на высоченного статного мужчину в дорогом пальто охрового цвета: его голубые глаза и рыжие усы она узнала даже несмотря на прошедшие с их встречи пятнадцать лет. — Вы не ушиблись, леди? — дежурно-вежливым холодным голосом спросил он и сел перед ней на корточки. От него исходил вкусный аромат дорогого табака. — Па… — Лив ошарашенно смотрела на его невероятно притягательное, пусть и немолодое лицо, и не могла отвести взгляда. — У вас всё в порядке? — поинтересовался мужчина. — Такой холод, а вы раздетая. Он снял пальто, укрыл её замёрзшие плечи и помог подняться. — Такая красивая и такая грустная! — пытаясь скрасть неловкость молчания, добавил он. — Папочка, ну идём скорее! — позвал его капризный детский голосок. — Мамочка будет ругаться. — Иду, солнышко! — ласково крикнул он рыжеволосой девочке в соболином полушубке. Лив выглянула из-за плеча отца и посмотрела на девочку: та обернулась и бросила на незнакомку короткий надменный взгляд. — До свидания, леди. — Мужчина учтиво поклонился, приподняв шляпу, и пошёл к маленькой дочери. — Папочка, зачем ты отдал тёте пальто? Мамочка будет ругаться… «Папочка…» — пролепетала Лив чуть слышно, давясь слезами. Она бросилась за ним, но остановилась через пару шагов. «Не уходи…» Протянула вслед удаляющейся фигуре руку, затем сжала ладонь в кулачок и прижала к груди, где ошалело трепыхалось ноющее сердце. Солнце скрылось за тучами, густо повалил снег, укрывая улицы пушистым белым одеялом. Прохожие, поднимая над головами папки и чемоданы, кутаясь в воротники курток и пальто, спешили по домам или под ближайшие крыши. Из храма неподалёку донеслись песнопения — началось богослужение. Лив стояла посреди улицы и продолжала глядеть на запорошенную снегом дорогу. «Даже если меня сейчас заметёт до макушки, и я умру от холода — плевать, — думала она, сиротливо согревая дыханием окоченевшие руки. — Кто станет по мне горевать? Всего лишь трущобная потаскуха, возомнившая себя приличной госпожой». В сумерках она вернулась в пустой тёмный дом. Встала у окна и смотрела на белое чистилище, слушала, как завывает вьюга. С мокрых волос на пол капала талая вода, расплывалась лужами. Скрипнул ключ в замочной скважине, и в дом вошёл Леви, весь покрытый снегом. — Уже вернулась? Думал, до ночи пропадёшь. — Он снял пальто и шарф, отряхнул заснеженную голову. — Ну и погодка — просто кошмар. — Издал усталый вздох. — А ты чего в темноте делаешь? Леви подошёл к ней, обвил в нежном крепком объятии её плечи. — Я принёс тебе шоколад. Целую кучу грёбаного шоколада. Лив повернулась к нему, всхлипнула и спрятала лицо на его груди. — Родной! — Обхватила его за шею и стала покрывать мокрое от снега лицо поцелуями. — Родной! Любимый! — причитала она. — Милый мой!.. Зарыдала, завыла во весь голос, заливаясь слезами. — Лив, что случилось? — Леви в испуге сначала поднял руки, а затем прижал её к себе. — Лив? — У меня никого… никого нет, кроме тебя! Леви охватили растерянность и печаль. Он чувствовал, что это не просто каприз или внезапная перемена настроения. Приподнял за подбородок её голову, убрал со лба налипшие пряди, припал губами к прикрытым векам, поцеловал мушку под глазом. Снял с неё сырое пальто и укутал в свой пиджак. — Вся продрогла, — прошептал Леви. — Надо переодеться в сухое, Лив, иначе простудишься. — Надо… — стуча зубами, всхлипнула она, ответив на автомате. Леви исчез в спальне, а через минуту вернулся с сухой одеждой и помог Лив переодеться. Завернул её в свой любимый плед, усадил на диван и пошёл растапливать камин. Разгорелись поленья, и гостиную наполнил тёплый, почти божественный свет. Лив подошла и прильнула к спине Леви, обняла стройный стан и глубоко втянула его запах: терпкий аромат тёплого дерева, мороза и чая. Уютно. Безопасно. Она продолжала тихонько похныкивать, хотя грусть понемногу отступала. — Поссорилась с подругами? — предположил Леви. — Сама не знаю… — Горе ты моё. — Он взял её за руку и повёл за обеденный стол. — Посиди, сделаю тебе что-нибудь горячее. Спокойный и полный самообладания, надёжный и нерушимый, как скала. Лив заворожённо наблюдала за Леви, плавно перемещающимся по кухне с кружками и чайником. Его лишённое всякого выражения лицо не пугало её и не доставляло дискомфорта: «Привычный и любимый, — думала она, ощущая, как приятно отогреваются ноги и руки. — Разве я заслужила тебя?» На стол опустилась ароматная чашка. Леви, обхватив спинку стула, сел рядом с Лив. — Горячий шоколад? — удивлённо спросила она. — Ты запомнил? — Пей давай, а то остынет. — Спасибо, — прошептала Лив, совершенно успокоившись, и сделала глоток. — Вкусно. — Я рад, — тихо и искренно ответил Леви. — Ты всегда чашку так чудно́ держишь, словно боишься разбить. — Боюсь. Привычка бывшего бедняка, не бери в голову. — Значит, разбил однажды, — заключила она. — Разбил. — Леви обернулся и посмотрел в окно. — Ты в чужом пальто пришла. Может, расскажешь уже, что стряслось? — Не день, а сумасшествие. Не знаю, с чего начать. — Начни с начала. — Ммм… — Лив спрятала лицо в ладонях. — Я какая-то беспризорница. Нет, даже хуже! Я теперь вообще не знаю, кто я такая. Встала со стула, подбежала к висящему на стене круглому зеркалу и уставилась на своё отражение. На миг Лив не узнала себя и отпрянула. Леви неспешно поднялся и встал за её спиной. — И что не так? — спросил он. — Я думала, что навсегда останусь продажной девочкой из нищего квартала. А теперь и там чужая. Сегодня мне недвусмысленно дали понять, что я, оказывается, удачно устроившаяся содержанка, которая, по их мнению, выполняет развратные прихоти своего господина за красивое пальтишко и побрякушки. — Вот как. Хм. — Леви взял её за руку, переплёл их пальцы. — А что сама думаешь? — Что это дерьмо собачье. — Скажу больше, за мои «развратные прихоти» ты скорее сама готова платить. — Нет, ну какой же ты дурной! — Лив звонко рассмеялась, прикрыв ладонью лицо. — А чего это ты так робеть стала? — прошептал Леви ей на ухо и сгрёб её в объятие. — Мои развратные прихоти для тебя слишком развратны? — Вот разошёлся! Шутить научились, господин Аккерман? — Видимо, научился, раз ты смеёшься, госпожа Аккерман… — удовлетворённо ответил Леви, поцеловав её в висок. — Я видела Паоло, — произнесла Лив. — Это было странно… неуютно. Подъехал ко мне на инвалидном кресле, бредил про любовь. Будто твой злобный двойник из прошлого. — Досадно. Может, добить его? — Прекрати. — Лив помотала головой. — Держи себя в руках. — Постараюсь. — В общем, я трусливо сбежала, забыв и о подругах, и о своём пальто. И столкнулась по дороге с отцом. Буквально: я врезалась в него и позорно шмякнулась о землю. Он не узнал меня… С ним была девочка — его дочь. Такая же рыжая и синеглазая, как я. Мне не хватило духу заговорить с ним. Отец всё так же красив и пахнет тем же дорогим табаком. Появился из ниоткуда и ушёл в никуда. Призрак. Может, мне и впрямь это только почудилось… — Прозвучу малодушно, но пошёл он к чёрту. — Леви развернул Лив к себе и заглянул ей в глаза. — Теперь я твоя семья. У нас будет ребёнок, которого мы оба хотим. Важно только это. Оставь прошлое в прошлом. — Тебе самому не помешал бы этот совет, — ответила Лив. — Пожалуй, — усмехнувшись, согласился Леви.

***

Ноябрьский снег растаял на следующий день и не возвращался до самой зимы. И как только начались настоящие заморозки, прежние печали окончательно оставили Лив: её тело начало преображаться, и все мысли обратились к предстоящему материнству. Она усерднее взялась за обучение чтению и письму, желая самостоятельно читать ребёнку книги. Сидя в одиночестве, Лив частенько читала вслух — сбивчиво, как умела, — надеясь, что малыш уже может слышать её. Леви редко бывал дома, погрузившись с головой в своё дело: следуя договорённости с господином Стивенсоном, открыл на Парадизе чайную, нанял туда управляющего и обслуживающий персонал. Марлийская лавка тоже обзавелась двумя работниками — помощниками, как их называл Леви, — и уже спустя два месяца прибыль выросла втрое. С первой крупной выручки он закрыл накопившиеся долги, а вторую полностью вложил в ремонт дома старика Флетчера, который получил в наследство. Не забыв об уговоре, Леви по утрам читал Лив заученные наизусть стихи: он нарочно выбирал самые нелепые и безыскусные, чем изрядно веселил её. День он проводил либо в лавке, либо в разъездах, а по вечерам тайком занимался ремонтом дома: заручившись помощью Фалько, заменил кровлю и прогнивший паркет, а вместе с Габи выбрал новые обои и мебель. Он старался не переусердствовать в обустройстве комнат: вдруг Лив захочет что-то сделать под себя? Ему не хотелось лишать её этой возможности. Возвращаясь домой глубокой ночью, Леви сваливался без сил в непробудный сон. Лив тревожилась, глядя на его измождённое лицо и не проходящие тёмные круги под глазами. «Где его только черти носят?» — спрашивала она себя, когда обнаруживала в корзине для стирки его покрытую деревянной стружкой и краской одежду. И бережно вычищала её, не задавая лишних вопросов. Она разрыдалась, когда в конце января Леви привёл её в новый дом. Их собственный дом. Держась за округлившийся живот, Лив ступала нерешительно, смущённо, не осмеливаясь прикоснуться к стенам и мебели. Скользила взглядом по гостиной, как по магазинной витрине. — Тебе не нравится? — спросил Леви, озадаченный её стеснением: в его воображении она беспардонно носилась из комнаты в комнату, бесконечно донимая его расспросами. — Шутишь? — Она обернулась, издав смешок. — Чего тогда мнёшься? Неуютно? Если тебе не нравится цвет обоев или мебель… — Нет-нет! — Подлетела к нему, обхватила его запястья. — Всё идеально. Просто… — Склонила голову, упала ему на грудь. — Собственный дом! У такой голодранки как я. Да я дышать на него боюсь! Вдруг он возьмёт и исчезнет. — Ну… если на него упадёт метеорит, тогда да, наверняка, — буднично изрёк Леви. Лив тихонько рассмеялась. — Перестань, никуда он не денется. — Он погладил её по спине. — Ты даже наверху ещё не была, — добавил обиженным тоном. — Там наша спальня? — Да. — А детская? — И детская тоже. Взвизгнув, сложила ладони у лица и бросилась на второй этаж. Леви удовлетворённо улыбнулся и поднялся следом за женой. — Ну как? — спросил он, наблюдая за Лив, застывшей над колыбелью. — Малышу точно нравится: он так растолкался. — Подбежала к Леви и положила его руку себе на живот. — Чувствуешь? — Тебе не больно? — испугано спросил он. — Иногда кажется, что он мне рёбра сломает, но нет, не больно. И всё-то ногами! — С притворным недовольством обратилась к животу. — Любит он пинаться, прямо как отец. — Тц! Не выдумывай, артистка. — Вот увидишь, весь в тебя пойдёт! — Надеюсь, что нет. Второго такого брюзгу ты точно не вытерпишь.

***

Лив не признавалась Леви, что несмотря на все его старания, порой ей было одиноко: стремительно меняющееся тело, отёчность и боли в спине породили в ней комплексы и неуверенность, о которых она молчала, боясь показаться капризной и стать неудобной. «У него и без меня полно дел, — говорила она себе, — он по горло в работе. Ещё моих жалоб ему не хватало! Он обустроил наш новый дом, постоянно заботится обо мне, а что сделала для него я?» Ранние подъёмы всегда были для неё пыткой, а во время беременности Лив и вовсе могла спать до позднего обеда, но в это утро решительно пообещала себе встать с рассветом и приготовить Леви завтрак: она долго тренировалась и сожгла десяток яиц, чтобы сделать идеальный овощной омлет. С кровати сползала на четвереньках и с закрытыми веками, которые никак не хотели разлепляться. Собрала непослушную копну в небрежный хвост, взяла со стула приготовленное с вечера платье, надела — и не смогла застегнуть. Прыгала на одной ноге, пытаясь совладать с намертво застрявшей молнией. Хрусть! Платье треснуло по швам, а молния разошлась с ноющим вжиканием. Лив на цыпочках подошла к высокому трюмо, оглядела себя и, не сдержавшись, захныкала. Леви открыл один глаз и настороженно прислушался к разбудившему его шуму. Подскочил и сонно потёр заспанное лицо. — Лив? — сипло позвал её он. — Ты чего ревёшь? Она встрепенулась и тотчас умолкла. Издав недовольный стон, Леви поднялся с постели и подошёл к ней. — Далеко собралась? Ещё только шесть часов… — Я толстая уродина… — едва разборчиво прогнусавила она. — Чего? — Леви проморгался, похлопал себя по щекам и окончательно проснулся. — Что за бред? — На мне платье не застегнулось! Оно порвалось, понимаешь? — Лив снова посмотрела на своё отражение и заревела ещё горше. — Скоро я перестану помещаться на кровати, не влезу ни в одно платье, и ты меня разлюбишь! — Что-то я не улавливаю связи между «не влезу ни в одно платье» и «ты меня разлюбишь»… — Раньше ты так смотрел на меня, что можно было спичку зажечь, а теперь я уродина! Леви мотнул головой и ещё раз как следует проморгался. — Лив… я ничего не понял, — беспомощно прошептал он. — С чего вдруг ты стала уродиной? И почему толстой? Ты же в положении. — А теперь я тебя ещё и раздражаю… Набрав в лёгкие побольше воздуха, Леви уставился в противоположную стену и мысленно несколько раз ударился об неё лбом. «Это совершенно новый уровень «ливского» языка, — подумал он. — Точно. Какой-то «беременный ливский», который я совсем не понимаю. Проклятие! Почему я такой бесполезный? — Пауза затянулась, и он ощутил нарастающую нервозность. — Да помоги же ты ей! Скажи что-нибудь приятное». — Ты меня не раздражаешь. Вернее, раздражаешь, но не больше, чем обычно. А женщины красивее тебя мне до сих пор не встретилось, поэтому не понимаю, о чём ты. — Хотела приготовить тебе завтрак, чтобы хоть как-то порадовать. Научилась делать чёртов омлет, а в итоге всё испортила! — Так ты… из-за меня поднялась в такую рань? — Он провёл ладонью по лицу и шумно выдохнул. — Иди ко мне. — Леви притянул к себе Лив и крепко обнял. — Я теперь умру от любопытства, так что одевайся и пошли вниз. — Поможешь мне переодеться? — тихо попросила Лив. — О чём разговор. — Открыл шкаф, достал хлопковую рубашку с юбкой и помог Лив сменить порвавшееся платье. — Да уж, с тобой не соскучишься. — Надеюсь, это комплимент, — со смешком произнесла Лив. — Это факт.

***

Это случилось утром, двенадцатого мая. Леви не спал, беспокойно наматывая круги по гостиной. Иногда он ненадолго садился на диван или в своё кресло, но через минуту подскакивал и снова принимался бесцельно бродить по комнате. Время замедлилось, казалось, оно вовсе не движется. Бесконечность длиною в ночь. В окно врывался пыльный тёплый ветер, колыхал белый тюль, приводил в движение мысли и нервы. Натянутые струной нервы. Бессчётное количество раз он порывался наверх, когда крики Лив становились особенно громкими и невыносимо жалобными. Замерев на ступеньках, Леви со всей силы давил ладонью на грудную клетку, впивался в кожу окаменевшими пальцами, а затем смиренно спускался обратно, понурив плечи. Отыскал в форменной шинели заначенные для Лив сигареты, взял одну и вышел на улицу. Подрагивающими руками Леви чиркнул спичкой о коробок и глубоко затянулся. Поднял голову и поглядел в окно, на пульсирующее пламя свечи, стоявшей на подоконнике: там, наверху, была иная, незнакомая реальность, которую он мог только наблюдать, но в которой не мог оказаться. Это нервировало и раздражало. Развязал жабо, ослабил верхние пуговицы на рубашке и припал затылком к двери. На горизонте разгорался рассвет, но солнце не спешило подниматься. Леви утомлённо смотрел вдаль, и бессвязные осколки прошлого один за одним врезались в память: «Неужели все ужасы и потери неустанно вели меня в эту точку, в этот самый миг? Неужели судьба в самом деле сжалилась надо мной, позволила счастью увести меня так далеко? Нет, не время расслабляться». Вернулся в дом, сел в любимое кресло и, свернувшись калачом, не заметил, как заснул. Когда Леви проснулся, в окно бил яркий свет. Морщинистая мужская рука с закатанным по локоть рукавом бережно трясла его за плечо. — Господин Аккерман, — усталым, но приятным, баюкающим голосом звал его акушер. — Капитан, с добрым утром! — А? — Щурясь от ослепляющих солнечных лучей, Леви повернулся, а затем резко сел и опустил ноги на пол. — Капитан, у вас дочь, — тихо произнёс акушер, сдержанно улыбнулся, и густые седые усы, закрывавшие верхнюю губу, забавно вздёрнулись. — Поздравляю. — Дочь? — Сорвавшимся голосом переспросил Леви, сглотнул подступивший к горлу ком. — Надо же — дочь… — зачарованно прошептал он. — А можно? — Кивнул в сторону лестницы. — Можно, папаша. — А когда? Я… я всё проспал. — Потёр ладонями заспанное лицо, взъерошив чёлку. — В семь, — акушер посмотрел на наручные часы, — почти три часа назад. Моя ассистентка хотела сразу вас позвать, но я-то слышал, как вы тут бродили до рассвета, и приказал не тревожить. С вашими девочками всё хорошо, — добавил он, — прошло легко, без сюрпризов. — Я пойду. — Руки вымойте сначала, — буднично сказал акушер, — а потом можете идти. Леви расправил рубашку и аккуратно завязал жабо, а затем тщательно и по локти вымыл руки, как следует умыл лицо и на ватных, еле идущих ногах поднялся в спальню. Лив стояла у окна, склонившись над столом. Одетая в белую длинную сорочку, объятая солнечным светом, она казалась прозрачной, хрупкой, нереальной. И горела в огне медных волос, разметавшихся по спине и плечам. — Тебе разве не надо лежать? — спросил Леви, застыв на пороге и боясь пошевелиться. Лив обернулась и, улыбнувшись, покачала головой. — Всё в порядке, — ответила она, — уже належалась. Ты чего там встрял? Иди сюда скорее! — Поманила его рукой. К горлу снова подступил ком, и Леви глупо улыбнулся одним уголком рта. Подошёл и заглянул через плечо Лив: на столе, на жёлтом пуховом одеяле, лежала краснолицая малышка. Её крохотную голову увивал барашками пух чёрных волос. Издав тонюсенький стон, она открыла сапфировые глазёнки и задрыгала ручками. Восхищённо припрыгнув, Лив тихонько взвизгнула и сложила замочком ладони у лица. — Ты только посмотри, какая она славная! — Наклонилась и невесомо поцеловала пальчики. — Какие сладкие у неё рученьки, — причитала она, — папины бровки и папины глазки! Леви, ну посмотри! — Нетерпеливо подёргала его за рукав, светясь от счастья. — Леви?.. Леви глядел на ребёнка с открытым ртом — в упор и не моргая. Боль сдавила грудную клетку, стиснула горло. Трудно дышать. В носу и в глазах зажгло с неимоверной силой. Со дна души поднималась волна — всё выше и выше. Не в силах что-либо произнести, Леви приложил трясущуюся ладонь к лицу, и неудержимые слёзы градом покатились по его щекам, просачиваясь между пальцами и капая с подбородка. — Леви, ты чего? — Испугавшись, Лив перестала улыбаться. Она обхватила его торс и, жалостливо сведя брови, потёрлась лицом ему о плечо. — Что с тобой, родной? Всё хорошо, — утешала она его, поглаживая по волосам, — всё хорошо… Имя нашлось сразу, в тот же день. Аккерманы не спорили и не раздумывали, когда вечером, сидя у камина, Леви предложил назвать девочку Эвелин.