С чувствами в авангарде

      Солнцепёк был таким сильным, что казалось, он вот-вот прожжёт намазанные толстым слоем солнцезащитного крема щёки. Температура была невысокой, волосы трепыхались от лёгкого ветра. Поскорее бы уж солнце опустилось над самым краем Судана. Самое идеальное время суток — вечер.              Чонин заходит в здание, восстановленное из разрушенного около года назад в их лагере, служащее лазаретом с несколькими палатами, лаборантской и даже отдельной операционной. Раньше ему приходилось оперировать едва ли не на коленке под светом налобного фонарика. Но война идёт так долго, что было принято решение наконец обеспечить их лагерь хоть какими-то удобствами. Чонин не знает, к лучшему ли это. Как долго ещё будет длиться эта война?              Он надеется, что сегодняшний день закончится без единой жертвы и чистыми, не окровавленными руками, однако на горизонте, плавящемся от раскалённых лучей, становится смутно видно расплывающийся бронетранспортёр. Чонин медленно отходит от окна, промаргивается и спешит в самую крупную палату, на ходу набрасывая на плечи белоснежный халат и хватая медицинскую маску.              — Подготовьте операционную и носилки. Будьте готовы к тяжело раненым, — громко произносит Ян и скрывается, заметив, как все медсёстры и фельдшеры начинают копошиться.              Он выходит на улицу и идёт к краю их военного лагеря, где стоят палатки бойцов. Туда и направляется бронетранспортёр, за которым внимательно следил Чонин, пытаясь по манере вождения определить, есть ли у них жертвы. Через пару минут машина останавливается, и вместе с тем рядом с Яном появляются санитары с носилками. Из палаток появляются другие бойцы, жаждущие убедиться, что их товарищи, отправившиеся на миссию вчера утром, вернулись целыми и невредимыми. Когда из палатки появляется Хёнджин, солдаты расступаются в стороны, пропуская капитана вперёд. Хван тяжёлыми быстрыми шагами двигается к машине, сосредоточенно нахмурив брови.              Чонин сдержанно вздыхает, услышав, что требуются носилки. Хёнджин подходит ближе и ждёт, когда вынесут раненого.              — Здравия желаю, капитан, — еле-еле хрипит боец, лежащий на носилках, поднося правую руку ко лбу и отдавая честь. Хван недовольно цокает, складывая руки на грубом ремне своих камуфляжных штанов.              — Вольно. Не паясничайте, лейтенант Бан, — Хёнджин поворачивается к напряжённому Чонину, что, затаив дыхание, наблюдает за раненым. За годы работы волонтёром в военных лагерях и хирургом в больницах он не лишился того единственно важного — сострадания. Любой подбитый боец заслуживал его, рискуя собственной жизнью ради чужих. — Чонин, — обращается к нему капитан. Ян внимательно смотрит на мужчину. — Сделайте всё, что в ваших силах. Мне нужен этот солдат.              — Есть, — тихо кивает хирург. — В операционную его, — кидает он санитарам и разворачивается по направлению к лазарету.       

***

             Это происходит вечером, когда Кристофер приходит в себя, лёжа уже на мягкой перине и перевязанный чистыми белоснежными бинтами. В личной палате для только что прооперированных солдат слабо горит свет от нескольких свечей — электричество старались экономить по максимуму для более нужных и важных случаев, — гуляет лёгкий ветерок и слабо веет недавно принесённым ужином. Крис открыл глаза лишь пару минут назад, но его тело словно налито свинцом, а конечности будто пригвождены к матрасу, поэтому дотянуться до тарелки не получится.              — Добрый вечер, лейтенант. Как самочувствие? — Чонин заходит в палату, крепко сжимая в пальцах масляную лампу, и ставит её на тумбочку. В помещении становится значительно светлее.              — Так, будто мне прострелили плечо и кишки, — хрипит Бан.              — Так и было, — в том же спокойном тоне отзывается Ян, проверяя капельницу и пережимая колёсиком шланг.              Он склоняется над мужчиной и касается его венозной руки, покрытой татуировками, почему-то вздрагивая от этого действия одновременно с бойцом. Чонин осторожно вынимается иглу, отлепив пластырь, и пережимает место капельницы ваткой и марлей, согнув в локте. Глаза Кристофера сосредоточенно направлены на хирурга. Он рассматривает пшеничные, аккуратно уложенные волосы, длинные чёрные ресницы и круглый притупленный нос, тонкую шею, длинные изящные пальцы, а потом вновь возвращается к изучению черт лица. Он всё ещё не до конца отошёл от наркоза, его тело и мозг плавают в пространстве отдельно друг от друга, и происходящее вокруг кажется ненастоящим. Врач Ян похож на фантом в свете дрожащих огоньков свечей и оранжевого, постепенно темнеющего заката из окна.              — Голодны?              Бан хмурится, наблюдая за движением чужих розовых губ.              — А? — всё, что выдаёт он в ответ.              — Я спрашиваю, вы голодны, лейтенант? — повторяется Чонин, посмотрев в глаза мужчине.              — Да, но… — Крис запинается, растерянно моргая, — совсем нет сил, я не…              — Я пришёл, чтобы помочь вам, — перебивает его врач, беря в руки тарелку и ложку.              — Разве это не должен делать кто-то из санитаров или… медсестёр?              — Хотите дожидаться завтрака? — строго спрашивает Чонин, зыркнув на мужчину из-под острых ресниц, но в ответ получает лишь молчание. — Нет? В таком случае не задавайте ненужных вопросов и ешьте.              — Так точно, — сипло отзывается Бан, отведя взгляд.       

***

             Лаборантская была любимым местом Чонина в госпитале. Здесь его не донимали новенькие санитары и медсёстры, не знающие базовых элементарных вещей на фронте и вечно дёргающие его по поводу и без. Без его согласия не могут самостоятельно капельницу заменить у рядового. Будто он от этого умрёт. Здесь всё ощущается по-другому, здесь умирают от более страшных причин.       Чонин не знает, зачем они едут волонтёрами на фронт, если потом трясутся, ассистируя его на операциях по ампутации распотрошённых конечностей. Он их не осуждает, но и понять не может. Ян, прежде чем улетел в Африку, проработал пару лет в реанимации, а потом — в травмпункте. Это не сравнится с военной медициной, но даст хоть какую-то базу и снизит шоковый эффект от увиденного здесь, в пыли и крови.              Мужчина сосредоточенно перебирает колбочки, бормоча себе под нос названия, и делает пометки в журнал учёта.              — Транексамовая кислота… Тридцать… А, нет, — бормочет Чонин. — Дексаметазон раствор и… аминокапроновая кислота. Ага, — он быстро записывает в журнале нужное число, а потом тяжело вздыхает от накатившей тоски. — Пирацетам раствор… да что ж такое, — цокает Ян, растерянно моргая.              Все эти колбочки и бутылочки вдруг вызывают в нём столько грусти, что он обессиленно кладёт журнал на пол и опускается на корточки. В груди поднимается болезненно-разрушительная волна, и Чонин потерянно скулит от разлившейся по внутренностям душевной боли, ощущая, как на щёки брызгают слёзы. Столько страданий и грусти он не ощущал уже много-много лет, а потому сейчас эти чувства столь сокрушительны, что Чонин раненым зверьком жмётся к полу, вдавив ладони в свою грудную клетку, и неустанно плачет.              Он уже давно чувствует не слишком много эмоций. Работа, жизненные ситуации, бывшие друзья и родственники… Африка — всё это рано или поздно притупило его восприятие окружающего мира, сделало его не бесчувственным, но столь спокойным, что яркость эмоций вдруг стала забываться.              Сколько он так трясся и всхлипывал, непонятно, но вскоре стало легче, и Чонин ошарашенно открыл глаза, сразу осознавая что к чему. Может, если бы чувства не были такими сильными и болезненными, он бы и мог списать их на свои перепады настроения, но после произошедшего не было сомнений — его родственная душа в один миг приняла на себя все тяготы этого мира.       

***

             — Доброе утро, лейтенант! Не вылёживаемся, вы уже проспали завтрак! — Чонин врывается в палату белоснежным ураганом и резко распахивает шторы, позволяя яркому африканскому солнцу ослепить только пробудившегося солдата.              — Вы мне так подарите ещё сверху сотрясение мозга, — ворчит Кристофер, жмурясь.              — Не преувеличивайте, лейтенант, — отмахивается хирург, подходя ближе к койке.              — Вы так и продолжите звать меня по должности? — прищуривается Бан.              Чонин молчит и вдруг вспыхивает щеками, крайне сосредоточенно подготавливая капельницу.              — Вы тоже ко мне никогда не обращались по имени, — тихо произносит он, всё ещё не поднимая глаз.              — Но вы ведь даже не представлялись.              — Чонин, — тут же отзывается он, устремив взгляд на солдата.              Его накрывает волной интереса и смущения, а сердце вдруг начинает биться быстро-быстро, и Ян сам не понимает, отчего так происходит. Он смотрит в глаза солдату несколько секунд, а потом промаргивается и растерянно поджимает нижнюю губу. Бан же взгляда не отводит — продолжает наблюдать за тонкими пальцами, что прикасаются к его телу и принимаются распускать бинты для замены перевязки раненого плеча.              — Всё хотел спросить вас… Чонин, — начинает Крис, несдержанно улыбнувшись при произношении имени врача впервые. — Почему меня не переводят в общую палату? Я уже два дня тут валяюсь.              — Потому что я так решил, — ровно отвечает Ян, сосредоточенный на работе.              — У меня особые привилегии? — усмехается Бан.              — У вас особые привилегии перед капитаном. Не попроси он меня, вы бы уже веселились в общей палате с соседями, — наклонив голову, спокойно парирует Чонин и одним движением с трескающимся звуком разрывает конец бинта.              Кристофер с неприкрытой заинтересованностью и неким восхищением наблюдает за тем, как мужчина перед ним устанавливает капельницу, отмеряет лекарство, устанавливает бутыль с раствором, убирает ненужные инструменты и использованные бинты. И всё с такой грацией, будто букет собирает, а не работает где-то в забытом Богом уголке планеты. Бан до этого не появлялся в лазарете и теперь считает это большим упущением. Чонин здесь, в этих реалиях, — словно редкий цветок в поле с высохшей от летнего зноя травой. Его движения плавные, искусные, будто у художника, отточенные и расслабленные.              — Знаете, вы совсем не выглядите так, словно должны работать здесь, — задумчиво улыбается Кристофер.              — А как мне стоит выглядеть?              — И тело у вас такое, знаете… — продолжает солдат, после чего ловит на себе шокированный взгляд. — Нет-нет, вы не подумайте, я не рассматривал! — спешит оправдаться он и замечает ещё большую озадаченность на лице врача. — О, Боже, это звучит ещё хуже, — бормочет Бан, прикрыв глаза.              Чонин вдруг смеётся с нервных метаний лейтенанта, пока тот сначала потерянно глядит на светлую улыбку, а потом улыбается сам, расслабляясь. Его окатывает волной теплоты и нежности от созерцания такой красоты. Чонин ощущает то же самое.              — Я просто хотел сказать, что вы похожи на какого-нибудь балеруна или… не знаю, — Кристофер посмеивается и смущённо чешет затылок здоровой рукой. Чонин от этого почему-то вспыхивает и на мгновение отворачивается.              — Я занимался бальными танцами в детстве. Так что вы отчасти правы, — поясняет с лёгкой улыбкой Ян и берёт в ладони руку бойца, чтобы уложить её на подушку для капельницы. Даже в больших ладонях Чонина не помещается эта груда мышц. Он незаметно встряхивает головой и отводит взгляд. С чего бы ему вообще зацикливаться на этом? Чонин опять ощущает, как пунцовеют его мочки ушей. Он даже не уверен, что это его эмоции, ведь с того момента, как этот лейтенант появился в их госпитале, в голове происходит полная путаница. — Но недолго проходило моё обучение.              — Почему же?              — В пятнадцать лет я забаррикадировал дверь в свою комнату учебниками по биологии и анатомии и заявил родителям, что буду учиться на врача, — самодовольно отвечает мужчина, ощутив, как его окатывает… восхищением. Непонятно, правда, от чего.              — И как они отреагировали?              Улыбка исчезает с губ Чонина, а в груди вновь появляется чувство вины и тоски. Самое худшее, что может сказать ребёнок своим родителям, это то, что он едет на верную смерть на другой конец света. Для них в этом нет ничего героического — для них это трагедия. Он бы и сам так считал, будь на их месте.              — А вы как тут оказались? — Ян, не скрывая, смещает внимание с себя на собеседника и берёт в руки иглу.              — Контракт, — пожимает плечами Кристофер и болезненно шипит от этого действия, вспомнив о прострелянном плече. — Я работал в полиции, но…              Чонин кидает на него заинтересованный взгляд исподлобья.              — Там я очень быстро понял, что никакого правосудия на улицах я вершить не смогу, а если и смогу, то только проработав там с десяток или больше лет.              — У вас обострённое чувство справедливости?              — Наверное, — шмыгает носом Бан, отвернувшись к окну.              — Почему же не пошли в какую-то другую сферу? — осторожно спрашивает Чонин, заканчивая с установкой капельницы.              — Я просто ничего не умею больше делать, — как-то виновато признаётся солдат.              — Кроме как убивать? — хмурится Ян.              — Кроме как защищать.              Чонин приподнимает уголки губ и снимает перчатки, отходя в угол комнаты, где стоит мусорное ведро. От человека, чьи руки очерствели от вечного оружия в них, чья кожа за годы покрылась простынёй шрамов и царапин, чья душа так отчаянно пытается удержать в себе то единственно важное, это лучшее, что мог услышать Чонин.              — Голодны, лейтенант? — он одаривает солдата ласковой улыбкой, снова направляясь к кровати.              — Так точно.       

***

             Чонину очень нравится время до одиннадцати утра в Африке. Он не часто пользуется здесь часами, но по солнцу научился определять который час. Воздух прозрачный, ветерок свежий, а горизонт не плавится от солнечного зноя. Часть взвода уехала на миссию, и Ян всей душой молится за то, чтобы они вернулись лишь с детскими царапинами.              Он слегка щурится от яркости утреннего солнца из-за отсутствия очков и склоняет голову ниже. Чонин умеет находить прекрасное там, где находится. Недалеко от их лагеря располагается широкий луг, и это самое завораживающее место, которое когда-либо видел Чонин. Золотистая сухая трава, смешанная с цветами и кусочками сочной зелени, уходящая вдаль, покрывает землю подобно мягкому полотну. Вдалеке кажущиеся крохотными зебры и антилопы жуют кустарники, медленно двигаясь из стороны в сторону. Саванна прямо на ладони.              — Я свёл с ума всю больницу своими вопросами о главном хирурге, а вы тут прохлаждаетесь на раскладном стульчике, медитируя на горизонт, — слышится знакомый голос позади, и Ян моментально отмирает, резко поворачиваясь.              Кристофер двигается не слишком быстро, но весьма уверенно для человека с прострелянным боком и плечом. Чонин впервые видит его стоящим на ногах, поэтому сейчас заливается краской смущения, чувствуя восторг вперемешку с лёгким испугом. Пока солдаты лежат на его операционном столе или койке, Ян лишь снисходительно окидывает взглядом их жалкие попытки извернуться перед ним. Однако сейчас лейтенант Бан был перед ним в одних армейских брюках-карго и берцах, и Чонин ощущал себя совсем иначе. Его должность главного хирурга и влиятельного человека в их взводе теряла значение. Он не мог заставить себя отвести взгляд от перекатывающихся мышц даже расслабленных плеч и груди, хоть и частично скрытых бинтами. В его голове было вдвое, если не вчетверо больше эмоций, чем обычно, это сильно сбивало с толку.              — Я разрешил вам вставать с кровати и прогуливаться по коридору, а вы меня не слушаетесь, лейтенант, — вздыхает врач, кладя ногу на ногу.              — Знаете, в накрахмаленном халате и медицинской маске вы выглядите угрожающе, но сейчас… — Крис даже не пытается подавить улыбку, и Чонину тоже становится почему-то смешно, но он усердно давит в себе приступ веселья, пытаясь сохранить хладнокровный образ.              Он тоже сейчас предстаёт перед бойцом совсем в ином виде, вне больничной обстановки. На мужчине прямые коричневые брюки на высокой посадке и заправленная в них шёлковая бежевая рубашка, свободно ниспадающая по его телу. Однако на голове, вместо привычного головного убора, лежит сложенная треугольником белая хлопковая косынка с аккуратным рюшем по периметру.              Кристофер подходит ближе и осторожно садится на землю в двух шагах от Яна, сгибая ноги в коленях. Солдат задирает голову, чтобы взглянуть на расположившегося на стуле мужчину, и чуть растерянно приоткрывает губы. Действительно. Африка никогда не казалась ему настолько завораживающе совершенной.              Восходящее солнце светит прямо из-за спины Чонина, ласково пробиваясь струящимися лучами сквозь висящие углы косынки. Пшеничные пряди касаются удивительно нежной даже издалека кожи лица и острых ресниц. Чонин настолько красив, что даже страшно.              — Вы читаете? — моргнув, спрашивает Бан, указывая взглядом на лежащую на коленях Яна книгу.              — Это Шарль Бодлер. Знаете что-то из его работ? — врач закрывает книгу, придерживая средним и безымянным пальцами нужную страницу, и смотрит на обложку.              — Ни единой, — честно отвечает Бан, качая головой. — Мне больше по душе японская литература, — солдат вглядывается в надписи на обложке и удивлённо вскидывает брови. — Вы читаете в оригинале?              — Я учил французский, а книги помогают поддерживать и усовершенствовать свои знания, хоть я и не всё могу понять, — мягко улыбается Чонин, смущённо сводя плечи.              — Как многого я о вас не знаю, — посмеивается Бан.              — Я довольно долго работал в Конго, а там большая часть населения владеет французским, — объясняет хирург.              — Скажете мне что-нибудь по-французски? — Крис игриво склоняет голову и облизывает губы.              Чонин хитро прищуривается, окидывая взглядом солдата с ног до головы, и распрямляет плечи.              — Avec toi dans les parages, j'ai beaucoup de pensées dans la tête. Pourquoi?              Кристофер кивает несколько раз, вытянув задумчиво губы и наигрывая серьёзный вид.              — И что это значит?              — Хотите увидеть самый край саванны прямо отсюда, лейтенант?              Бан даже не догадывается, что его ждёт, поэтому растерянно кивает, замечая огоньки в глазах напротив. Чонин достаёт из небольшой кожаной сумки бинокль, заставляя мужчину рядом вновь поражённо вздохнуть. Он настраивает его, глядя в объектив, несколько секунд водит из стороны в сторону, пытаясь, наверное, что-то поймать, а потом довольно хмыкает и протягивает вещь приподнявшемуся с земли Бану.              — Взгляните.              Солдат с подозрением смотрит на Яна, но слушается. Он прислоняет бинокль и чётко видит противоположный край огромной саванны.              — Пока только зебры и жирафы, — бормочет мужчина.              Чонин осторожно подталкивает бинокль чуть в сторону.              — А так? — с ухмылкой спрашивает он.              Крис тихо испуганно вскрикивает, и Чонин отчего-то пугается тоже, дёргаясь вместе с ним. И, пока Бан отходит от шока и продолжает внимательнее вглядываться в удивительную картину, Чонин возвращается к реальности, пробираясь сквозь дебри захватывающих его разум эмоций.              — Они очень близко. И вы не боитесь приходить сюда, Чонин? — с опаской произносит Кристофер, переведя взгляд на мужчину.              — Это местный прайд, я уже их запомнил. С месяц назад родились львята. Их четверо от двух львиц, — Чонин не может сдержать нежной улыбки. — Не бойтесь, лейтенант, они достаточно умны, чтобы не приближаться слишком близко к территории, где живут люди с оружием.              Крис возвращает бинокль. Он спрашивает Чонина о том, что ему довелось повидать в Конго, какие там люди, где он жил и чем занимался. Хирург рассказывает обо всём, что приходит в голову, с энтузиазмом, который пытается скрывать, хотя не может ничего поделать с подпрыгивающим в груди сердцем от внимания, которым одаривает его солдат. Бан внимательно слушает, кидает заинтересованные взгляды и не пытается скрывать искренних эмоций, пока ходит вокруг их места отдыха, собирая в свои шершавые ладони колоски и маленькие полевые цветы. Чонин думает, что тот делает это от безделья и в желании размять затёкшие от постельного режима мышцы, пока лейтенант не садится вновь на землю и принимается плести венок. Чонин никак не комментирует, но на несколько секунд перестаёт говорить и одаривает мужчину ласковым взглядом, трогательно сведя брови.              Война не то место, где должны быть столь светлые чувства. Чонину немного жаль, что они встретились именно здесь — среди взрывов, пыли и крови. Тот человек, но не то время. Быть может, повстречав они друг друга где-нибудь в Сеуле в кабинете врача во время прохождения диспансеризации, или в каком-нибудь аэропорту, оба случайно опоздав на один рейс, или сидя на цветастых мягких подушках в кафе на улице в кипящем районе Мадагаскара, Чонину было бы спокойнее. Внутри него не было бы места чувству сладкой грусти и переживаний, как сейчас. В данный момент Кристофер так близко, протяни руку — коснёшься его голой кожи огрубевших ладоней или испорченных в некоторых местах шрамами татуировок. Но кто знает, где солдат будет завтра?              — Ваши родители соулмейты? — вдруг спрашивает Бан, не отрываясь от плетения венка. Почему-то захотелось спросить это у Яна. Это казалось очень важной и сокровенной темой. Разделить подобный момент с Чонином настоящее чудо.              — Да. И они удивительные, — нежно улыбается мужчина, запорхав ресницами от воспоминаний о родных. — А ваши?              — Были, — кивает Бан, заставив врача обеспокоенно нахмуриться. — Они оба служили, а потом стали работать по контракту, горы свернули, чтобы попасть в одно отделение. Но война отбирает многое, знаете, — солдат втягивает воздух сквозь зубы, и Чонин ощущает, как его словно окунают в ледяную воду. Водоворот из негативных эмоций закручивает его разум, заставляя поражённо выдохнуть. — Мать я почти не помню. Меня вырастила мачеха. Отец женился через несколько лет. Эта женщина стала для меня всем. Единственное, о чём жалею, это о её седых волосах из-за моих постоянных отъездов.              Чонин переживает, взволнованно смотря на солдата, опустившего голову, и нервно сжимает длинные пальцы в замке. Всё, что касалось родственных душ, всегда имело большое значение. И то, что отец Криса смог справиться с потерей части самого себя и полюбить снова, говорит о его гибком и сильном сердце. Чонин бы хотел себе такое же. Но его бьётся напуганной птицей в клетке даже сейчас.              Война не то место, где должны быть столь светлые чувства. Но на войне тоже жизнь. И что же теперь… обрасти иглами, чтобы ни одна душа не смогла пробраться? Чонин так не хочет. Он внезапно осознаёт, как много чувствует сейчас. Он сам и его родственная душа наполняют его тело тем единственно важным — человечностью. Способностью чувствовать. Он так долго был лишён этих ощущений, что сравнимы с самым приятным опьянением, и сейчас всё его тело трепещет от удовольствия, наконец почувствовав себя человеком.              Кристофер встаёт на ноги и подходит к встрепенувшемуся Яну, заставляя того задрать голову. Солдат мягко улыбается, медленно, будто боясь спугнуть, стягивает косынку с золотистых волос, убирает её себе в карман и осторожно кладёт большой пушистый венок на чужую голову. Он отходит на шаг назад и любуется зардевшимся Чонином. Тот поправляет изделие, отводит глаза и поглядывает исподлобья на завороженного Кристофера, ощущая, как его затапливает сверху восхищением и нежностью. Приятные эмоции.              — Вам бы жить где-нибудь в Северной Италии, читать французских писателей и прятаться в тени среди виноградников.              — Так я выгляжу в ваших глазах? — пытаясь скрыть смущение, улыбается Чонин.              — Да, — завороженно выдыхает Крис.              — Что ж… Надеюсь, однажды так и будет.              Солдат вновь усаживается подле Чонина, но теперь ближе, почти касаясь чужих ног своими. Здесь, среди звуков шуршащей травы и пения птиц, что пролетали над их головами, мир видится яснее и чище. Они будто внутри пузыря, что не пропускает внутрь ничего плохого и служит самой крепкой во вселенной бронёй. Так, наверное, бывает лишь на краю света. Видимо, они именно там.              Кристофер незаметно протягивает руку и касается своими кончиками пальцев чужих. Чонин едва заметно дёргается и встречается напугано-смущённым взглядом с глазами напротив. Бан скользит пальцами по мягкой ладони, оглаживает кожу и берёт руку в свою. Его большой палец нежно гладит тыльную сторону ладони, успокаивая.              — Вы не против, Чонин? — солдат поднимает взгляд, встречаясь с таким же, сверкающим и ошеломлённым.              — Не против, — едва слышно отвечает Ян, кивая, и сжимает шершавую руку Бана в ответ.              Чонин тонет, просто захлёбывается в эмоциях, что наполняют его разум. У него кружится голова не то от солнца и исходящего аромата венка на голове, не то от того, как незамысловатое прикосновение поднимает в нём всю эту бурю.              — Вы бы хотели вернуться в город? Так долго живёте здесь и ни разу не ездили на Родину, — щурясь от солнечных лучей, Крис не отрывает взгляда от врача.              — Знаете, я, кажется, забыл, каково там жить, — ведя плечами, говорит Ян. — Корея мой родной дом, я люблю каждый город и каждую деревеньку… Но все, кто возвращаются отсюда, уже не чувствуют себя прежними и способными жить так, как было до, — он глубоко вздыхает и отворачивается, устремив взгляд на просторы саванны. — Люди живут ради выходных. Каждую субботу и воскресенье они перерождаются с новыми силами, отдыхают — потом в понедельник, сжав зубы, идут на работу и с нетерпением ждут пятницы. У них есть цель, к которой нужно идти. А здесь… Здесь цель — дожить до завтрашнего утра. Не имеет значения день недели или цифра на часах. Главное — завтра. Эта цена жизни, которая возрастает в десятки раз, пугает. Меня не поймут там.              — Тогда, может, всё-таки стоит податься в Северную Италию? — по-доброму усмехается Крис, склонив голову.              — Может, и стоит, — вздыхает Чонин, ощутив, как чужая улыбка избавляет его от напряжения. Он лёгким взмахом руки отгоняет жука, пытающегося сесть на кудрявые волосы Кристофера, заставляя бойца зардеться. — Поедете со мной, лейтенант? — хитро прищуривается и медленно моргает.              — Так точно.       

***

             Бан идёт на поправку, и Ян отчётливо замечает это через несколько дней. Они проводят почти всё свободное время вместе, сидя в палате или выбираясь на луг. Чонину даже как-то неудобно перед медсёстрами со своей мечтательной улыбкой на губах, пока они непонимающе его оглядывают, пробегая мимо в вечной суете госпиталя. Дни вдруг ощущаются иначе — не одной ровной линией, а вспышками окситоцина в крови и теплеющими щеками.              Стуча колёсиками капельницы по полу, Ян направляется к ставшей родной палате и пытается сдержать дёргающиеся вверх уголки губ. Однако всё веселье смывает как водой, сменяясь шоком, когда он заходит внутрь. Натянув свои берцы и брюки-карго, Кристофер отжимается на полу, прямо рядом с койкой, на одной руке. Вторая рука с повреждённым плечом закинута за спину и свободно лежит на пояснице. На широкой сильной спине блестит пот, указывая на то, что своеобразная тренировка солдата длится не первую минуту.              — Вы что тут устроили, лейтенант?! — пытаясь сдержать крики, яростно выдыхает Чонин, захлопывая за собой дверь в палату. Крис останавливается и поднимает голову, после чего трясёт ею, чтобы смахнуть мокрые липнущие пряди со лба. — А ну, немедленно вставайте и возвращайтесь в постель.              — У меня уже всё затекло, сжальтесь хоть немного надо мной, Чонин, — виновато произносит Бан, поднимаясь на ноги. — Представляете, что я чувствую, лёжа тут днями напролёт?              — Не имею ни малейшего понятия, — холодно отвечает тот. — Но, если не хотите продлить свой больничный, вам лучше слушаться меня, а не устраивать сдачу нормативов прямо в палате.              — Я не могу в таком виде вернуться в постель, — Бан стыдливо чешет затылок, встав напротив хирурга.              Чонин опускает глаза на мокрое от пота тело, поджимает дрожащие губы, сглатывает и промаргивается. Ничего не говоря, он оставляет капельницу и уходит. Благо, Крис додумывается снять брюки с обувью и вновь надеть больничные свободные штаны, к тому времени как Ян возвращается с ведром воды и льняным полотенцем.              — Присаживайтесь, лейтенант, — строго смотрит на него Чонин, кивая в сторону кровати. — Лишь потому, что мне вас жалко, я не стану выливать всю эту воду прямиком вам на голову. Хоть и очень хочется.              Солдат сдерживает счастливую улыбку и поглядывает исподлобья на стоящего над ним Яна, пока тот смачивает полотенце. Чонин списывает свои пунцовые щёки и уши на внезапную физическую нагрузку в виде быстрой ходьбы с тяжёлым ведром наперевес, когда одну руку кладёт на обнажённое плечо, а другой принимается протирать покрытую испариной кожу спины. Кристофер даже не пытается скрыть своего наслаждения на лице от их близости и внимательно наблюдает за Чонином, что отчаянно отводит взгляд, боясь окончательно сгореть, если посмотрит в ответ. Бан бесшумно глубоко дышит, наполняя лёгкие ароматом выстиранного белого халата и самого Чонина, незаметно наклоняясь чуть ближе.              Он вот-вот вспыхнет подобно спичке от смущения. Чонин выполаскивает полотенце в прохладной воде и продолжает обтирать горячую кожу. Кристофер как-то незаметно ёрзает на месте и переставляет ноги так, что стоящий перед ним хирург оказывается прямо между ними. Заметив это, Чонин теряется ещё больше — теперь помимо того, что они и так ближе некуда, он чувствует себя окружённым Крисом. Однако, если честно, Ян не спешит расправится с обмыванием. Он вновь и вновь выполаскивает полотенце и осторожно касается кожи, обходя стороной перевязанное плечо.              Всё его тело вздрагивает, когда Чонин ощущает мягкие ладони на своих ногах, что аккуратно устраиваются под коленками. Это не было пошлым прикосновением, руки Бана даже не пытались подняться к бёдрам — он просто касался его чувствительной кожи через хлопковые больничные штаны и неотрывно смотрел на лицо мужчины, пытаясь считать реакцию на своё действие. Чонин ничего не сказал и сделал вид, что ничего не произошло, даже взгляда не поднял. Однако они оба понимали, что он не против.              — Надеюсь, это был первый и последний раз, и вы больше не будете выкидывать подобное, лейтенант, — вскинув недовольно брови, говорит Ян, отбрасывает полотенце в ведро и складывает руки на крепких плечах солдата. — Это понятно?              — Так точно, — расплывается в довольной улыбке тот.              Проходит всего три дня.              Чонин старательно ставит капельницы, самолично готовит Бану что-то на кухне, потому что ему так хочется и становится спокойнее на душе. Он едва ли не живёт в палате лейтенанта, посвящая всё свободное время человеку, без которого его атомы, кажется, теперь отказываются функционировать. Всего за ничтожное количество дней с момента, как Кристофера привезли в операционную, он стал таким зависимым. Он весь прямо-таки расцветает от любви и не стесняется этого показать. Его жизнь и без того каждую секунду висит на волоске, так почему он должен отказываться от единственного лучика света?              Он читает Бодлера и параллельно переводит всё, что получается, смеющемуся Кристоферу, тоже закрывая глаза ладонью от нелепости речи и его корявого перевода. Они стараются каждый день выбираться на луг, наблюдают за прайдом в бинокль и допоздна говорят тихо-тихо в палате в окружении множества свечей.              Пока однажды Чонин не обнаруживает Кристофера в постели с утра и видит лишь аккуратно сложенные штаны и стоящие рядом тапочки.       

***

             — Что-то мне подсказывает, главный хирург будет не слишком доволен твоей инициативой, Крис.              Бан сжимает губы в тонкую линию и застёгивает разгрузочный жилет, стараясь игнорировать боль в плече. Он ничего не отвечает на слова Хёнджина и не поднимает взгляд. Распихав аптечку, гранаты, магазины для оружия и всё прочее, он достаёт из кармана белую косынку и накидывает на шею. Хван рвано выдыхает, ошарашенно уставившись на друга.              — Ты ведь не серьёзно, — чуть слышно произносит Хёнджин, приблизившись к другу, и останавливает его, аккуратно обхватив локоть. Капитан пытается заглянуть в глаза Бана, однако тот лишь склоняет голову. — Подожди ещё несколько дней, Крис. Это опрометчиво — ехать сейчас с нами. Он не сможет, если ты не вернёшься.              — Я не могу не вернуться. Мне теперь есть куда.              Солнце ещё до конца не встало. Саванна подсвечивалась ласковыми лучами. Жёлтая трава золотилась в утреннем свете. Каждый шаг по направлению к грузовику казался всё более тяжелым. Он оставляет здесь всё. А оно только недавно у него появилось. Но он всё ещё солдат. Поэтому, сжав зубы и спрятав косынку на шее под одеждой, мужчина ускоряет шаг, видя как его сослуживцы уже залезают в машину.              — Лейтенант! — слышится издалека, заставляя Бана замереть на месте. Он лишь сейчас ощущает, сколько в нём накопилось страха за последние несколько минут, но теперь понимает — Чонин в ужасе. — Кристофер!              На крик полный отчаяния оборачиваются все.              Ян старается идти быстрым шагом, но время от времени всё же срывается на бег из-за охватившей его паники. Игнорируя направленные на них взгляды, мужчина приближается к солдату и замирает, сверкающими глазами смотря на свою родственную душу.              — Вы ещё как минимум две недели должны восстанавливаться. Что же вам так неймётся? — хмурится Чонин, переводя сбитое дыхание и успокаивая сердце.              — Совесть не позволяет, — улыбается Крис.              Чонин усмехается, потом усмехается снова, и вдруг у него на ресницах появляются бусины слёз.              — Л-лейтенант, — пытается вернуть себе твёрдость голоса хирург. — Только попробуйте вернуться оттуда в том же виде, что и в прошлый раз.              — Так точно, — ухмыляется Бан. Он замечает, как горячие слёзы начинают скатываться с лица Яна, а тело подрагивать. Их обоих окатывает волнами тоски и почти физической боли от скорой разлуки, и столь сильны были эмоции Чонина, что на глазах Кристофера тоже выступила влага. — Я вернусь к вам. А там уж вы быстро поставите меня на ноги, если что, да?              Чонин едва слышно всхлипывает, изо всех сил сдерживая в себе истерику, прикрывает губы ладонями и несколько раз кивает, бормоча:              — Так точно.              Таким Крис его запоминает: со сверкающими от слёз и любви глазами, с трепыхающимися от ветра пшеничными прядями, в коричневых брюках и бежевой рубашке.       

***

             Чонин жалеет, что не привязал солдата к кровати цепями, когда на следующий день встречает рассвет, сидя в ординаторской. Он не сомкнул глаз. Вокруг век уже потемнели тёмные круги от отсутствия сна и продолжительного стресса. Он дёргается каждый раз, когда его окатывает вспышками испуга, которые испытывает Кристофер, наверное, во время стрельбы. Чонину кажется, словно он тоже сейчас находится там. Он чувствует только резкий страх, который уже через секунду обрывается, но в основном утопает в собственных эмоциях, как и Кристофер наверняка сейчас. Он знает, что лейтенанту это, возможно, мешает на задании, поэтому старается успокоиться, но выходит с трудом и, в конце концов, Ян просто выключается к обеду следующего дня, уложив голову виском на стол.              Он проклинает собственную неуверенность и гордость, которые не позволили ему обнять при всех солдата на прощание, хотя тот очевидно ждал этого после всех шагов, что сделал навстречу Чонину. Ведь теперь он даже не знает, будет ли возможность всё-таки однажды сделать это.              Чонин всхлипывает, стискивая ладони между коленками, и с силой закусывает нижнюю губу. Он совершенно разбит. Ему стыдно за то, что он не может успокоиться и перестать мучить Кристофера своими эмоциями, однако тот его понимает и не злится, и Чонин отчётливо ощущает эту заботу, что разбивает его ещё сильнее.              Медсёстры и санитары его не трогают, в ординаторскую заходят редко, стараясь не мешать. Чонин либо сидит за столом, либо на полу — на коленях, прижавшись лбом к полу. И безустанно шёпотом молится. Он там же и засыпает, свернувшись калачиком. Он надеется, что его разбудят, чтобы сообщить о возвращении спецгруппы во главе с капитаном или это сделает сам Кристофер. Надеется, что в этот раз лейтенант вернётся и самостоятельно сможет выйти из грузовика, и тогда у Чонина наконец будет возможность обнять его. Наверное, после всего отчаяния, которое он переживает, Чонин не сможет сдержаться и обессиленно упадёт в руки Кристофера.              Но лейтенант возвращается без сознания вовсе. Чонин не чувствует его, в голове отвратительная тишина, от которой он успел отвыкнуть. Медсёстры с опаской смотрят на главного хирурга, боясь, что тот не сможет провести операцию от таких потрясений. Однако он берёт себя в руки и не выходит из операционной несколько часов, делая всё возможное, чтобы Бан смог потом встать.       

***

             Открывать глаза тяжело, но иначе он не увидит Чонина, а потому Кристофер с трудом размыкает веки и пару минут приходит в себя, пытаясь вернуть себе зрение. У него какое-то дежавю от происходящего: сейчас Ян ворвётся в палату со своим вечно строгим «лейтенант». Однако, скосив взгляд и посмотрев по сторонам, солдат замечает лежащего головой на его койке Чонина в сложенном напополам положении. По его треснутой грудной клетке разливается тепло и его затапливает чувством любви и желанием позаботиться, но тело слишком повреждено, чтобы шевелить чем-то, кроме пальцев. Ощутив прилив сильных эмоций, Ян просыпается, сильно дёргаясь и подрываясь с кровати.              Он во все глаза смотрит на Бана и не может вымолвить ни слова из-за шока. Только одними губами, без малейшего звука выдыхает: «Кристофер». Солдат скребёт по матрасу пальцами, и Чонин, заметив это, накрывает его руку своей, переплетая пальцы. Несмотря на боль и усталость во всём теле, Крис сжимает ладонь мужчины в своей с силой.              — Я очень переживал за вас.              — Я знаю. Это невозможно было не чувствовать, — хрипит Бан, дёргая уголками губ.              Чонин придвигается ближе и судорожно осматривает лицо в ссадинах, заглядывает глубоко в глаза, сбито дышит. Его глаза увлажняются сами по себе, из груди вырывается всхлип, и он тихо выдавливает:              — Не делайте так больше, Кристофер.              — Мне сейчас дышать тяжело из-за рёбер или?..              — Они треснули, вероятно. Я почти уверен в этом. Так что постарайтесь не напрягаться.              — Да уж тут и стараться не надо, всё равно не выйдет, — пытается пошутить Бан.              — Вы будете демобилизованы со дня на день. Левая нога едва ли не в крошево, лейтенант.              Крис сокрушённо опускает веки и пытается глубоко вздохнуть, но из-за сильного ушиба грудной клетки сделать это не получается.              — А как же вы? — выдыхает Бан.              — Я заканчиваю через полгода, — объясняет Чонин и шмыгает носом. — Поедем с вами в Северную Италию, лейтенант.              И превозмогая ломоту во всём теле, Кристофер находит в себе силы широко улыбнуться, прикрыв глаза. Чувство облегчения и счастья так переполняли Чонина, что это волшебным образом словно исцеляло тело солдата. Он поглаживал пальцами ладонь своей родственной души и ощущал, как его внутренности будто затапливаются тёплым сладким мёдом.              — Я бы поцеловал вас сейчас, но, боюсь, не смогу подняться, — сипит Бан, завороженно смотря на мужчину перед собой. Волосы Чонина растрёпаны после сна, но он всё ещё прекрасен.              — Вот встанете – и поцелуете меня самостоятельно. Будет вам мотивация, — наклонив голову, довольно говорит Ян, мягко улыбаясь.              — Это что, получается, несколько мес?..              Но он не договаривает, потому что губы Чонина мягко накрывают его собственные, и от охватившего его тепла веки сами по себе закрываются в удовольствии. Чонин осторожно отстраняется, оставляет несколько поцелуев на щеке и носу мужчины, после чего вновь целует его губы, аккуратно обнимая ладонью лицо.              Африканское солнце заливало палату чистым утренним светом.