Анфилада лингвистических тупиков

За квартал до ночного клуба Авантюрин вдруг громко сглатывает, останавливает Рацио и, повернувшись к нему, натягивает горло его кофты тому на нос. Лёгкий кивок одобряет сделанное — так и нужно, но этого недостаточно. — Не ходи туда со мной, я сам её заберу, — это и забота, и тревога, и откровенная глупость одновременно, а ещё что-то скрытое, но Авантюрин в первую очередь помнит о собственных клятвах, поэтому готов поставить что угодно на чужую безопасность. — Тебя там ушатают, совсем обезумел? — злится Веритас, ведь согласился на откровенности во многом только ради того, чтобы Авантюрин не ходил в то место, но в итоге дороги всё равно привели его ко входу. — Меня даже не заметят, я за уборщика сойду, — отшучивается он, задевая чужие волосы пальцами как будто случайно, но сам улыбается сдержанно и искренне, а в глазах — какая-то несвойственная ему сосредоточенность, от которой проскальзывают мурашки по коже и слишком нескладные вопросы в голове. — К тому же ты Искорку терпеть не можешь, поэтому не вижу смысла лезть в кучу дерьма ради неё. — Я буду на связи, — почему-то слишком легко соглашается Веритас и сам тянет горловину кофты повыше, смотрит куда-то сквозь Авантюрина и оседает на низеньком заборчике вокруг палисадника, где даже помидоры на ветках растут как доказательство независимости рандомной бабули и её же протест деду, отказавшемуся косить траву и полоть грядки на даче. — Я тоже, — салютует ему Авантюрин, тут же проверяя наличие телефона в кармане. Тяжёлый вздох стопорит его лишь на какие-то жалкие секунды, а после он уверенно разворачивается и быстро топает в ту сторону, куда не суются люди приличные. Там здание, раздолбанное вдоль и поперёк, исписанное граффити и теми же номерами, которые можно увидеть на стенах их подъезда. Окна деревянные заколочены, потому что жильцы съехали от греха подальше, позволив местному наркопритону разрастись аж на два этажа. Сюда менты приезжают, чтобы норму арестов выполнять для премии, подростки приходят, чтобы сигарет купить без паспорта, сомнительных таких, ручной сборки. Здесь с собаками не гуляют, не стучатся в двери даже по ошибке. Тут ночной клуб не мешает спать соседним кварталам, а вот те, кто приходят оторваться под музыку из девяностых, очень даже. — Какая же дрянь, — кривит губы Авантюрин и хмурит брови, когда читает название заведения, а горят далеко не все буквы — только три из тех, что составляют чересчур богемное для забегаловки имечко: — «Опухоль утопий…» Он моргает несколько раз, надеясь, что ему всё-таки это снится, поднимается по лестнице из трёх ступенек к деревянным дверям, которыми обычно награждали Дворцы культуры или Дома профсоюзов, открывает тяжёлую махину одной рукой, левую тут же прячет в карман, чтобы крепко сжать мобильник, а после останавливается возле знакомого ему вышибалы, натягивая на губы довольную ухмылку. — Какие люди! — замахивается для широкого рукопожатия мужик, от которого перегаром пахнет перманентно, причём не потому, что бухает, а потому, что алкашей гоняет. Они отбивают друг другу сначала пальцами ладони, затем кулаками. Авантюрин лыбится хищно и довольно, сверкает глазами и надменно вздёргивает подбородок, что позволяет ему смотреть свысока даже на такого огромного вышибалу. — Соскучились? — хихикает, позволяя сжимать себя в потных объятиях, хотя ком в горле просится наружу. — В прошлый раз чаевые были слишком щедрые, — хохочет громила, и этот смех перекрывает даже Верку Сердючку, орущую из каждой колонки за второй огромной дверью. — В этот раз снова будешь разводить дебилов? — Нет, я ненадолго, — Авантюрин всё же отстраняется, пробегаясь пальцами по мощным плечам, вздёргивает бровь и смотрит уже исподлобья, заигрывающе — так, что смущает ненароком. — Девчонку видели с хвостиками? Должна была одна прийти. — Знаешь, сколько тут девчонок с хвостиками? — усмехается мужик, складывая руки на груди, обтянутой футболкой, что на такой горе мышц выглядит скорее как маечка. — Я до такого числа считать не умею, — сам над собой ржёт, а Авантюрин делает вид, что не верит ему. — Да брось… — хлопает громилу по плечу, из-за чего приходится руку поднимать. — Сам поищу. После он спокойно проходит внутрь самого душного помещения в истории человечества, где народу на танцполе настолько много, что протиснуться в середину не представляется возможным. Как же знакомо выглядят эти стены, обтянутые какой-то тканью, потому что сами по себе трещинами идут и разваливаются. Как же приятно смотреть на трёхногие стулья, предназначенные для издевательства над пьяными. Как же маняще подсвечивается дешёвой гирляндой барная стойка, за которой мужчина с недельной небритостью на щеках носит бейджик «Галлахер», чтобы настоящее имя не палить, и слишком устало трёт стекло, ведь из всех возможных бокалов и стаканов под коктейли разного рода извращённости внимания удостаиваются только рюмки и бутылки с водой. Он-то и маякует Авантюрину, что заметил его. Они буквально взглядами друг с другом здороваются и переговариваются насчёт напитка, а после Галлахер вытягивается в лице, понимая, что любимый постоянник не будет ничего заказывать. Косится в сторону, на единственного человека, сидящего за барной стойкой и заливающего в себя уже пятый шот водки, удивляется живости чужих глаз и почему-то на автомате перечитывает надписи на теле, выбитые чернилами. Авантюрин теряется в толпе, но при этом плывёт сквозь неё в нужную сторону — знает, где туалеты, знает, где сидят гопники, а потому огибает тот угол, а ещё знает, где та самая коморка, в которой деньги проигрываются знатные, но сегодня он туда не пойдёт — даст шанс что-то награбить. Свет совсем не подходит месту — мигает только белый, причём так быстро, что эпилептики уже валяются по углам с пеной у рта и всем на них глубоко плевать. На полу разлито что-то липкое, а само деревянное покрытие, пропитанное плесенью, вот-вот сломается от неугомонного скача. Авантюрин заворачивает к коридору с туалетами. Музыка там всё ещё глушит здравый смысл. В первой кабинке кто-то трахается, ещё две открыты настежь — в одной деваха, не стесняясь жизни, отсасывает уже храпящему идиоту, в другой никого нет, а последняя заперта, кажется, на все мыслимые и немыслимые замки. Авантюрин аккуратно стучится, но не слышит реакции, тянет ручку — шорохов не наблюдается, потому что какая-то современная попса убивает всё подчистую. — Искорка, ты там? — орёт он и долбит по двери кулаком, а после видит, как поворачивается эта выпуклая часть в круглой железной ручке. Затем появляется щель, а за ней — эти два низких хвостика, изрядно потрёпанных, мокрая чёлка и испуг в глазах, который тут же прячется за чем-то наигранно нахальным. — Долго ходишь! — возмущается Искорка, распахивает дверь, чуть ли не заезжая Авантюрину по голове, а после затягивает его внутрь за футболку и тут же запирается снова. — Какого хуя? — уже не подбирает он выражения и врезается взглядом в капли чего-то белого и вязкого на стекле, в сброшенную на пол мыльницу, в помятое чересчур короткое платье и насквозь мокрые трусы возле мусорки, переполненной использованной туалеткой. Авантюрин глотает приступ паники, смотрит на Искорку, сжимая челюсти, и вздыхает через раз, а сам холодеет руками и дрожит где-то глубоко внутри. — Не смотри так! — требует она, прижимаясь спиной к двери и вытягиваясь по струнке. — Я была согласна, — шикает слишком тихо, а потому приходится читать по губам. — С ума сошла?! — срывается на крик Авантюрин и тут же прикусывает язык, потому что по девичьим бледным щекам катятся слёзы, которые она вытирает кулачками, сжатыми настолько, что длинные ногти неприятно колют кожу ладошек. — Кто это сделал?! — Неважно! — орёт на него Искорка. Они смотрят друг на друга, как преступники, случайно втянутые в дерьмо. Молчат, кажется, целую вечность, пока у одного внутри догадки отрезвляют до кошмаров, связанных с самыми ужасными воспоминаниями прошлого, а у второй дрожат плечи от невозможности заглушить истерику даже той громкой попсой, от которой не спрятаться. — Я сама согласилась, понятно?! — кусает Искорка и без того истерзанные губы, а потом без сомнений позволяет Авантюрину крепко себя обнять. Он аккуратно жмёт её к груди, чувствуя, как футболка постепенно становится мокрой, гладит по стянутым тугими резинками волосам, а та слышит его неугомонное сердцебиение и совершенно не понимает, когда он вообще дышит. — Хорошо… Сама так сама, — сглатывает, позволяя ей сжимать даже кожу на его лопатках до боли. — Но сейчас нужно убираться отсюда как можно скорее, — говорит почти на ухо, так мягко, что Искорка верит, даже если неустанно дрожит, даже если этот отвратительный туалет, в котором с ней что-то делали, кажется ей самым безопасным местом на планете. — Можешь не рассказывать, я в любом случае буду рядом. Он смотрит поверх её головы на деревянную лакированную поверхность — не видит там своего отражения, только чёткие воспоминания, когда они же были в идентичных условиях — тогда она спасала его, а теперь пришло время вернуть должок. — Я просила тебя пойти со мной, — хнычет Искорка ему в плечо, тут же поджимая губы, чтобы те не дрожали так сильно. — Я просил тебя не ходить, — шикает Авантюрин, прижимая хрупкое тело ещё ближе: на этот раз, чтобы сдавить посильнее, чтобы тревога, заставляющая её буквально ходуном ходить, отошла на задний план как можно скорее. — Он был хороший, он был… — оправдывается она перед собой. — Говорил, что не… он был… — и невозможно признаться, что всё на самом деле было очевидно с самого начала. — Это был мой выбор, понятно?! — кричит она на Авантюрина, отрывая лицо от худого плеча, и смотрит ему в глаза своими заплаканными, под которыми расплывшаяся тушь выражает саму суть боли и ужаса. — Ты согласилась, потому что хотела, — говорит ей Авантюрин то, что она говорила ему тогда. — Но это было насилие… Искорка помнит, как сама твердила ему то же самое, только её улыбка в тот момент была надменной и сочувствия в лице не отражалось — тогда лишь веселило, что какой-то педик попался настолько убого; её даже раздражала чужая тупость, бесило, что он виснет на ней, просит о помощи и блюёт от ненависти к себе буквально в руки, а теперь, осознавая себя в том же положении, она отталкивает Авантюрина в сторону и позволяет своему страху осесть на стенках замызганного толчка. Авантюрин спешит помочь ей буквально на инстинктах, садится рядом на колени, держит волосы, гладит по спине и не отпускает ни на секунду. — Всё будет хорошо, — уже умоляет он Искорку, а та теряет слёзы настолько испуганно, что сама не верит себе. Это не она, нет. С ней такого никогда бы не произошло. С кем угодно — с идиотами, бухающими сначала водку, а потом пиво; со шлюхами, готовыми сосать за сигарету; с педиками, что подставляют свои жопы любому болту, неважно, какого размера — но только не с ней. — Ничего не было, — шепчет она, нуждаясь в подтверждении этих слов, но вокруг лишь улики, доказывающие, что всё было, а собственная кожа помнит прикосновения чужих мерзких рук, внутри всё болит и, возможно, кровоточит, отвратительное платье липнет к телу, и в подкорку врезается желание вырезать каждый сантиметр, каждую клеточку, до которой дотрагивался тот ублюдок. — Нам нужно выбраться отсюда! — требует Авантюрин, вытирая слюни с её подбородка и не спуская глаз с неё. — Сейчас же! — Но он там… — не сомневается в этом Искорка, выискивая с невозможной дикостью хоть каплю издевательства на чужом лице, вот только безрезультатно — там лишь соразмерная боль, переживание величиной с целую планету и непоколебимая уверенность в том, что он сможет её защитить. — Ты поможешь мне? — Я буду рядом столько, сколько понадобится, — обещает Авантюрин и облизывает пересохшие губы, пытается сглотнуть, чтобы глотку не драл затхлый воздух. Он помогает Искорке подняться на ноги, поддерживает — вот-вот возьмёт на руки, но та не даётся, лишь цепляется за его плечо крепко-крепко, чтобы чувствовать себя живой. Дверь открывается с едва уловимым скрипом, расслышать который удаётся только из-за того, что между песнями повисает секундная пауза, а после они вдвоём окунаются в потный, тесный и душный мир беснующейся толпы, орущей в тот момент, когда из колонок запевает Макс Корж про своего «Оптимиста». Авантюрин идёт медленно, позволяя Искорке самой выбирать темп, но ведёт за собой, потому что знает, как выйти. Её начинает трясти — они сливаются с толпой, где каждый считает долгом потереться своим дерьмом о прелести другого человека. Она таит дыхание, как единственную чистую часть себя, и вот-вот глаза закроет, чтобы утонуть в темноте закрытых век, чтобы внутри неё остался только трек с наложенными на него ядерными битами. Авантюрин держит её за плечи, ограждая от всех, кто только приближается, смотрит ровно на выход и прорывается сквозь пьяных полудохлых танцоров, которые только прыгать, хлопать и топать умеют. Скользит взглядом по барной стойке чисто на автомате и ловит негодование в глазах Галлахера, который всегда узнает своего постоянника из тысячи одинаковых лиц. Того водочного любителя на барном стуле уже нет — толпа окружает со всех сторон, задевая Авантюрина руками, плечами, локтями. Пьянчуги лезут к нему обниматься, лапают даже ноги, а вспышки света из всех щелей слепят до трясучки. Корж не спасает, даже если его треки всегда позволяли вдохнуть полной грудью, даже если в наушниках он играл только ради того, чтобы выпустить пар, осознать себя и понять, что жизнь всё ещё стоит того, чтобы её прожить. Сейчас Корж играет против них — ставка отвратительная, невыгодная, но Авантюрин рвётся к выходу, потому что всегда выигрывает, всегда идёт до конца и срывает куш… Куш в виде стеклянной бутылки, которую чудом останавливает чужая рука аккурат перед его носом. Внутри отключается генератор трезвых и правильных решений — управление на себя берёт инстинкт самосохранения, который заставляет всевозможные защитные механизмы отрываться по полной под такой живой трек. Авантюрин теряется за маской — за этой хищной безбашенной улыбкой, от которой в темноте хочется сбежать, потому что такую широту позволяют себе только маньяки. Искорка поворачивается лицом к нему и вжимается в грудь, группируясь максимально, а за плечо Авантюрина берёт тот самый любитель сорока градусов, облизывающий губы длинным языком. На нём гребучая ковбойская шляпа, у него длинные белые волосы, татуировки по всему телу и безумие в глазах — он перехватывает пустое стекло и отправляет его обратно владельцу, разбивая вдребезги о безмозглую голову придурка, которого Искорка знает, от которого прячется. — Совсем обалдели, ромашки оголтелые?! — орёт незнакомец так, что даже Корж не способен его перекрыть. У этого зубы заострённые, родинка под правым глазом и длиннющие когти, явно нарощенные. На нём майка с единорогом, потёртые шорты с дырами в карманах, пришитых красными нитками, сандалии на носках с пивом и алкогольный шлейф вместо дезодоранта. Авантюрин смотрит на мужика, валяющегося под ногами в отключке, не дышит, не слышит: в ушах звенит паника, настолько очевидная, что он не может сопротивляться, но улыбка всё ещё держит в заложниках губы, а потому незнакомец треплет его по плечу, что-то спрашивает, кивает и щёлкает пальцами перед лицом. Не углядев и толики осознанности, закатывает глаза и вырывает Искорку у него из рук, подхватывает ту под бёдра и закидывает себе на плечо. В этот момент Авантюрин наконец слышит что-то кроме звона — Корж поёт на фоне, а всё внимание забирает на себя вопль подруги, из-за которого он вдруг хватает незнакомца за грудки и тянет на себя. — Отпусти сейчас же! — это нечто адреналиновое и явно ненастоящее, но смысла в нём больше, чем во всём остальном вместе взятом. — Пошли отсюда, кусок мамкиной стряпни! Или хочешь всё-таки розочку под рёбра? — голос прокуренный, низкий, хрипящий, но Авантюрин ему верит. Они одновременно срываются с места, потому что слухи про идиота с разбитой головой разливаются по заведению новым битом и гопники, курящие шмаль по углам, начинают подниматься, рыскать в толпе, пытаясь найти пострадавшего, чтобы оценить, свой это или левый какой-то. Авантюрин открывает первую дверь — там в телефоне залипает вышибала, которому он в грудь пихает косарь чисто ради приличия, причём даже не задумываясь. Тот кивает непонимающе, но помогает им выйти в эту пропасть без намёка на солнечный свет. Искорка на чужом плече почти не дышит — она чуть ли не фиолетовая, потому что её укачало, ей страшно и противно, но кислород позволяет ей открыть глаза и наконец-то заткнуться. — Хрена борзые тявкалки, — восторженно выдыхает незнакомец воздух из надутых щёк. — Чё, куда? Вас кто-то ждёт? — перехватывает балласт поудобнее, стараясь держать голову подальше от почти обнажённой задницы, оценивает Авантюрина взглядом и присвистывает. — Голубок, — он не уточняет, а скорее констатирует очевидное. — Да, нет… в смысле, — отдышаться не получается, только упереться ладонями в коленки и выплюнуть вязкое нечто изо рта. — За тем… кварталом нас ждут, но нам нужно в больницу, — и тут наконец-то можно услышать собственный голос, дрожь и хрипоту, которую от самого себя не ожидаешь. — Расслабь хлебобулочные, мы на улице, — незнакомец хлопает Авантюрина по согнутой спине — у него даже пальцы на руках забиты чёрными татуировками, а вот волос на теле нет от слова «совсем», и это странно. — Вдох-выдох, оба! Живо! — командует и вместе с ними приступает к дыхательным упражнениям. — Больница в соседнем районе есть, можем туда завалиться. — Мне нужно позвонить, — оговаривает Авантюрин, доставая живой мобильник из кармана, и матерится как-то изощрённо, а незнакомец оттого хмурится и кривится, словно ему совсем не нравится нецензурность чужих выражений. — Да! Пропущенных было около десяти, зарядка сбежала куда-то вниз по карьерной, а голос Веритаса в трубке одновременно радует до выгрызающих внутренности бабочек в животе и пугает до сердечного приступа. — Вы где, чёрт тебя дери?! — орёт Рацио в трубку настолько громко, что его, кажется, слышно даже на пустой улице. Ночь разливается тёмным одеялом, поглощая переулки, деревья и неработающие фонари. Незнакомец закуривает и пихает пачку сначала Авантюрину, предлагая перекусить никотином, а после о чём-то там переговаривается с еле живой Искоркой, у которой голова кружится, пока они идут в сторону того квартала, где их должен ждать Веритас. — Сейчас придём, стой там, — Авантюрин не узнаёт свой голос — ломаный, дикий, словно он задыхается, хотя на самом деле дышит аж до гипервентиляции. — Со мной ещё какой-то чел, — сглатывает. — Помог нам выбраться… — Какой чел? — недоумевает Рацио на том конце провода так, что его на громкой слышно, а эти двое переглядываются. Так как Авантюрин отказался от сигареты целой, незнакомец предлагает ему уже тлеющую. Тот согласно перехватывает её двумя пальцами и затягивается глубоко, по-армейски. — Авантюрин, блять! — Сейчас, мы почти пришли, — отвечает ему, выдыхая огромное облако, из-за которого глаза слезятся, шмыгает носом, полным невыплаканных слёз, и огибает идущего рядом любителя водки, чтобы оценить состояние Искорки. Та безучастным взглядом смотрит на асфальт и припадает губами, измазанными яркой помадой, к бумажному фильтру — отходит от всего и сразу, не особо понимая, как вообще себя вести. Любитель стеклянных стопочек тёплый, не трогает её почти — держит руку вокруг талии, и всё, старается не трясти лишний раз, но при этом и на землю не опускает, словно знает, что она больше не в состоянии идти. — Рин! — зовёт его Рацио уже не в трубку телефона, а вживую, выруливает из-за деревьев и первым делом бегающим взглядом оценивает незнакомца, но руки так и тянутся к чужим запястьям. — Ещё голубок, — задумчиво тянет незнакомец. — О! А тебя я знаю, — усмехается. — Что ты тут забыл, Бутхилл? — Рацио недоволен, хотя сам пока не знает, как всё было. Его настороженности нет предела, но почему-то желание взять Авантюрина за руку пересиливает в нём всю возможную осторожность — а пальцы чужие ледяные и дрожат. — Значит, это твои ребятки, — Бутхилл выплёвывает сигарету на проезжую часть, крутится, чтобы оглядеться по сторонам: убедиться, что за ними никто не следует. Видимо, тот ублюдок с бутылкой ровным не был, а потому гопота оставила его тело без внимания, чего не сказать о ментах, приехавших в очередной раз набивать себе лишние нули в премию. — Должен будешь. — Я тебе диплом закрыл, — шикает на него Веритас, пока тот сгружает с плеча Искорку в руки Авантюрина, а тот успевает только подхватить её в объятия, вырвав руку из тёплых пальцев. — Точняк, красавица! — хихикает Бутхилл, поправляя шляпу и смахивая с плеча блёстки, свалившиеся с чужого платья. — Тогда квиты, но, если хотишь, доведу без эксцессов до больнички, а с тебя план учебной программы для малолеток, — сплёвывает в траву, шмыгает носом, вытирая рот тыльной стороной ладони, и кривится от запаха. — Ну и гадость… — Как она? — Рацио переключает внимание на Искорку, бледность которой начинает вызывать особые вопросы. — Тебя переживу, — огрызается она глухо, и даже уголки губ в улыбку не тянутся. — Думай бырее, мне завтра на работу, — настаивает Бутхилл, упираясь руками в бока и расправляя плечи, а после сухо кашляет в сторону и гладит живот сквозь майку, понимая, что шлифовка пивком на посошок была лишней. — Плевать, нужно просто отвести её в больницу, ей нужен врач, — уже подключается к диалогу Авантюрин, убирая мокрую чёлку с круглого личика и обнаруживая царапины на лбу. — И не спрашивай, что с ней было, я не буду отвечать вместо неё. — А я не отвечу, — вставляет свои пять копеек Искорка. — Погнали, — Бутхилл сам всё решает и идти на поводу не любит, ему в целом одобрение не нужно. — Этого всё равно в больницу не пустят, а ты, блондиночка, сам еле-еле на ногах стоишь, чтобы её по кабинетам таскать. Авантюрин не кивает, но согласие никому на хрен не сдалось, а потому сам он позволяет Рацио касаться собственных плеч, пока Бутхилл хлопает в ладоши и трёт пальцы друг о друга. — Мадемуазель, сильвупле, — нагловато обращается к Искорке, а той по большому счёту плевать. — Позволите? Она клонит голову к плечу, спокойно идёт навстречу раскрытым сильным рукам, обнимает Бутхилла за шею, цепляя браслетами длинные распущенные волосы, и устраивается возле чужой широкой груди, как принцесса на руках рыцаря в доспехах, даже если перегаром от этого воина несёт настолько, что она вот-вот отрубится.