Анфилада лингвистических тупиков

Топаз долбится в дверь Рацио, словно он реально глухой, а не притворяется, чтобы от него отстали с вопросами и просьбами из рубрики «Посуду хоть помой». Она стучит кулаком и встаёт в суровую позу, — руки в боки — потому что его закрытая дверь мешает сквозняку питать их квартиру кислородом. — Выходи, подлый трус! — орёт, пока Авантюрин на кухне сидит в позе лотоса на табуретке, балансирует с ловкостью монаха и чешет живот под футболкой с Халком, на которого медитирует Искорка, сидящая напротив. — Так ты тут живешь уже сколько? — спрашивает она с ехидной улыбкой, но продолжает сверлить взглядом персонажа из вселенной супергероев, даже не моргает — блёстки с нарисованными родинками под глазами красят её заспанное личико — всю ночь где-то шарахалась, днём отсыпалась, а теперь вот выползла на пустой холодильник посмотреть. — А ты? — отвечает вопросом на вопрос Авантюрин и сюрпает кипятком из кружки, потому что чаем это назвать сложно: абсолютно безвкусный. — Только после тебя, — Искорка резко поднимает глаза и выстреливает ему в лоб холодной злобой. — Примерно месяцок, может, чуть больше, — делится с ней Авантюрин без особого энтузиазма, смотрит на пар, идущий от кипящей в ржавой кастрюле воды, и вслушивается параллельно в ругань Топаз и Веритаса — он всё-таки открыл дверь и теперь выясняет отношения даже борзо немного — кажется, только что прозвучал мат. — А чем тебе столичная жизнь не угодила? — интересуется она, мнёт губы друг о друга и тихонько слизывает скользкий блеск, слой которого настолько плотный, что вот-вот сам по себе отвалится и в слайма превратится. — Мне казалось, ты наслаждаешься этим блядством, — хихикает. — Когда кажется, креститься надо, — фыркает Авантюрин, провожая взглядом взвинченную Топаз, у которой аж чёлка наэлектризовалась от напряжения — плечи вздёрнуты, на носочках ходит и бурчит себе под нос, упирается руками в столешницу и ворчит на воду в кастрюле. — Перед родственниками спалился? — Искорка специально переходит на шёпот, а Авантюрин инстинктивно наклоняется ближе. Топаз засыпает рожки в воду и мешает их деревянной лопаткой, которую в целом можно использовать как оружие против тех, у кого из-за заноз паничка начинается. — Не твоего ума дела, мелочь пузатая, — шикает Авантюрин и получает щелбан в висок. Топаз стоит к ним спиной, а они вот-вот в глотки друг другу вцепятся, продолжая улыбаться во все тридцать два. — Что тебе нужно купить? — прерывает их своим внезапным появлением Веритас, останавливаясь в дверях кухни и опираясь плечом на косяк, который аж прогибается под ним. Авантюрин тут же отвлекается от Искорки, меняется в лице, потому что два дня не видел это измученное выражение лица, жизнь повидавшее. Внутри что-то резко сжимается, когда их взгляды пересекаются. Секунда, две — сердце пропускает удар, Искорка пропускает присвистывание. — Тушёнку, нормальный чай, чипсы, гречку для Счетовода и газировки, — накидывает Топаз, хмуро пялится на него, словно недовольна тем, что тот всё-таки согласился с её просьбой. — Ещё сахар, можно морковки взять… — Список напиши, — закатывает глаза Веритас. — Я с тобой пойду! Мне точно продадут! — тут же срывается Авантюрин с места, проходит мимо него, задевая плечом специально, и скрывается в своей комнате, обросшей всякими цацками, рисунками и фотографиями — шмотки лежат кучей на стуле, висят на дверце шкафа и украшают кровать — окно больше не заколочено, потому что вырвали бедную форточку чуть ли не с корнем. — А у вас любоф-ф-ф? — ухмыляется Искорка, потому что такой пожар между ними очень сложно не заметить — полыхает, как чучело на Масленицу. — Заткнись, — отшивает её Веритас и идёт к Топаз, которая неразборчиво царапает шариковой ручкой нужные продукты на квадратном листе бумаги, а ногой умудряется Счетовода по спине гладить. — Вот это всё, — толкает она ему в грудь бумажку и складывает руки на груди, обиженно так смотрит. Искорка наблюдает за всем этим, болтает ножками, слегка качаясь на табуретке, и щёки кулачками подпирает. — Понял, — Рацио немногословен от слова «совсем»‎. Забирает лист и уходит в коридор, оставляя Топаз дышать глубоко и шумно, а Искорку додумывать подробности. Авантюрин ждёт его у двери уже в другой футболке, но в тех же штанах с потёртыми коленками — на шее у него цепочка с армейским жетоном, на ногах шлёпки, а волосы растрёпаны в разные стороны. Рацио надевает кроссовки, толстовку с капюшоном и медицинскую маску, полностью прячет лицо и кивает на дверь, приглашая того выйти первым. — Серьёзно? — уточняет Искорка, переполненная восторгом, а Топаз тихо её игнорирует, помешивая рожки в воде и просверливая дыру в стене без помощи дрели. На улице пахнет черёмухой настолько, что жалко аллергиков. Вечерняя прохлада позволяет расслабиться, а свет одиноких фонарей даже не слепит, наоборот, бодрит как-то — сонное настроение как рукой снимает. Авантюрин останавливается возле лавочки у их подъезда и выуживает из пачки последнюю сигарету — Рацио понимает, что свою упаковку оставил дома, только кошелёк захватил. Они молча раскуривают одну сигарету на двоих и украдкой поглядывают на ту лавочку, где обычно сидел дед в семейниках в компании дворовой кошки. Вокруг них ни души не шарахается, только листва шумит от ветра и одуванчики клонятся к земле. В одном из палисадников распускаются тюльпаны, а на небосводе светлые пятна напоминают о том, что солнце ушло за горизонт ненадолго, может, часа на три. Вдалеке шумят скрипучими шинами залётные машины лихачей, в соседних домах одиноко горят жёлтым два окна, а в других квартирах не спит только рассада. Фонари гудят, но не мигают — на том спасибо. Детская площадка, перенасыщенная оставленными детскими игрушками, ведёрками да лопатками, так и манит к себе, но Рацио ступает в другую сторону. — Пятерочка уже закрыта, куда мы пойдём? — уточняет Авантюрин, хотя на самом деле знает ответ. Веритас прячет руки в карманы домашних штанов в клетку и оборачивается — видно только глаза, горящие золотом, но в них красноречия больше, чем в мимике актёров, выкладывающихся на полную, чтобы показать весь драматизм переживаемой ими ситуации. — Мы разве ещё не ходили в магазин вместе? — сегодня все отвечают вопросом на вопрос — Авантюрин аж губу от раздражения закусывает. — Нет, я всё время с Топаз гонял, тебе ведь не продают нигде, — кривится он, вспоминая ту ситуацию в алкомаркете. Вообще странно, что Рацио пошёл именно туда в тот день — может, у него там работал кто-то знакомый, кто под шумок всё-таки давал ему карточкой к терминалу приложиться. — Где-то да продают, — задумчиво кивает Веритас в сторону угла, зовёт за собой. Авантюрин спешит следом, чтобы не потерять Рацио из виду в этой полутемени: идти совсем недолго, всего несколько поворотов — и перед ними открывается точно такой же, ну вот идентичный, двор, в котором один из домов хранит в себе магазинчик на углу. Туда ведёт ржавая насквозь лестница, за перила которой страшно держаться. Она шумит так, словно вообще не выдерживает веса, — никакого — а пандус там чисто для красоты и гармонии с этим миром. Дверь пластиковая, оснащена колокольчиками, что мерзотненько бренчат, когда она открывается, и бумажкой, где от руки написано, что работают они двадцать четыре часа в сутки. Внутри аж холодно: кондиционер работает на износ. Повсюду стеллажи и холодильники, что формируют собой целый лабиринт, по которому можно бесконечно шарахаться в попытках найти нужную вещь, а после отыскать к ней ценник, ведь на этих белых штуках вместо стоимости написано что угодно, кроме реального названия той же гречки в прозрачной упаковке с зубчатым краем. Авантюрин уже был в этом месте, но его в тот раз впечатлили только печеньки орео со вкусом клубники, которые в его родном городе приходилось специально заказывать через интернет. Холодильники устраивают хоровое пение, больше похожее на гундёж — тут морозилок с мороженым больше, чем в самом огромном гипермаркете города, при этом помещение настолько маленькое, что в проходах иногда два человека не разойдутся нормально — приходится ходить друг за другом. Там пахнет ёлочкой-вонючкой, там вариативность шоколадки «Милка» стремится к бесконечности; там колбаса настолько вкусная лежит, что слюной нельзя не подавиться, козинаков на год вперёд можно набрать, и даже овощи и фрукты кажутся свежее, чем у бабули с грядки, которая при тебе капусту из земли тащит. — Кто такие? — на входе их ловит мужичок средних лет с монобровью, такой весь смуглый, а лицо усеяно родинками вдоль и поперёк — морщинистый и хмурый, руки волосатые и больше похожи на медвежьи лапы, но его улыбка тут же снимает всё напряжение, озаряет его усталое лицо, когда Веритас без страха и сомнения снимает с себя и капюшон, и маску. Авантюрин непонимающе хлопает глазами и, словно в замедленной съёмке, наблюдает, как те жмут друг другу руки и даже обнимаются. Мужичок ворошит воронье гнездо на голове Рацио, будто дыру хочет ему в черепе проделать, а тот улыбается, причём так искренне и радостно, что Авантюрину невольно завидно становится. — Ай, родной, ты, что ли? Чего так поздно вечером пришёл? — голос у мужичка громовой и властный, с акцентиком. Он ещё выглядит так, словно с дачи не уезжал года три, под солнцем тусовался круглые сутки. — Кто это с тобой? — Дядь, не надо вам знать, — улыбается ему Веритас, переключая внимание уже на список продуктов и оттягивая ворот толстовки, чтобы грудь проветрить. — А-а-а, ах ты ж! Это твоя? Ну… твой! — мужичок довольно улыбается, оценивает Авантюрина, как пирожок с кремом, и за руку хватает, чтобы пожать ему пальцы активно — утром плечо болеть будет. — Каков красавец, хороший, хороший! — Гречка для Счетовода есть? — уточняет Веритас, пока Авантюрин сглатывает третью волну паники по счёту, не понимая, как вообще реагировать. — Для вас-то! Конечно есть, всё есть: и гречка, и рис, и икра кабачковая! Специально отложил, я ж, это… знаю, как вы любите, э-э-э, хорошие мои, — мужик, слишком довольный для этого мира, без лишних мыслей покидает свою стойку, даже кассу не закрывает, и топает куда-то за угол между холодильниками с газировкой. — Идём, — зовёт за собой Рацио, а Авантюрин слушается и пытливо вглядывается в наваленные на прилавки продукты. Корзинки не предусмотрены — есть лишь пакеты, чёрные и плотные, но дают их только на кассе, поэтому тележкой служат руки и зубы. Веритас сверяется со списком и нагружает Авантюрина, пока мужичок помогает ему в том, добывая из недр мини-маркета всё подряд. Тут тебе и фанта со вкусом винограда, и кола ванильная без сахара, и мороженое прямиком из детства, с шипучей серединой, сосать которое никогда не считалось гейством, потому что оно того стоило. Тут чокопаев целый стеллаж, тут и мясо, и курица в любом виде: замороженном, вяленом, готовом, съеденном — Авантюрин замечает пустую пачку мясных чипсов, заныканную между холодильниками. А вот там стеллаж с шампунями, гелями для душа, бритвами, туалеткой, пластырями, расчёсками и даже краской для волос. Тут есть батарейки, профитроли, консервы, оливки и маслины, виноград сушёный и свежий, красный и зелёный, смузи, творожный сыр — твёрдый, мягкий; кетчупы, майонезы, кетчунезы, сырные соусы, терияки, медовые, кисло-сладкие, острые — на третьей снизу полке одиноко стоит лечо, после которого люди обычно огнём дышат. Авантюрин в музее себя таким вдохновлённым не чувствовал ни разу. Он даже вопросов не задаёт, просто разглядывает эти диковины со всего света, а после стопорится возле открытых полок с алкоголем и сглатывает с содроганием, потому что глаз падает на бутылку грузинского вина, которое он видел лишь однажды в дорогущем ресторане за заоблачную цену, а тут вон, стоит красивая, настоящая и всего за четыреста двадцать восемь рублей. Это магия какая-то — мистика, а может, сон красивый, в котором он готов остаться навсегда. — Вот это ещё возьми, девчушка та, эта… твоя оценит, — мужичок всё накидывает ему всяких штук вкусных, искусно описывает чаи, словно сам их все выращивал, собирал и сушил, целую экскурсию проводит, причём ориентируется явно не на Рацио, а именно на Авантюрина — тот чувствует себя малолеткой, которого вдруг в магазин игрушек привели, кивает, внимательно вслушиваясь в каждое слово, и реально ведь вникает. — Сколько с меня, дядь? — спрашивает Веритас, вываливая все продукты на кассовый стол, забитый гематогенками, русскими аналогами всемирно известных шоколадок со стоимостью в пять копеек, жвачками, орешками. — Сигары как обычно? — уточняет мужичок, разворачиваясь к закрытому роллетой стеллажу с табачной продукцией, рядом с которым стоит не менее внушительная полка с зажигалками на все случаи жизни и коробками всяких электронок, вкусы которых специфичнее некоторых кинков с порносайтов. — Ага, — Веритас реально всё ещё улыбается, что-то разгоняет с этим мужиком, словно знакомы всю жизнь. Авантюрин никогда не видел его таким довольным — глаза светятся, веснушки пляшут на щеках, даже ямочки иногда выглядывают — магия. — Полтора косарика всего, родной, — Рацио выкладывает наличку на эту штуку, что больше похожа на пепельницу с рекламой жвачки. — Э-э-э, ай, родной, спасибо, дорогой, радуешь, — довольно тянет мужичок. — Вам спасибо, дядь, — жмёт ему руку Веритас, даже не вникая в чеки, просто сгружает пакеты на Авантюрина и позволяет этому человеку в щёку себя громко целнуть, обнять крепко-крепко. — Заходи почаще, родной, — раскидывает руки в стороны и подбородком в шею вжимается, улыбаясь широко-широко. — Как мама твоя, красавица? Как дома дела? У Авантюрина сердце удар пропускает и в пятки вдруг падает, а Рацио в лице не меняется, кивает одобрительно, надевая капюшон и маску, чтобы к выходу двинуться. — У неё все хорошо, спасибо вам, — говорит так же весело, но уже тише. — Ай молодцы, здоровья вам великого! — и брови его наверх лезут, словно не соединены в одно целое. Он громко хлопает Авантюрина по спине, запуская разряд тока в организме, что давиться заставляет. — Заходите ко мне, родные, заходите почаще! Оба выпадают из мини-маркета обратно в тёплое пространство, а дверь за ними закрывается сама по себе, причём на ключ. Лестница снова жалобно скрипит, а ледяной кондиционированный воздух всё ещё дышит в затылок. Авантюрин стоит у порога с двумя пакетами в руках, пялится на Рацио с таким диким недоумением в неоновых глазах, что самого смущает. Тот пожимает плечами и забирает у него один пакет, что потяжелее будет. — Это чё сейчас было? — отходосы, конечно, ловит лютые, словно реально в приходе побывал, причём настолько весёлом и очаровательном, что грех не вернуться обратно. — Это дядька, не родной, но мой, я к нему ещё мелким гонял, когда мать за молоком отправляла среди ночи, чтобы чай попить, — отвечает без утайки Веритас, перехватывая пакет поудобнее и переминаясь с ноги на ногу. — И не только за молоком… — Он знает про ориентацию? — Авантюрин вот-вот на писк сорвётся, но понимает, что на улице о подобном лучше не говорить, поэтому громко и агрессивно шепчет. — Он всё знает, вообще всё, а ещё принимает и защищает, — без подробностей отвечает Рацио и идёт почему-то в другую от дома сторону. — Я ему как сын родной, — и есть в его голосе что-то печально-детское, словно он может почувствовать всем телом отголоски той жизни, которая мимо него прошагала. — Работает тут, сколько себя помню, видел меня в любых состояниях: пьяного, рыдающего, счастливого, побитого, — продолжает не с холодностью, а с грустью. — Прятал меня, когда отбросы по всему району гоняли, раны обрабатывал, кормил, выхаживал, и, помню, денег не было, он тогда просто так продукты мне давал, чтобы я с голоду не помер: сказал, пока миллионером не стану, могу не возвращать эти долги. Авантюрин видит эту другую сторону Веритаса, в которой слишком много личного, и ему это до того непривычно и странно, словно на обратную сторону луны удалось наконец взглянуть, словно вход за кулисы в театре наконец стал доступен. Ветер шумит в деревьях, тепло проникает под кожу, а черёмуха клонится к ним своими ветками и цветами в том месте, куда Рацио его привёл. Там огромное футбольное поле, поросшее травой, где от былой разметки остались только проржавевшие рамы ворот без сетки. Деревянные лавочки для болеющих, некогда окрашенные в красно-синюю полоску, теперь облупились и похолодели. Фонарь слишком далеко, чтобы окрашивать в жёлтый их лица, а тишина прерывается далёкими песнями сверчков и пташек. Луна иногда выглядывает из-за туч, там же прячутся звёзды — дикие ромашки гладят им голени, черёмуха прячет от лишних глаз, и только тлеющие края двух сигарет освещают хоть что-то. Они сидят на этой лавочке, опираются на неё и держат пальцы друг друга, но не смотрят в глаза, пялятся куда-то мимо. Авантюрин затягивается глубоко, переваривая увиденное и услышанное — дым щекочет ему лёгкие, и он глотает, чтобы не подавиться; Рацио многозначительно молчит, поправляя маску на подбородке, чтобы та обратно на губы не ползла. — Я два дня тебя не видел, — делится переживаниями Авантюрин. — По-твоему, это нормально? — Я дал тебе и всем вокруг слишком много себя, мне нужно было побыть одному, — парирует тот безучастно и оглаживает подушечкой среднего пальца чужой ноготь. — К тому же эта стерва вернулась, а я её в глаза видеть не намерен. Авантюрин жмёт челюсти друг к другу, смотрит куда-то наверх, внимая внутренним ухом возне кузнечиков в траве, после цепляется глазами за протоптанные детьми тропинки, по которым теперь кошки шарятся в поисках ещё бегающей еды. — Что она тебе сделала? — Слишком много о себе думает, — тут же отвечает Веритас и трёт пальцами переносицу, зажимая сигарету зубами. — Достали, — ворчит, словно к нему кто-то прям приставал все эти два дня тишины. — Топаз волнуется, — говорит за подругу Авантюрин, а Рацио цыкает. — Она всегда волнуется, но это не её проблемы, не её жизнь, — бросает он куда-то в сторону своего капюшона, чешет нос и тушит бычок о край лавочки, оглядывает пакеты рядом с ней, которые стали главным достоянием местных божьих коровок. — Я вымотался — хотел подумать. — И что надумал? — Авантюрин так же тушит дотлевшую сигарету и кидает её в сторону мусорки, про которую забыли все дворники мира, причём напрочь. — Ничего, — убирает Рацио руку от чужих пальцев, упирается локтями в колени и закрывает глаза ладонями, мнёт их аж до звёздочек. Авантюрин лишь голову к плечу клонит. — Я всё время думал только о том, что хочу тебя поцеловать, а мне нельзя этого делать вот так просто, без условий. — Можно, — Авантюрин наконец-то ловит в свой капкан взгляд золотых глаз, улыбается тихонько и тянется к чужому лицу сам, сначала руками, а после и губами. — Мы на улице, идиот! — Веритас спешит закрыть чужой рот ладонью, смотрит в эти неоновые глаза напротив, сам не замечает, как облизывается, тая дыхание. Черёмуха благосклонно тянется всё ниже, прячет собой его желание, его порыв, этот скомканный поцелуй сквозь ладонь, что кажется им интимнее даже той страсти, которой они поддались тогда, на даче. Их губы не соприкасаются раз, два — и только на третий льнут друг к другу в смазанном чувстве, разливающемся от глотки вниз к животу, где бабочки тут же начинают бить тревогу, чтобы разбудить здравый смысл. Авантюрин смотрит на Рацио сквозь полуприкрытые веки, трётся носом о его щёки, потому что тот, как ребёнок, держит глаза закрытыми, думая: раз он никого не видит, значит, и его не видно; потому что губы поджимает, не давая возможности продолжить начатое. — Тут никого нет, — успокаивает его Авантюрин, целуя ему веки и скулы, а тот поддаётся, позволяя себе снова пропасть в приятной истоме ощущений покалывания на своих губах, когда к ним прижимаются чужие, когда язык скользит по мягкой, изрезанной царапинками ткани, а дыхание сбивается от напряжения невообразимого. — Нас могут увидеть, — мямлит Веритас в поцелуй, а сам не знает, куда ему руки деть, потому что если он хоть пальцем коснётся Авантюрина, то это всё затянется. И ресницы его дрожат, и внутри груди сердце неугомонно скачет. — Ещё раз, тут никого нет, — тот отвлекает его, заманивая в щекочущее нервы наслаждение, о котором знают только ветер, трава, черёмуха, коты и они сами. Божьи коровки падают в пакеты, чтобы не смущать, сверчки уползают подальше, замолкая, чтобы не тревожить. — Никто тебя не тронет. Авантюрин обещает не ему, а самому себе, в очередной раз, прямо как тогда, когда его желание целовать чужие волосы и страх потерять кого-то были сильнее здравого смысла и личных границ; когда Рацио плакал в подушку, цепляясь за него, как за спасательный трос. Снова Веритас делает то же самое, но уже из других побуждений — игнорирует телефонные звонки, ведь мобильник остался дома; пропускает мимо шорохи и сигналки машин на дорогах где-то за домами, потому что он сейчас весь здесь, отдаёт свои желания в чужие руки, делится ими, открывая сердце по кусочкам, как мозаику. — Прекрати, — шепчет он в чужие губы, продолжая настойчиво их целовать, а Авантюрин улыбается ему, зарываясь пальцами с запахом Мальборо в его тёмные пряди, снимая капюшон и очерчивая границы роста волос на затылке. — Остановись сам, я не смогу, — умоляет Рацио, поддаваясь даже инстинктам, из списка которых вычеркнул самосохранение. — Ещё чуть-чуть, — уговаривает его Авантюрин, проникает языком внутрь чужого рта и наконец закрывает неоновые глаза, пропадая в ощущениях с головой. Чувствует, как его сгребают в охапку и усаживают на колени, тонет в теплоте напряжённых горячих рук, легко царапает щёки о едва ли заметную, но колкую щетину, дышит неровно, словно вот-вот ему крышу напрочь сорвёт, и жмётся к чужому возбуждению своим до тех пор, пока сам резко не встаёт и не отходит на несколько шагов к футбольному полю, чтобы упасть лицом в траву и остудить пыл каплями росы.