анатомия розы

Долли не знает, кем она работает, но она говорит: швеей. Не то чтобы он видел в ее доме что-то связанное с вышиванием, будь то иголка или клочок ткани, но у нее весьма нежные руки, ловкие, с вытянутыми пальцами и маникюром. Нежный матовый лак на длинных острых ногтях, со слезинками страз. Скорее всего, она врет, что швея. Активно работающая швея не носит маникюр. И пальцы у нее — даже при наперстке — должны быть истыканы еле видимыми точечками от острого кончика иголки. Эти пальцы мягче зефира, но не испорчены острыми предметами. Ее руки слишком белорукие, бездельные, как и руки Долли. В них не ощущается физический труд швеи. Только если она не работает со швейной машинкой. Кажется, она врет и в плане имени. Говорит: меня зовут Розария. Сокращенно Роуз, Роза. Католическая романтика — розарий. Долли не привыкать, что женщины врут. Он говорит: меня зовут Дилан, ласково — Долли. «Тогда давай сразу перейдем на ласку?» — спрашивает Роза тем же моментом в кафе и гладит руку Дилана. Можно. Почему бы и нет. Долли не привыкать, что женщины лгут. Он и сам лжец. Дилан говорит, что ему восемнадцать. Относительно недолго. Barely legal. Роза говорит, что ей двадцать шесть. Выглядит она младше своего возраста, но все еще зрелой привлекательной женщиной, не вчерашним подростком. В теории она могла завысить возраст. В теории — занизить. Она кокетливо спрашивает: тебя не напрягает разница в возрасте в восемь лет? Нет, отвечает Долли, и почему же должна напрягать. Я привык общаться с разными людьми. — Я более опытная, чем ты, получается. Вдруг тебя это смущает? Ранит как-то твое мужское достоинство? Дилан отпивает кофе. Сексуальный подтекст, конечно, распознает. И не особо теряется из-за его наличия, но все же такая иницитивность с женской стороны пусть и приятна, но — настораживает. Нет, отвечает Долли, но тогда вся ответственность на тебе, я всего лишь невинный ангелочек, которому нравится красивая леди. — Какая красивая леди? Дилан молча на нее смотрит. Роза хихикает. — Это такой мужской флирт — молча смотреть глазами Бэмби? Скорее всего, да. — У тебя нет подружки или девочки, в которую ты влюблен? Скорее всего, нет. Никто не нравится. Пока что. — Хорошо… — Роза склоняет голову набок. — Ты мне нравишься. У Розы черные волосы и небрежное каре до середины шеи, с пышной челкой. Темные глаза с серым металлическими отливом. Голубые тени, длинные ресницы и розовые, бликующие глянцем губы. Чуть ниже впадинки шеи — крест-бижутерия. Маленький-маленький, не больше полудюйма. Кожа бледная, как и у Долли, но телосложение более здоровое, оформленное, впрочем, не лишенное угловатостей. Под «оформленным», конечно же, Долли имеет в виду грудь третьего размера (такую, на какую можно лечь затылком и вздремнуть) и выраженные бедра. С такими внешними данными Роза может Долли завезти в подворотню и скормить гоблину: настолько она выглядит привлекательной приманкой. Даже при желании Дилан не может найти в своей новой знакомой какого-то явного недостатка, кроме слегка криво поставленного и коротковатого правого клычка при улыбке или не совсем аккуратной стрижки, из-за которой текстура волос выглядит небрежно и чуть соломенно. — Ты очень красивая, — говорит Долли уже на улице, — но тебе, наверно, часто это говорят. — Не поверишь, я тебе тоже самое хотела сказать, — хищно улыбается Роза. — Так что один-один. Думаю, нам приятно услышать друг от друга даже такие надоевшие комплименты, хих… — Почему ты подсела ко мне? — Опять же — ты мне очень понравился внешне, у тебя типаж такой, яркий, а затем ты не оказался полным придурком. Нужно ли что-то еще от мужика? — В принципе, мои впечатления о тебе такие же. Роза смеется, поправляет сумочку и загадочно добавляет: — Я свою дурость держу пока при себе. — Надеюсь, под «дуростью» ты имеешь в виду «неутомимое либидо» или «одержимость музыкой из семидесятых», что-то такое относительно безобидное. — Черт, я настолько очевидная? Всю как на ладони видишь. Они немного прогуливаются по вечерним улицам полуживого маленького городка, и Роза говорит: «Хорошо, я не одержима музыкой семидесятых», — и смеется. Долли спрашивает: это ты к чему? Она отвечает: — Это я про свою дурость. Их спонтанно заносит в букинистический магазин, дорабатывающий свои последние минуты. Долли стоит среди узких коридоров книжных полок и пыльных, пропахших затхлостью и старостью фолиантов, листает современно-старые романы ужасов, написанные в период католико-сатанинского побесия, и классические издания прошлых лет, от пятидесятых двадцатого столетия до конца девятнадцатого. Роза скучает и больше наблюдает за Диланом в естественных условиях. — Ты личность возвышенная, я смотрю, — шепчет она. — Мне эстетически приятны хорошо реализованные сочетания букв, звуков или цветов. — Я могу такое понять. Мне самой нравятся красивые слова, красивые мелодии, красивые картинки. Неудивительно для девочки. — Роза выдерживает паузу. — Я в университете зачитывалась Набоковым и Сильвией Плат. — А сейчас? — Сейчас меня больше интересуют сумочки и ночные фильмы по телевизору. Роза тоже перебирает книжные корешки, открывает на разных страницах, ставит обратно. Долли ленно перелистывает страницы «Жильца» Ролана Топора. — Послушай, — внезапно говорит Роза. — «Скользя руками по ее плечам, Джад мягко спустил лямки ночной рубашки, и Донна позволила ей стечь вниз. Это произвело мгновенный эффект на него. Опустившись на колено, Донна стянула его шорты, освободила напряженный член и встала, обнаженная. Сперва Джад ласкал ее только глазами. Затем — проследил руками изгибы плеч, склоны груди, притянул всем телом к себе так, что твердый член упирался ей в живот»… — К чему ты это читаешь? — спрашивает Долли. Роза взирает хитрыми глазами в полутьме книжных коридоров. — Я думала, тебе нравятся хорошо написанные книги! — Она целует его в кончик носа и захлопывает книгу. — Но я над тобой пошутила. Это какой-то поехавший порно-триллер про подвалы, чудовищ и пенисы. Возможно, твоей душе это не особо близко… — Моя жизнь без пяти минут поехавший порно-триллер про подвалы, чудовищ и пенисы. Мне бы что-то эротическое, но без членовредительства. — О-о ка-ак. Роза оглядывает его, от глаз до паха и ниже, кладет ладонь мальчишке на плечо и просит мягко: «Пойдем, мне скучно…» Они уходят. На улице уже ветрено, и людей почти нет. Ветер мечет в лицо Долли его же собственное золото волос. Роза поправляет сумочку и спрашивает: — Ты ведь не местный, да? — Я приехал на отдых. У меня здесь друг живет. — И где твой друг? — Болеет. Он пьяница. Сейчас ему не очень хорошо, и я вышел погулять. — Ты ночуешь у него, да? Дилан кивает. Роза окидывает его взглядом и говорит: — Пошли ко мне. Не будем твоему другу мешать. Поспишь спокойно. — Мне как-то неловко. — Долли, не будь дурачком. Тебя девушка зовет к себе. Говори «да» — и идем. Дилан говорит «да». И берет Розу за руку, проводит подушечкой пальца по гладкой поверхности ногтей с шероховатостью слезинок-страз, льнет к теплой ладони. Сердце в груди немного трепещет больше обычного. Очевидно, что что-то будет. Долли как раз перед отъездом планово отказался от схемы лечения, потому что судорог больше не было, и ничто не мешает ни биться его сердцу, ни течь крови в нижние части тела. — Правильно, — мягко говорит Розария. — Пошли, я живу недалеко. Жилье оказывается небольшим «карточным» домиком на пять комнат и один этаж с крышей. Интерьер утопает в полумраке. Не расстрачивая время на экскурсии, Роза отводит Долли в спальню, сажает на двухместную кровать и жадно целует в губы. Стоя, показательно нагнувшись, как более старшая к более младшему, и вцепившись руками в ребра своего любовника. Свет здесь исходит только от прикроватного светильника и луны за окном. Отлипнув от Долли, Роза поправляет прядь за ухо и говорит: — Возможно, я слишком с наскока. Может, ты голодный? Тебе поесть принести? или выпить? — Я уже ничего не хочу, — отвечает Дилан, взъерошивает свои длинные волосы и гладит Розу свободной ладонью — от лебединой шеи до мягкой груди. — Я смотрю, мы осмелели, — беззлобно язвит Роза и чмокает Долли в щечку. — И что же ты, Дилан. Совсем ничего не хочешь? Чего-то он определенно да хочет. Розария кладет руку ему на границу низа живота и паха — и мнет, в считанных сантиметрах от наливающегося кровью члена. — Тебя хочу, — говорит Дилан. — Правда? И в каком плане? Может, хочешь обсудить что-то? — Я хочу тебя в сексуальном плане, — не сдается Дилан. Роза целует его в другую щеку. Скорее всего, сейчас вся нижняя половина лица Долли — от щеки до щеки, у губ и подборобка — в розоватой помаде, розоватой помаде на белой коже. — Малыш… — шепчет Роза. — Я скажу проще: а я хочу ощутить твой твердый член внутри меня. Вот такое у меня вечернее настроение. — Я тоже хочу, — признается Дилан и ощущает, как у него сбивается дыхание. Женская рука спускается и, перебравшись через ремень, ощупывает твердый силуэт члена сквозь брюки. Острые ногти, сверкающие слезами страз, выглядят опасно возле столь чувствительного органа, но сами ощущения такие сладкие, что сложно сопротивляться. Долли прикрывает глаза и целует лицо Розы в ответ, вслепую, куда попадет. Она хихикает. — Все-все, ты скоро мое лицо съешь, — сама впивается губами ему в щеку. — Дурачок. Дилан ощущает прохладные линии смазки на своей коже, оставшиеся после скользящего по животу члена. Роза распрямляется, поднимает с пола сумку и, повозившись в ней, вытаскивает и швыряет на кровать пару квадратиков. — Давай, котеночек, разденься и надень презерватив, а я ненадолго в ванную и мы начнем. Дилан растерянно кивает: «Хорошо». Розария, взъерошенная, возбужденная, упархивает из комнаты. На кровати остаются лежать два квадратика презервативов. Долли берет первый. Цвет небесно-голубой, с изображением ангельских крыльев и белым текстом: «angelic pleasure :: ribbed». Берет второй. Кремовый оттенок, католический крест, стертый сиреневый: «do you wanna start a cult with me?» Переворачивает. «:: extra-safe». Иронично. Видимо, для предотвращения очередных культов по типу Семьи Мэнсона или «Врат Рая». Долли думает, что Дерек, скорее всего, сейчас вновь глушит водку. Розария седлает Дилана и скользит вдоль его члена, уткнувшись носом в пышные золотые волосы и вдыхая их аромат. Ее хищные наманикюренные руки лежат на острых, ломких плечах Долли. Ощущения он испытывает немного странные: внутри тепло, приятно, и это скольжение как мед по обнаженной плоти, но в то же время Долли будто не воспринимает себя внутри, не может прочувствовать собственное тело в теле Розы, только абстрактное «приятно» и нежное раздражение слизистой. Может, это сказывается особо прочный презерватив. Может, Долли в принципе должен так ощущать свое тело. Раньше его ублажали — вспоминая медсестру Люсинту — только орально, слюна-язык-зубы, и с собственным кукольным телом Дилан плохо дружит, будто на вечных микродозировках кетамином. Сам Долли по-хищному впивается пальцами в зад Розы и помогает ей быстрее и реще насаживаться — она отвечает тяжелым дыханием и еле слышимыми стонами. — Долли, распоясался совсем, мальчик… Роза берет его за голову и перебирает пряди, не прекращая ерзать у самого основания члена. Целует в лоб. Долли утыкается в грудь девушки и пару раз дергает ее зад на себя, отчего и она стонет, и он сам лучше чувствует и ее внутри, и себя внутри нее. Когда Дилан кончает, то, не выдержав, издает какой-то очень тонкий звук и обнимает Люси— то есть Розу сильно-сильно, будто хочет, чтобы она сломалась пополам. В момент оргазма Долли ощущает себя таким беззащитным и уязвимым, что Розария ему кажется по-своему пугающей, но она единственная, к кому он может прильнуть в этот момент. В конце концов, он сам же ее и насадил на себя до самого основания, так что прятаться глупо. — Боже, — говорит Дилан и проводит ладонями по выступающим ребрам Розарии. — У меня в голове пусто. — Так и должно быть, — улыбается Роза и гладит его по голове. — Отдохни немного — и мы продолжим. Я с тобой не закончила. — Хорошо. Долли думает, что секс, конечно, это классно, но препараты в теле ощущаются ощутимее. Впрочем, если бы не наркотические таблетки, то он бы вряд ли знал что-то лучше пизды. Они вдвоем валяются на кровати. Долли гладит Розу вдоль бедра, а она смотрит на него темными глазами и говорит: — Ты такой милый звук издал, когда кончил. Сладость для ушей. — Я отомщу. Тоже заставлю тебя такое издавать. Рука Долли перемещается с бедра к гладко выбритому низу живота и скользит средним и безымянным пальцами вдоль влажной промежности. Роза хитро улыбается и целует его в скулу: «Умница». — Если честно, — говорит Долли, — в момент оргазма я себя таким беззащитным ощутил, жуть как. Женщины страшные и опасные. — Не знаю по поводу остальных, но я — точно. Страшная, опасная и демоническая. Роза мягко поправляет руку Долли, и он аккуратно гладит подушечками пальцев ее клитор. Раздается тихое «ох…» С женской стороны. — Мне кажется, ты просто безумная. Конченная. В хорошем смысле. — Безумная, конченная и обконченная, да. Последнее уже по твоей вине, ангелочек. — Это капли облаков. Некоторое время Роза молча смотрит в глаза Долли и говорит: — У тебя голубые розы в глазах. — Правда? Я думал, Роза у нас здесь ты. — Мое имя вообще не имеет отношение к розам, малыш. Оно относится к молитвам и молитвенным четкам. Так что за розы у нас здесь ты. Я субстанция более мистическая. — Я трогаю между ног мистическую субстанцию, значит? Роза улыбается и, прикрыв глаза, стонет. Видимо, это значит «да».

*

Дилан поднимается поздно и много нежится в постели. Кажется, уже обед, если судить по яркому солнцу за полуглухими синими шторами. Через пару минут в комнату заходит Роза в полупрозрачном голубом халатике и ставит на тумбочку чашку кофе, а рядом — белую розу. Без шипов. — Ох, доброе утро, — говорит Долли и приподнимается на ладонях. — Это мне? — Да, захотелось поухаживать за тобой. — Роза садится на край кровати и разглядывает взъерошенного Дилана. — Давай, приходи в себя, пей кофе и иди в душ. Не выпущу тебя всего потного в люди. Измотала я тебя, да? — Я почти и не устал. — Бахвалишься. Дилан ползет к Розе, обнимает из-за спины и кладет голову ей на плечо, свесив испачканное золото своих волос. Да, в душ надо бы. Розария чешет ему макушку острым ногтем. — И роза мне? — Да. Подарок. — Мужчинам обычно не дарят цветы на что-то, кроме похорон. — Я никому ни разу в жизни не дарила цветы, но ты первое исключение. Роза говорит: — Мне очень приятно, что тебя все же получилось подцепить, все свои навыки флирта на тебя извела. — Я не думаю, что на меня стоило так много тратить умственных усилий. Ты красивая и ласковая, типа в восемнадцать ничего больше и не нужно. — М, какие мы проницательные… Розария разворачивается и целует Долли в губы, ненасытно, вылизывая ему зубы языком. Сонный, Долли старается посильно отвечать, но — увы, такую голодную женщину не перебороть. — Ты, наверно, к другу пойдешь, — спрашивает Роза, оборвав поцелуй. — Вернешься, надеюсь? У меня сегодня выходной. Можем погулять вечером, а я потом вновь вытрахаю из тебя все силы. Если тебе, конечно, нравится такой отдых. — Нравится, — быстро кивает Долли. — Я приду… тем более если ты не против. Я боялся, что ты меня отвергнешь после первой же ночи. — Нет, Дилан, я тебя так просто не отпущу. — Роза улыбается. Без косметики ее лицо выглядит менее броско, хищно и людоедски, зато проявляется сокрытая человечность, что-то простое и нежное, будто капкейк с сиропом. — Можно грубый вопрос? Дилан берет теплую чашку кофе, отпивает немного и спрашивает: — Можно. Какой? — Ты девственник? — Ну… — Долли мнется. — Скажу так. До этого, в семнадцать, я был в одном санатории, и у меня был небольшой, что ли, роман с медсестрой… мы с ней пару раз занимались петтингом и оральным сексом. После я уехал домой и больше никогда не видел эту женщину. Ты же… твоя… ну… Роза говорит: «Я все поняла. Не буду тебя смущать», — и чмокает его в нос. Она говорит: «Что же ты такой лакомый кусочек для дам постарше… а сколько было медсестре?» — Не знаю, но она говорила, что была вчерашней студенткой. Может, двадцать три — двадцать пять, не больше. — Значит, мы одного возрастного диапазона. О как хорошо… Возможно, Долли следует в ответ спросить Розарию о ее мужчинах, возможно, даже женщинах, но ему и так очевидно, что она опытнее, и ему не хочется терзать свое хрупкое самолюбие рассказами о других мужчинах. Роза гладит ему спину. Дилан выпивает еще немного кофе и берет в руку белую розу. — Что скажешь обо мне? — не зная, какого хочет ответа, спрашивает Долли. — Сладкий ангелочек. Сорванный мной цветок. Ее рука касается резинки трусов Дилана и тычет острым ноготком в налитый утренней эрекцией член. Розария хитро улыбается и касается губами его скулы: — Хороший член. Долли отпивает кофе и кладет розу на тумбочку.

*

Получается своеобразный «курортный роман» в бескурортном городишке, где из развлечений — только выпивающие друзья, набережная и свежий воздух. Дилан определенно находит Розарию сексуальной. Розочку хочется жадно пить, как газировку: сладкая, шипучая, но совсем не утоляет жажду. Тело Розы для Долли — это не десерт, а второе блюдо. Паралелли с Люсинтой очевидны, но — плевать. Смысл бояться призраков прошлого? В подкорке мозга Дилана отпечатывается даже блестящая от влаги промежность Розы — и само собой проводятся параллели, что он, в общем-то, не видел медсестричку Люси без аккуратных белых трусиков, треугольником облегающих сокровенное и недоступное место. Если Люсинта с удовольствием насиловала свое горло членом Дилана и давала погладить себя там (больше будто ради научно-медицинских целей, чем собственного удовольствия) — Роза забирает у мальчишки больше, забирает алчно, как асмодей, и это так приятно, и это скольжение вдоль твердого члена, такое живое, такое грязное. Возможно, у Розарии есть какие-то эфебофилические наклонности и ее тянет к любовникам на грани подросткового возраста и юношества. Долли только попадает в критерий отбора. И она — Роза — удобно попадает в его образ о Люси, ласковой медсестры, которая подарила только удовольствие, целых три раза, и не принесла никакой боли. Возможно, Розария всю жизнь сношалась с обычными толстолобыми, толсторукими мужчинами, чьи запястья толщиной с ее шею, но жажда экзотики потянула Розу на райского андрогина. И Долли приятно, что его принимают таким, на стыке мальчика и девочки, и без вопросов облизывают его член, как быть и должно. Возможно, у Розарии прошлое какой-то пацанки, борящейся со своей женственностью, пытающейся уподобиться мужчинам: кепка, футболка, никаких юбок, только штаны, из хобби — тусоваться с пацанами, мяч, игрушки, которые не куклы. И сейчас она, переросшая такой период, становится настолько женственной, насколько возможно, но — в противовес ее тянет на мальчиков, которых клонит к женскому началу. Долли, конечно, вздохнет, потому что такая вещь ожидаема и немного надоедлива, однако — красивая женщина есть красивая женщина. Розария — дама загадочная, и пусть она не дает изучить свою душу (что Долли пока делать особо не хочет), она дает . . . изучить свое тело — до самого последнего сантиметра. Долли не сопротивляется, не строит из себя героиню сентиментального романа и тоже не разглагольствовает о переживаниях своей души на отмене анджелзепама, но — дает взрослой девочке играть с собою-куколкой, как ей хочется. Ее ногти острые, сверкают слезами страз, но руки нежные — и им можно доверить собственную нежную, напряженную плоть. Вдвоем они гуляют под ручку во время небольшой местной ярмарки: горят китайские фонари, возле товарных лавок кружат толпы людей, играет веселая музыка. Взрыв цвета и звука. Розария стискивает ладонь Дилана, отводит его за одну закрытую лавку, в тень от китайских фонарей и в полуглушь от заводной музыки, и жадно целует в полумраке. Долли гладит ее по бокам, стискивает ее задницу и кусает губу, после, оборвав поцелуй, рычит в шею: моя. Роза проводит кончиком языка по скуле Дилана и спускается на колени. — Это подарок в честь праздника, — говорит Розария и растегивает ремень. Грудь Долли тяжело вздымается, и белая просторная рубашка льнет к телу. Роза гладит чуть изогнутый член, твердый, с прожилками вен на молочно-белой коже, и берет в рот его головку. Дилан прикрывает глаза, тихо выдыхает и кладет ладонь на затылок Розы. — Мне нравится, — говорит Долли. — Мне нравится, пожалуйста, поглубже. Скользнув до середины члена, Роза отводит голову назад и выпускает его изо рта, чтобы уронить кокетливую реплику: — Как молочный коктейль. Член покрыт слюной, предэякулятом — до середины, на отчетливой границе в виде следа красной помады, та самая красная линия. Роза целует розовую головку члена с характерным — «чмок!» — Классно я, да? — улыбается коварно. — Пожалуйста, возьми вновь его в рот. — Дилан, ну-у. Это все. Остальное дома. Розария встает на ноги и мягко поглаживает твердый член Дилана. Ее помада небрежно размазана по рту, выходя за контуры губ. Тени — потекшие, совсем чуть и еле видно, но это производит такое впечатление роковой красотки, что внизу твердеет. Как же она сосет. — Я обманщица, — говорит Розария. — Я специально тебя спонтанно утащила сюда и подразнила. Я хотела, чтобы ты изнывал. — Я очень хочу тебя, — со струйной дрожью выдыхает Долли и касается ладонями ее бедер. Розария гладит его лицо и отрезает: — Дома, мальчик. Дома. — Я сейчас хочу, Рози. — Если ты потерпишь, я разрешу тебе кончить в ротик. И куплю тебе десерт. Не то чтобы Долли очень уж хочет кончить именно в рот — для него Розария сама по себе такая женщина, что и хочется и на лицо, и на грудь, и на спину, и на зад, и внутрь каждой щели… — и не то чтобы он очень уж хочет сладкий подарок, но — он хочет послушаться. Послушаться, когда его просят. В таком кокетливом ключе. Принять правила игры. — Хорошо, — кивает Дилан. — Можно попросить? Поправишь макияж дома? Я хочу видеть следы от твоей помады на своем теле и особенно члене. — Конечно, ангелок. — Розария обнимает его за затылок и целует в лоб. — Я теперь тоже хочу. Она говорит: — Ты будешь мой холст. Она говорит: — Могу тебе и засосы оставить? Хочешь? Но я болюче кусаюсь. В голове проносится сцена: Роза скользит вдоль члена, как вдоль мачете, и прижимает хрупкого Долли к своей упругой груди. Картина: анатомия розы из ботанического атласа. В голове проносится сцена: Роза судорожно раздвигает ножки, пропуская пальцы Дилана к промежности, и с жалобным стоном льнет к его телу. Картина: венчик лепестков, чашечка, листья, шипы, стебель, все подписано. В голове проносится сцена: Роза целует головку члена, любовно, с глуповато-девичьим «чмок!», как в манге. Возможно, Долли и есть роза. Может, без шипов, но распустившаяся. Это любовь? Найдется ли она на ботанико-анатомическом атласе? Где — в венчике лепестков, в чашечке, в стебле или, подобно змеиному яду в клыках, — в шипах? Долли трепещет, как будто это эпилепсия или судороги. Он отвечает: — Хочу. Он отвечает: — Ты тоже можешь стать моим холстом. Розария отвечает хитро: «Не стану, если я все проглочу». Дилан целует ее в нос и трется щекой об ее щеку. «Дурачок», — говорит Роза и обнимается.

*

Отдых меняет свое направление: Дилан в разы больше проводит времени с Розарией, чем с друзьями. Пока товарищи заливаются водкой и слоняются по городу, Долли ласкается с Розой и не то чтобы часто выходит из постели. До отъезда остается два дня, считая этот. У Розарии понемногу отрастают ногти — скоро на новый маникюр. Дилан целует ее пальцы, затем впивается зубами чуть ниже ключицы — и оставляет отметину. Роза шипит от укуса, но не ругается. Она швея, но за последние дни ни разу ничего не шила. На какие же деньги ты живешь, Розария? Дилан не задает этот вопрос вслух. Как, впрочем, и не говорит некоторое вещи о себе — вслух. — С тобой хорошо, — говорит Долли, уронив голову на подушку. — Взаимно. Розария разглядывает его, перебирает волосы и говорит: — Я знаю, что я красивая. Но что тебе во мне еще нравится, малыш? Инициативная. Активная. Ласковая. — Надеюсь, ты не из тех, кто неистово жаждет комплиментов в адрес ума и богатого внутреннего мира? — добавляет мальчишка. — Мы не то чтобы регулярно тремся своими богатыми внутренними мирами — теми, что за слизистыми — и нечасто обсуждаем Дэвида Линча, Юнга или подобную духоту. — Нет, Долли. Мне не нужно доказывать, что у меня есть личность. Меня только интересует, что такого во мне привлекает такого красивого мальчика-мальчика. Она выдерживает паузу и говорит: — Иногда мне кажется, что я увядаю. — Нет, ты очень красивая. Красивая, как рисунок. — Или ты про голову? Ты думаешь, что у тебя увядает мозг? что ты сходишь с ума? Мозговая гниль, будто плесень. — Не знаю, Дилан, не знаю, — отвечает Роза. — Это всего лишь глупое ощущение. Душевное. Боже, как же Дилан не хочет и боится этих разговоров по душам. Розария, видимо, сама их не желает. Чмок! в лобик. От Розочки. — Главное, что мы делаем друг другу хорошо. Правда. Долли давно-давно не было так хорошо. Может, это не так сопоставимо с лекарственным опьянением — или сопоставимо? — но этот водоворот чувств, все испытанные оргазмы, кожа к коже, губы к губам, и воспоминания о Люсинте, и судороги под стоны — это лучше, чем пьянство с друзьями. Дилан и алкоголь не сильно любит. — Совратила тебя, — улыбается Розария. — Вроде такой ангелочек, агнец-агнец… но тебя можно довести до такого, что просыпается что-то звериное. — Я ведь мужчина, мне нравится секс. И проводить время с приятной, красивой девушкой. — Да. Мужчина. — Розария касается ладонью лица Долли. — Не переживай. Я вижу, что для тебя эта тема болезненная. Со мной ты был мужчина. И мужчина, и ангел, и красивый цветок. Оболочка у тебя только мальчик-мальчик, ангельский. Кажется, разговор заходит на территорию голой плоти, обнаженных мышц и сухожилий, без кожи, без одежды — и касается самых внутренностей. Дилан переворачивается и упирается взглядом в стену. В его сердце происходят очень странные вещи, судороги, трепет — и тахикардия гулко стук-стук-стучит в клетке ребер: нужно транквилизировать. — Я обычно та еще сука и манипулирую мужчинами, — признается Роза. — Я мерзкая. Не знаю, почему мне нравится делать людям больно. Однако, с тобой моя дурость совсем утихает. Не могу. И не хочу. Я благодарна, что жизнь дала мне испить тебя. Если остальные мужчины колебались от грязной воды из лужи до выдохшейся колы, то ты нежнейший молочный коктейль с розочкой-трубочкой. — Спасибо. Это очень мило. Я… тоже тебе… мне трудно говорить. — Отдыхай, малыш. Долли прикрывает глаза, и он чувствует, как на глазах появляются злополучные слезинки: их не было так давно, последний раз он плакал из-за матери, и его желудок был полон транквилизаторов и сиропа от кашля, вязкая субстанция, склеивающая разбитый мозг в бессмысленную кашу. — Мы не сможем быть вместе, да? — дрогнувшим голосом лопочет Долли. — Я уеду домой, и мы больше не увидимся, да? Розария обнимает его из-за спины и шепчет: — К сожалению, да. Так будет лучше для нас двоих. Я плохой человек. Тебе лучше покинуть меня, пока я не начну делать нам больно. Давай останемся друг другу приятным курортным воспоминанием? Перед глазами стоит кремового цвета стена. Долли шмыгает носом и говорит: давай. Выбора у него нет. Через два дня отъезд. Розария облизывает мочку уха Долли и орошает его бесчисленными ласковыми словами: ангелок, малыш, мальчик мой, ангелочек, ягненок, красавец, принц. Маленький принц. Звенящий хрусталем ангелок. Долли вспоминает ботанико-анатомический атлас с изображением розы. И думает. Ведь рано или поздно лепестки опадают, да?